Да, тогда они заговорили об этом, а вот сейчас у них была одна только дума, одно желание: сделать для победы все, что под силу советскому человеку, а если понадобится – пожертвовать для этого и жизнью.
5
…Несколько недель стонал и охал Антон Пацеплис, когда узнал о позорной смерти своего баловня Бруно. Но еще больше стонали и охали старые Мелдеры, потерявшие наследника. Только Жан Пацеплис не печалился о гибели чванливого брата. Теперь в Сурумах остался он один из молодого поколения, и отец с мачехой стали считаться с ним больше, чем раньше. А Жан становился все независимее и самостоятельнее и больше не отчитывался перед родителями в каждом своем шаге.
Хотя старый Пацеплис признавал на словах власть оккупантов, но на деле избегал в чем-нибудь помогать им. Он не сдавал им ни одной капли молока, ни одного яйца, пока волостной староста и крейсландвирт не пригрозили судом и конфискацией. И уж когда совсем не стало выхода, Пацеплис отвез на заготовительный пункт самые плохие продукты, да и то не сполна. Волостной староста Тауринь предупреждал его несколько раз, что он может угодить в Саласпилский концентрационный лагерь, откуда тольно немногим удалось выйти живыми. Если за него еще не брались, то, наверно, только благодаря Бруно: повешенный партизанами начальник карательной команды оставался для некоторых кругов трагическим героем, поэтому они относились довольно снисходительно к не совсем лояльному поведению его отца.
А пока отец спорил с Тауринем и крейсландвиртом, Жан слушал на сеновале хлева московские радиопередачи и услышанное передавал другим: гитлеровцы застряли под Москвой и Ленинградом!
«Вот увидите, – думал Жан, – Анна еще когда-нибудь вернется домой, вот тогда помотрим, что скажет Лавиза. Плохо только, что отец в последнее время начал путаться с Кикрейзисами и Стабулниеками – из этой дружбы ничего хорошего не выйдет».
Иногда Жан пропадал по ночам из дому, временами его навещали знакомые пурвайские парни, но никто в Сурумах не знал, о чем они беседовали. После того как весь мир взволновали отголоски великих событий под Сталинградом и в Риге начали формировать латышский легион, все эти парни, а вместе с ними и Жан Пацеплис скрылись из дому, когда их собирались мобилизовать. Партизанский отряд Артура Лидума получил новое ценное пополнение.
Марцису Кикрейзису отец достал при помощи взяток белый билет и устроил его в своей же волости в команду по охране дорог и мостов. Рослый увалень с одутловатым румяным лицом и вечно полуоткрытым ртом (он был глуховат на оба уха) выглядел идиотом и особого утешения родителям не доставлял, но в нем крепко держался хозяйский душок. Смеяться над собой он не позволял и когда вступал в драку с теми, кто пытался его подразнить, то не знал удержу.
Антон Пацеплис и старый Кикрейзис не забыли шуточного уговора о женитьбе Марциса и Анны, заключенного в день ее крестин. В самый канун войны они вспомнили этот уговор, и он уже не показался смешным ни Кикрейзису, ни Пацеплису. Когда Марцис узнал про это, он заторопил отца со свадьбой: Анна ему очень нравилась, хотя и вступила в комсомол. Уж после свадьбы он как-нибудь сумеет обломать жену и сделать из нее настоящую хозяйку – главное, что она красивая и работящая.
Война расстроила планы двух семейств. От Анны не было ни слуху ни духу, а Марцис ждал, что произойдет в мире, и на всякий случай поддерживал хорошие отношения с Антоном Пацеплисом. Время от времени он заходил в Сурумы и, зная пристрастие Пацеплиса к крепким напиткам, всегда захватывал с собой бутылочку. Опрокидывая рюмку за рюмкой, они как бы в шутку величали друг друга тестем и зятем.
Так они жили, чего-то выжидая, настороженно принюхиваясь, чем пахнет в воздухе. Большевиков они не ждали, но у них не было ни малейшего желания приносить что-либо в жертву Гитлеру, а меньше всего собственное добро и жизнь – и то и другое могло им еще пригодиться.
Позиция Рейниса Тауриня была всегда вполне определенной. Он знал, по какую сторону баррикады его место, и энергично доказывал это с первых дней войны. Он знал также, что в округе его многие ненавидят и с удовольствием свернули бы ему шею, если бы могли до него добраться. Обагрив руки кровью соотечественников, он понимал, что позади сожжены все мосты, поэтому его Душу не терзали никакие сомнения. Только вперед, вместе с гитлеровцами, чем бы все это ни кончилось! До сталинградской катастрофы Тауринь был уверен, что победит Германия и что ему никогда не придется отвечать перед народом за черные списки, за упрятанных в могилы и тюрьмы советских людей и за все награбленное для немцев у крестьян Пурвайской области. Когда повесили Бруно Пацеплиса и Лудиса Трея, он стал очень осторожным: с наступлением темноты не выходил из дому, много ночей не являлся домой, а ночевал или в волостном правлении, или у знакомых. Несколько раз его почти настигали партизаны, но ему всегда как-то удавалось уйти от расплаты. После сталинградских событий Тауринь понял, что его игра проиграна и рано или поздно народ предъявит полный счет за все его дела. Речь могла идти только о том, насколько удастся оттянуть неизбежный час расплаты. Тауринь стал еще осторожнее, а в начале 1943 года, когда после долгой болезни умерла от рака желудка Эрна Тауринь, решил, что ему не следует жить в Ургах: в городе, за спиной полиции и немецких воинских частей, можно чувствовать себя куда спокойнее.
В Ургах на Тауриня работали несколько советских военнопленных. Пригласив в усадьбу какого-то дальнего родственника, он оставил на его попечении все хозяйство, научил, как держать в повиновении военнопленных, и однажды утром уехал, предварительно освободившись от обязанностей волостного старосты. Соседям было сказано, что ему необходимо длительное лечение под наблюдением опытных врачей, но кто из пурвайцев не знал, какой болезнью заболел Рейнис Тауринь! Болезнь эта называлась страхом. В ту пору этой болезнью заболевали многие люди, у которых совесть была нечиста. Самые предприимчивые и осторожные уже бросали взоры за море, в сторону Швеции. Пурвайским волостным старостой вместо Тауриня назначили Стабулниека, но тот оказался таким трусом, что через полгода гебитскомиссару пришлось заменить его более решительным человеком.
Он вообразил, что нашел его в лице старого Мелдера.
Глава одиннадцатая
1
В конце августа 1941 года на место формирования Латышской стрелковой дивизии прибыла новая партия добровольцев. Весть о создании дивизии еще не достигла всех эвакуированных из Советской Латвии, поэтому приток добровольцев в новое войсковое соединение на первых порах казался таким ничтожным, что командиры сомневались: удастся ли собрать в срок необходимое число бойцов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
5
…Несколько недель стонал и охал Антон Пацеплис, когда узнал о позорной смерти своего баловня Бруно. Но еще больше стонали и охали старые Мелдеры, потерявшие наследника. Только Жан Пацеплис не печалился о гибели чванливого брата. Теперь в Сурумах остался он один из молодого поколения, и отец с мачехой стали считаться с ним больше, чем раньше. А Жан становился все независимее и самостоятельнее и больше не отчитывался перед родителями в каждом своем шаге.
Хотя старый Пацеплис признавал на словах власть оккупантов, но на деле избегал в чем-нибудь помогать им. Он не сдавал им ни одной капли молока, ни одного яйца, пока волостной староста и крейсландвирт не пригрозили судом и конфискацией. И уж когда совсем не стало выхода, Пацеплис отвез на заготовительный пункт самые плохие продукты, да и то не сполна. Волостной староста Тауринь предупреждал его несколько раз, что он может угодить в Саласпилский концентрационный лагерь, откуда тольно немногим удалось выйти живыми. Если за него еще не брались, то, наверно, только благодаря Бруно: повешенный партизанами начальник карательной команды оставался для некоторых кругов трагическим героем, поэтому они относились довольно снисходительно к не совсем лояльному поведению его отца.
А пока отец спорил с Тауринем и крейсландвиртом, Жан слушал на сеновале хлева московские радиопередачи и услышанное передавал другим: гитлеровцы застряли под Москвой и Ленинградом!
«Вот увидите, – думал Жан, – Анна еще когда-нибудь вернется домой, вот тогда помотрим, что скажет Лавиза. Плохо только, что отец в последнее время начал путаться с Кикрейзисами и Стабулниеками – из этой дружбы ничего хорошего не выйдет».
Иногда Жан пропадал по ночам из дому, временами его навещали знакомые пурвайские парни, но никто в Сурумах не знал, о чем они беседовали. После того как весь мир взволновали отголоски великих событий под Сталинградом и в Риге начали формировать латышский легион, все эти парни, а вместе с ними и Жан Пацеплис скрылись из дому, когда их собирались мобилизовать. Партизанский отряд Артура Лидума получил новое ценное пополнение.
Марцису Кикрейзису отец достал при помощи взяток белый билет и устроил его в своей же волости в команду по охране дорог и мостов. Рослый увалень с одутловатым румяным лицом и вечно полуоткрытым ртом (он был глуховат на оба уха) выглядел идиотом и особого утешения родителям не доставлял, но в нем крепко держался хозяйский душок. Смеяться над собой он не позволял и когда вступал в драку с теми, кто пытался его подразнить, то не знал удержу.
Антон Пацеплис и старый Кикрейзис не забыли шуточного уговора о женитьбе Марциса и Анны, заключенного в день ее крестин. В самый канун войны они вспомнили этот уговор, и он уже не показался смешным ни Кикрейзису, ни Пацеплису. Когда Марцис узнал про это, он заторопил отца со свадьбой: Анна ему очень нравилась, хотя и вступила в комсомол. Уж после свадьбы он как-нибудь сумеет обломать жену и сделать из нее настоящую хозяйку – главное, что она красивая и работящая.
Война расстроила планы двух семейств. От Анны не было ни слуху ни духу, а Марцис ждал, что произойдет в мире, и на всякий случай поддерживал хорошие отношения с Антоном Пацеплисом. Время от времени он заходил в Сурумы и, зная пристрастие Пацеплиса к крепким напиткам, всегда захватывал с собой бутылочку. Опрокидывая рюмку за рюмкой, они как бы в шутку величали друг друга тестем и зятем.
Так они жили, чего-то выжидая, настороженно принюхиваясь, чем пахнет в воздухе. Большевиков они не ждали, но у них не было ни малейшего желания приносить что-либо в жертву Гитлеру, а меньше всего собственное добро и жизнь – и то и другое могло им еще пригодиться.
Позиция Рейниса Тауриня была всегда вполне определенной. Он знал, по какую сторону баррикады его место, и энергично доказывал это с первых дней войны. Он знал также, что в округе его многие ненавидят и с удовольствием свернули бы ему шею, если бы могли до него добраться. Обагрив руки кровью соотечественников, он понимал, что позади сожжены все мосты, поэтому его Душу не терзали никакие сомнения. Только вперед, вместе с гитлеровцами, чем бы все это ни кончилось! До сталинградской катастрофы Тауринь был уверен, что победит Германия и что ему никогда не придется отвечать перед народом за черные списки, за упрятанных в могилы и тюрьмы советских людей и за все награбленное для немцев у крестьян Пурвайской области. Когда повесили Бруно Пацеплиса и Лудиса Трея, он стал очень осторожным: с наступлением темноты не выходил из дому, много ночей не являлся домой, а ночевал или в волостном правлении, или у знакомых. Несколько раз его почти настигали партизаны, но ему всегда как-то удавалось уйти от расплаты. После сталинградских событий Тауринь понял, что его игра проиграна и рано или поздно народ предъявит полный счет за все его дела. Речь могла идти только о том, насколько удастся оттянуть неизбежный час расплаты. Тауринь стал еще осторожнее, а в начале 1943 года, когда после долгой болезни умерла от рака желудка Эрна Тауринь, решил, что ему не следует жить в Ургах: в городе, за спиной полиции и немецких воинских частей, можно чувствовать себя куда спокойнее.
В Ургах на Тауриня работали несколько советских военнопленных. Пригласив в усадьбу какого-то дальнего родственника, он оставил на его попечении все хозяйство, научил, как держать в повиновении военнопленных, и однажды утром уехал, предварительно освободившись от обязанностей волостного старосты. Соседям было сказано, что ему необходимо длительное лечение под наблюдением опытных врачей, но кто из пурвайцев не знал, какой болезнью заболел Рейнис Тауринь! Болезнь эта называлась страхом. В ту пору этой болезнью заболевали многие люди, у которых совесть была нечиста. Самые предприимчивые и осторожные уже бросали взоры за море, в сторону Швеции. Пурвайским волостным старостой вместо Тауриня назначили Стабулниека, но тот оказался таким трусом, что через полгода гебитскомиссару пришлось заменить его более решительным человеком.
Он вообразил, что нашел его в лице старого Мелдера.
Глава одиннадцатая
1
В конце августа 1941 года на место формирования Латышской стрелковой дивизии прибыла новая партия добровольцев. Весть о создании дивизии еще не достигла всех эвакуированных из Советской Латвии, поэтому приток добровольцев в новое войсковое соединение на первых порах казался таким ничтожным, что командиры сомневались: удастся ли собрать в срок необходимое число бойцов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179