– У Петра Кирыча, как в царском сыскном отделении, всюду свои люди. Думаю, не выдашь меня. Каждый твой шаг, да и мой, конечно, тоже, просматривается его негласными соглядатаями. Думаешь, он зря служил в охране лагерей, многие ему обязаны. Его филеры служат на заводе. Я сама почти никого из них не знаю. Шеф с ними встречается вне работы.
– Филеры? Странное слово в наши дни. Может, не я, а ты – фантазерка? Напридумывала всего. Хотя… Погоди-ка, погоди. – Русич притянул женщину к себе. – Скажи, я очень прошу тебя, Нина. Меня хотели убить или напугать, помнишь?
– Скорее всего припугнуть, мне так кажется, – отвела глаза.
– Нет, ты, пожалуйста, не отворачивайся, ответь честно Никто не узнает, могила.
– Спрашивай.
– В сборочном есть завскладом – У Русича яростно заколотилось сердце.
– О, нет, нет! Я ничего не знаю! – попыталась вырваться из его рук. – Хочешь погубить меня и себя? – Впервые Русич видел Нину столь напуганной. – Если тебе на все наплевать, то я жить хочу.
– В подъезде был Пантюхин, завскладом. Это он меня?
– Ничего больше не спрашивай.
– Нина, Ниночка, ну, умоляю тебя. Клянусь матерью, ни одна живая душа не услышит твоего имени, даже под самой страшной пыткой – Русич уже все понял. Нина Александровна побледнела, ее трясло, как в лихорадке.
– Русич, забудь обо всем. Ты случайно ступил на тропу… Я скажу одно: ты впутался в крупное, страшное дело. Тебя могут обвинить в чем угодно. Люди, о которых я лишь догадываюсь, – убийцы, лжесвидетели, махинаторы. А жизнь твоя отныне вообще висит на волоске. Пусти! – Она вырвалась из его рук, поправила прическу. – Коль на то пошло… в «Народной воле», я читала, имелся человек в полицейских верхах, который упреждал действия жандармов и тайной полиции. Я, конечно, трусиха, но… попробую просвещать, предупреждать, словом, рискну поработать на обе стороны. Ну что смотришь телячьими глазами? Думаешь, это очередная выходка сумасбродной дуры? Нет, Алексей, во мне иногда просыпается нечто высокое, человечное, ты это, возможно, со временем поймешь. – Нина Александровна выскользнула за дверь…
* * *
Генерал Ухтомский подал рапорт об отставке, отлично понимая, что недруги, которых у него было предостаточно, позаботятся о том, чтобы после самоубийства его шефа добраться и до него. Вскоре генерала пригласил следователь КГБ по особо важным делам, с которым он прежде не был знаком. Разговор получился сложным. С него потребовали полное описание жизни последних месяцев Щелокова: чего министр опасался, какие вел дела, куда выезжал, где хранил несметное богатство, нажитое взятками, поборами и вымогательствами. Ухтомский рассказал обо всем, а затем написал докладную. Спасибо старому покровителю, генералу армии Цвигуну, заместителю председателя КГБ СССР, который сумел «убрать» его от следствия, посоветовав тихонечко уйти из органов. Однако дело было еще далеко не завершено. Придя домой с Лубянки, генерал Ухтомский стал внимательно просматривать бумаги, которые могли бы его скомпрометировать. Все должно быть чисто. Ни КГБ, ни высшее прокурорское дознание никогда не смогут догадаться, кто именно подтолкнул министра на самоубийство.
«Наверное, Лидеры Ассоциации весьма довольны таким исходом, – подумал Ухтомский. – Наши руки очень длинны, а следы наши тают во мгле, так любит говорить сэр Генри. Конечно, сэр Генри не самый-самый в Ассоциации. Он – последняя проходная пешка, а короли и королевы… О, их никто не видел, но тяжелую их длань чувствует на себе каждый».
На глаза Ухтомскому попалась одна из любимых книг Альфреда де Виньи. Машинально, не вдумываясь в смысл текста, он прочел первое, что попало на глаза: «Жалко было смотреть, как она раздирала себе грудь, как выворачивала ноги и руки, а потом вдруг сплетала их за спиной. Когда святой отец Лактанс подошел к ней и произнес имя Грандье, изо рта у нее потекла пена, и она заговорила по-латыни, да так гладко, словно читала Библию. Колдун Урбен заворожил ее при помощи роз, которые получил от лукавого. И правда, в ушах у нее и на шее показались розы огненного цвета, и так от них несло серой, что судья закричал, чтобы все заткнули носы и зажмурились, потому что бесы вот-вот вылезут…»
«Урбену было легче, чем мне, – с досадой проговорил вслух Ухтомский, – неужто из меня пожелали сделать козла отпущения?» В шифровке, полученной из штаб-квартиры, туманно намекалось на то, чтобы подыскать себе замену в Москве, а затем, прихватив наиболее секретные материалы, выехать за границу, в Италию. И еще ему советовали оборвать нити, которые связывали его с КГБ. «Ассоциация должна вызволить меня из тупиковой ситуации», – подумал генерал. Действительно, он уже сделал больше того, что в силах сделать самый талантливый агент, подобрался к вершине власти в СССР, был в близком окружении Генерального секретаря Леонида Брежнева, пользовался большим доверием у его дочери и жены. Казалось бы, еще миг и… Его люди внедрились в сорока городах СССР, в аппарат ЦК КПСС на Старой площади в Москве, в Комитет госбезопасности, в Моссовет. Как глупо все получилось. Еще раз перепроверив оставшиеся документы, не найдя в них ничего компрометирующего, Ухтомский позвонил на квартиру полковника Петрушанского, считая, что в воскресный день этот тайный полковник-генерал, работающий на непонятных до конца хозяев, находится дома. Трубку снял его адъютант Выслушав Ухтомского, адъютант после небольшой паузы попросил генерала прибыть через два часа. Петрушанский должен был явиться с задания.
Чтобы немного успокоиться, Ухтомский связался с двумя своими удачливыми агентами, мнением которых очень дорожил. В Ленинграде сподвижника дома не оказалось. В Старососненске повезло больше. Субботин, словно чувствовал, что кто-то его разыскивает, задержался на пороге квартиры. Его поразил панический тон всегда сдержанного и спокойного генерала Пожалуй, за все годы их знакомства Ухтомский таким еще не был ни разу. И Субботин мгновенно понял «Генералу конец!». Принялся успокаивать, подбадривать, а у самого вдруг закололо под ложечкой. «Храни нас, вышний, – мысленно взмолился Субботин, – неужели раскрыта наша агентура? Не слишком ли быстро? Нет, этого просто не может быть».
– Вы могли бы завтра приехать в Москву? – неожиданно спросил Ухтомский.
– К сожалению, не могу, у меня очень серьезная причина, – не задумываясь, ответил Субботин, мысленно решив не поддаваться на сей раз приказу Лидера, – я постараюсь в ближайшие дни выбраться в столицу.
Ухтомский положил трубку, и это поразило Субботина. Дела Лидера, а возможно, и всего центра в России были исключительно плохи.
А в это время в квартире Ухтомского раздался еще один звонок. На проводе был Петрушанский.
– Вы меня искали, генерал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Филеры? Странное слово в наши дни. Может, не я, а ты – фантазерка? Напридумывала всего. Хотя… Погоди-ка, погоди. – Русич притянул женщину к себе. – Скажи, я очень прошу тебя, Нина. Меня хотели убить или напугать, помнишь?
– Скорее всего припугнуть, мне так кажется, – отвела глаза.
– Нет, ты, пожалуйста, не отворачивайся, ответь честно Никто не узнает, могила.
– Спрашивай.
– В сборочном есть завскладом – У Русича яростно заколотилось сердце.
– О, нет, нет! Я ничего не знаю! – попыталась вырваться из его рук. – Хочешь погубить меня и себя? – Впервые Русич видел Нину столь напуганной. – Если тебе на все наплевать, то я жить хочу.
– В подъезде был Пантюхин, завскладом. Это он меня?
– Ничего больше не спрашивай.
– Нина, Ниночка, ну, умоляю тебя. Клянусь матерью, ни одна живая душа не услышит твоего имени, даже под самой страшной пыткой – Русич уже все понял. Нина Александровна побледнела, ее трясло, как в лихорадке.
– Русич, забудь обо всем. Ты случайно ступил на тропу… Я скажу одно: ты впутался в крупное, страшное дело. Тебя могут обвинить в чем угодно. Люди, о которых я лишь догадываюсь, – убийцы, лжесвидетели, махинаторы. А жизнь твоя отныне вообще висит на волоске. Пусти! – Она вырвалась из его рук, поправила прическу. – Коль на то пошло… в «Народной воле», я читала, имелся человек в полицейских верхах, который упреждал действия жандармов и тайной полиции. Я, конечно, трусиха, но… попробую просвещать, предупреждать, словом, рискну поработать на обе стороны. Ну что смотришь телячьими глазами? Думаешь, это очередная выходка сумасбродной дуры? Нет, Алексей, во мне иногда просыпается нечто высокое, человечное, ты это, возможно, со временем поймешь. – Нина Александровна выскользнула за дверь…
* * *
Генерал Ухтомский подал рапорт об отставке, отлично понимая, что недруги, которых у него было предостаточно, позаботятся о том, чтобы после самоубийства его шефа добраться и до него. Вскоре генерала пригласил следователь КГБ по особо важным делам, с которым он прежде не был знаком. Разговор получился сложным. С него потребовали полное описание жизни последних месяцев Щелокова: чего министр опасался, какие вел дела, куда выезжал, где хранил несметное богатство, нажитое взятками, поборами и вымогательствами. Ухтомский рассказал обо всем, а затем написал докладную. Спасибо старому покровителю, генералу армии Цвигуну, заместителю председателя КГБ СССР, который сумел «убрать» его от следствия, посоветовав тихонечко уйти из органов. Однако дело было еще далеко не завершено. Придя домой с Лубянки, генерал Ухтомский стал внимательно просматривать бумаги, которые могли бы его скомпрометировать. Все должно быть чисто. Ни КГБ, ни высшее прокурорское дознание никогда не смогут догадаться, кто именно подтолкнул министра на самоубийство.
«Наверное, Лидеры Ассоциации весьма довольны таким исходом, – подумал Ухтомский. – Наши руки очень длинны, а следы наши тают во мгле, так любит говорить сэр Генри. Конечно, сэр Генри не самый-самый в Ассоциации. Он – последняя проходная пешка, а короли и королевы… О, их никто не видел, но тяжелую их длань чувствует на себе каждый».
На глаза Ухтомскому попалась одна из любимых книг Альфреда де Виньи. Машинально, не вдумываясь в смысл текста, он прочел первое, что попало на глаза: «Жалко было смотреть, как она раздирала себе грудь, как выворачивала ноги и руки, а потом вдруг сплетала их за спиной. Когда святой отец Лактанс подошел к ней и произнес имя Грандье, изо рта у нее потекла пена, и она заговорила по-латыни, да так гладко, словно читала Библию. Колдун Урбен заворожил ее при помощи роз, которые получил от лукавого. И правда, в ушах у нее и на шее показались розы огненного цвета, и так от них несло серой, что судья закричал, чтобы все заткнули носы и зажмурились, потому что бесы вот-вот вылезут…»
«Урбену было легче, чем мне, – с досадой проговорил вслух Ухтомский, – неужто из меня пожелали сделать козла отпущения?» В шифровке, полученной из штаб-квартиры, туманно намекалось на то, чтобы подыскать себе замену в Москве, а затем, прихватив наиболее секретные материалы, выехать за границу, в Италию. И еще ему советовали оборвать нити, которые связывали его с КГБ. «Ассоциация должна вызволить меня из тупиковой ситуации», – подумал генерал. Действительно, он уже сделал больше того, что в силах сделать самый талантливый агент, подобрался к вершине власти в СССР, был в близком окружении Генерального секретаря Леонида Брежнева, пользовался большим доверием у его дочери и жены. Казалось бы, еще миг и… Его люди внедрились в сорока городах СССР, в аппарат ЦК КПСС на Старой площади в Москве, в Комитет госбезопасности, в Моссовет. Как глупо все получилось. Еще раз перепроверив оставшиеся документы, не найдя в них ничего компрометирующего, Ухтомский позвонил на квартиру полковника Петрушанского, считая, что в воскресный день этот тайный полковник-генерал, работающий на непонятных до конца хозяев, находится дома. Трубку снял его адъютант Выслушав Ухтомского, адъютант после небольшой паузы попросил генерала прибыть через два часа. Петрушанский должен был явиться с задания.
Чтобы немного успокоиться, Ухтомский связался с двумя своими удачливыми агентами, мнением которых очень дорожил. В Ленинграде сподвижника дома не оказалось. В Старососненске повезло больше. Субботин, словно чувствовал, что кто-то его разыскивает, задержался на пороге квартиры. Его поразил панический тон всегда сдержанного и спокойного генерала Пожалуй, за все годы их знакомства Ухтомский таким еще не был ни разу. И Субботин мгновенно понял «Генералу конец!». Принялся успокаивать, подбадривать, а у самого вдруг закололо под ложечкой. «Храни нас, вышний, – мысленно взмолился Субботин, – неужели раскрыта наша агентура? Не слишком ли быстро? Нет, этого просто не может быть».
– Вы могли бы завтра приехать в Москву? – неожиданно спросил Ухтомский.
– К сожалению, не могу, у меня очень серьезная причина, – не задумываясь, ответил Субботин, мысленно решив не поддаваться на сей раз приказу Лидера, – я постараюсь в ближайшие дни выбраться в столицу.
Ухтомский положил трубку, и это поразило Субботина. Дела Лидера, а возможно, и всего центра в России были исключительно плохи.
А в это время в квартире Ухтомского раздался еще один звонок. На проводе был Петрушанский.
– Вы меня искали, генерал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96