Видимо, ему доставляло удовольствие наблюдать за Пантюхиным. Наконец соседу надоело созерцание поверженного уголовника, и он жестко проговорил:
– А теперь, кореш, рассказывай все как на духу, без утайки. Желаю проверить твою искренность, ибо и так все знаю. – Субботин положил на колени руки, и Пантюхину показалось, что это были вовсе не руки, а извивающиеся змеи, готовые ужалить в любой момент.
– Чего привязался-то? О чем рассказывать? – Пантюхин пытался вывернуться, найти спасительный выход из позорного положения, выглядел жалким, раздавленным. Боялся, что этот странный писатель и впрямь все узнает. И тогда… Однако он нашел в себе силы сесть на табурет, оправить смятый пиджак. Острая заточка в углу как магнитом притягивала его взгляд, а Субботин будто напрочь забыл о ней. Пугало выражение лица соседа – непроницаемое, устрашающее. В лагерях и тюрьмах Пантюхин навидался всяких зверей-надзирателей, граждан-начальников, но, пожалуй, ни у одного из них не было такого взгляда. – Дай воды, внутрях жжет! – попросил он Субботина, который даже не пошевелился. – Оглох, что ли? – Пантюхин попробовал взять писателя на испуг, но из этого ничего не вышло.
– За что наши отцы и деды в семнадцатом году кровь ведрами проливали? – издевательски ответил Субботин. – Не разумеешь? За то, чтобы не было господ и рабов. Хочешь пить – встань, пойди к столу и налей воды. А может, рюмку водки?
– А есть водка? – враз повеселел Пантюхин, с надеждой уставился на странного соседа. Раз предлагает водки, то дело не такое уж и страшное.
– В шкафчике, в баре.
– Спасибо! – буркнул Пантюхин. С трудом встал, держась за кисть руки, которая заметно распухла, посинела, боком, не спуская глаз с хозяина квартиры, направился к столу, взял стакан, потянулся к графину из тяжелого синего хрусталя. И вдруг, изловчившись, метнул графин, целя в голову Субботина, однако писатель без труда увернулся и оказался рядом с ним, больно надавил на сонную артерию, и все поплыло перед глазами Пантюхина. Оставив обмякшего соседа, Субботин собственноручно налил в стакан воды, поднес к его губам.
– Пей!
– Скажи, чего ты от меня хочешь, а? – истерически заверещал Пантюхин. – Говори сразу, я догадливый. Заложить кого? Пришить? – Он покосился в сторону здоровенного кухонного ножа. Субботин перехватил взгляд, сам придвинул нож. Но Пантюхина словно ударили в скулу. В ужасе он попятился к закрытой двери.
– Кончай играть комедию! – жестко приказал Субботин. – Успокойся. Сядь. И рассказывай все по порядку. – На всякий случай он отодвинул нож от Пантюхина. – За что ты его хотел убить?
– Кого? – в ужасе спросил Пантюхин. Он никак не мог сообразить, откуда мог узнать писатель про нападение на Русича в темном подъезде.
– Хорошо, не желаешь рассказывать мне, вызовем милицию. Она чикаться не станет. Трижды сидел, сядешь в четвертый раз и надолго. Статья за покушение на убийство.
– Ты не писатель, – выдавил из себя Пантюхин, – ты – змей, исчадье ада.
– Итак, звать милицию или?.. Ты весь в крови. Да и заточка налицо. Все улики налицо.
– Ладно! – прохрипел Пантюхин. – Скажу, что могу. Обидел он меня сильно. Угрожал. Докладную сочинил.
– Врешь, скотина! – Субботин угрожающе надвинулся на уголовника, отчего тот попятился, вспомнив, как поплыла земля перед глазами, когда ему надавили пальцем на сонную артерию. – Последний раз спрашиваю.
– Ну, ударил я его заточкой, защищался. Видишь? – Пантюхин потряс в воздухе распухшей кистью. – Руку чуть не выкрутил, гад ползучий!
– Дальше! Кто приказал?
– Я сам, честное благородное, я сам! – Пантюхин понял: на сей раз ему не выкрутиться, куда ни кинь – всюду клин. Рассказывать – конец, и не рассказывать – конец.
– Надоел ты мне изрядно. – Субботин придвинул к себе телефонный аппарат, начал накручивать диск. Видя, как напрягся Пантюхин, придержал палец на последней цифре. – Ну?
– Твоя взяла, писатель, – согласился уголовник, неловко опустился на крашеный табурет, скомкал в кулаке шапку. – Признаюсь как на духу – хотел я этого правдолюба, дурачка этого, недотепу, припугнуть, ну, ударил пару раз по башке, навострил лыжи к выходу, а он… волей клянусь, ухватил, падла, за руку да как завернул… Вот и пришлось поневоле успокоить заточкой.
– Убил?
– Вроде нет.
– Тебе утихомирить правдолюба приказал Петр Кирыч? – Субботин приподнял подбородок Пантюхина, пристально заглянул ему в глаза. – Только не ври, хуже будет.
– Откуда ты, змей, про это знаешь? – В глазах Пантюхина промелькнул ужас, он даже вжался в стену. – Слушай, придержи свой язычок, по-соседски прошу, не то не сносить тебе головы. Старососненск – не Москва, тут прокурор – финский нож. И еще скажу так: имя это вслух более не произноси.
– Да ты, видать, больше, чем я, перепугался? – ухмыльнулся Субботин и положил на стол тонкие жилистые руки с перстнями. – Условимся так: я никому до поры не выложу о покушении на убийство. Статью УК помнишь? А ты… Ты – мне, я – тебе. Итак, Петр Кирыч намекнул тебе, чтобы припугнул Русича, сделал его сговорчивее. Так?
– Чего спрашиваешь, коли знаешь. – Пантюхин никогда еще не был в столь глупом, безвыходном положении.
– Убивать Русича ты не хотел, в мыслях даже не держал такого. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься. Зачем нам Русича «мочить»? Лишь бы держал язычок за зубами.
– Слишком много знает про Кирыча? Можешь не отвечать. Видно, здорово он насолил твоему хозяину.
– У них там свои счеты-расчеты, – попробовал замять разговор Пантюхин. – Я человек маленький, «шестерка», верь мне. Приказали, я сделал. – Пантюхин чувствовал, как наливается дикой ненавистью к этому странному соседу, который так нагло и смело лезет в петлю, не соображая, наверное, чего это может ему стоить. Избаловался там, на московских сытых харчах.
– Понимаю, ты – исполнитель, отрабатываешь за прошлое. Петр Кирыч тебе срок скостил, да?
– Мент, как есть мент! – замахал руками обалдевший Пантюхин. Казалось, еще мгновение, и он грохнется на пол, забьется в истерике. – Говори, чего надо, не могу я так больше! Говори, я выполню!
– Так-то лучше, – удовлетворенно проговорил Субботин, и глаза его потеплели. – Порешим так: с сегодняшнего дня, запомни, ты будешь регулярно докладывать мне в письменной форме о стычках твоего любимого шефа с этим… если, конечно, ты его не «замочил». Все без утайки, за обман покараю. А за услуги, за добросовестность я стану платить тебе ежемесячно, ну, скажем, сотни по три.
– По три сотни? – удивился Пантюхин. Это приободрило бывшего уголовника. Ему протягивали руку: скрывалось преступление да еще полагалась зарплата. Лафа!
– И еще условие: ни одна живая душа, включая Петра Кирыча, не должна знать о нашем сговоре. А нарушишь слово, то… у тебя в котомке три судимости:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– А теперь, кореш, рассказывай все как на духу, без утайки. Желаю проверить твою искренность, ибо и так все знаю. – Субботин положил на колени руки, и Пантюхину показалось, что это были вовсе не руки, а извивающиеся змеи, готовые ужалить в любой момент.
– Чего привязался-то? О чем рассказывать? – Пантюхин пытался вывернуться, найти спасительный выход из позорного положения, выглядел жалким, раздавленным. Боялся, что этот странный писатель и впрямь все узнает. И тогда… Однако он нашел в себе силы сесть на табурет, оправить смятый пиджак. Острая заточка в углу как магнитом притягивала его взгляд, а Субботин будто напрочь забыл о ней. Пугало выражение лица соседа – непроницаемое, устрашающее. В лагерях и тюрьмах Пантюхин навидался всяких зверей-надзирателей, граждан-начальников, но, пожалуй, ни у одного из них не было такого взгляда. – Дай воды, внутрях жжет! – попросил он Субботина, который даже не пошевелился. – Оглох, что ли? – Пантюхин попробовал взять писателя на испуг, но из этого ничего не вышло.
– За что наши отцы и деды в семнадцатом году кровь ведрами проливали? – издевательски ответил Субботин. – Не разумеешь? За то, чтобы не было господ и рабов. Хочешь пить – встань, пойди к столу и налей воды. А может, рюмку водки?
– А есть водка? – враз повеселел Пантюхин, с надеждой уставился на странного соседа. Раз предлагает водки, то дело не такое уж и страшное.
– В шкафчике, в баре.
– Спасибо! – буркнул Пантюхин. С трудом встал, держась за кисть руки, которая заметно распухла, посинела, боком, не спуская глаз с хозяина квартиры, направился к столу, взял стакан, потянулся к графину из тяжелого синего хрусталя. И вдруг, изловчившись, метнул графин, целя в голову Субботина, однако писатель без труда увернулся и оказался рядом с ним, больно надавил на сонную артерию, и все поплыло перед глазами Пантюхина. Оставив обмякшего соседа, Субботин собственноручно налил в стакан воды, поднес к его губам.
– Пей!
– Скажи, чего ты от меня хочешь, а? – истерически заверещал Пантюхин. – Говори сразу, я догадливый. Заложить кого? Пришить? – Он покосился в сторону здоровенного кухонного ножа. Субботин перехватил взгляд, сам придвинул нож. Но Пантюхина словно ударили в скулу. В ужасе он попятился к закрытой двери.
– Кончай играть комедию! – жестко приказал Субботин. – Успокойся. Сядь. И рассказывай все по порядку. – На всякий случай он отодвинул нож от Пантюхина. – За что ты его хотел убить?
– Кого? – в ужасе спросил Пантюхин. Он никак не мог сообразить, откуда мог узнать писатель про нападение на Русича в темном подъезде.
– Хорошо, не желаешь рассказывать мне, вызовем милицию. Она чикаться не станет. Трижды сидел, сядешь в четвертый раз и надолго. Статья за покушение на убийство.
– Ты не писатель, – выдавил из себя Пантюхин, – ты – змей, исчадье ада.
– Итак, звать милицию или?.. Ты весь в крови. Да и заточка налицо. Все улики налицо.
– Ладно! – прохрипел Пантюхин. – Скажу, что могу. Обидел он меня сильно. Угрожал. Докладную сочинил.
– Врешь, скотина! – Субботин угрожающе надвинулся на уголовника, отчего тот попятился, вспомнив, как поплыла земля перед глазами, когда ему надавили пальцем на сонную артерию. – Последний раз спрашиваю.
– Ну, ударил я его заточкой, защищался. Видишь? – Пантюхин потряс в воздухе распухшей кистью. – Руку чуть не выкрутил, гад ползучий!
– Дальше! Кто приказал?
– Я сам, честное благородное, я сам! – Пантюхин понял: на сей раз ему не выкрутиться, куда ни кинь – всюду клин. Рассказывать – конец, и не рассказывать – конец.
– Надоел ты мне изрядно. – Субботин придвинул к себе телефонный аппарат, начал накручивать диск. Видя, как напрягся Пантюхин, придержал палец на последней цифре. – Ну?
– Твоя взяла, писатель, – согласился уголовник, неловко опустился на крашеный табурет, скомкал в кулаке шапку. – Признаюсь как на духу – хотел я этого правдолюба, дурачка этого, недотепу, припугнуть, ну, ударил пару раз по башке, навострил лыжи к выходу, а он… волей клянусь, ухватил, падла, за руку да как завернул… Вот и пришлось поневоле успокоить заточкой.
– Убил?
– Вроде нет.
– Тебе утихомирить правдолюба приказал Петр Кирыч? – Субботин приподнял подбородок Пантюхина, пристально заглянул ему в глаза. – Только не ври, хуже будет.
– Откуда ты, змей, про это знаешь? – В глазах Пантюхина промелькнул ужас, он даже вжался в стену. – Слушай, придержи свой язычок, по-соседски прошу, не то не сносить тебе головы. Старососненск – не Москва, тут прокурор – финский нож. И еще скажу так: имя это вслух более не произноси.
– Да ты, видать, больше, чем я, перепугался? – ухмыльнулся Субботин и положил на стол тонкие жилистые руки с перстнями. – Условимся так: я никому до поры не выложу о покушении на убийство. Статью УК помнишь? А ты… Ты – мне, я – тебе. Итак, Петр Кирыч намекнул тебе, чтобы припугнул Русича, сделал его сговорчивее. Так?
– Чего спрашиваешь, коли знаешь. – Пантюхин никогда еще не был в столь глупом, безвыходном положении.
– Убивать Русича ты не хотел, в мыслях даже не держал такого. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься. Зачем нам Русича «мочить»? Лишь бы держал язычок за зубами.
– Слишком много знает про Кирыча? Можешь не отвечать. Видно, здорово он насолил твоему хозяину.
– У них там свои счеты-расчеты, – попробовал замять разговор Пантюхин. – Я человек маленький, «шестерка», верь мне. Приказали, я сделал. – Пантюхин чувствовал, как наливается дикой ненавистью к этому странному соседу, который так нагло и смело лезет в петлю, не соображая, наверное, чего это может ему стоить. Избаловался там, на московских сытых харчах.
– Понимаю, ты – исполнитель, отрабатываешь за прошлое. Петр Кирыч тебе срок скостил, да?
– Мент, как есть мент! – замахал руками обалдевший Пантюхин. Казалось, еще мгновение, и он грохнется на пол, забьется в истерике. – Говори, чего надо, не могу я так больше! Говори, я выполню!
– Так-то лучше, – удовлетворенно проговорил Субботин, и глаза его потеплели. – Порешим так: с сегодняшнего дня, запомни, ты будешь регулярно докладывать мне в письменной форме о стычках твоего любимого шефа с этим… если, конечно, ты его не «замочил». Все без утайки, за обман покараю. А за услуги, за добросовестность я стану платить тебе ежемесячно, ну, скажем, сотни по три.
– По три сотни? – удивился Пантюхин. Это приободрило бывшего уголовника. Ему протягивали руку: скрывалось преступление да еще полагалась зарплата. Лафа!
– И еще условие: ни одна живая душа, включая Петра Кирыча, не должна знать о нашем сговоре. А нарушишь слово, то… у тебя в котомке три судимости:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96