За один день он так подружился с матерью Каси, как будто бы они уже
давно были знакомы.
А так как в то время люди были искреннее, чем теперь, то он мог смело
навести разговор на дочку и, осыпав ее похвалами, дал матери понять, что
она ему очень приглянулась.
- Ну, да ведь она еще ребенок, совсем еще незрелая и слабая, -
недовольно возразила Спыткова, - ее еще рано отдавать мужчине. Ей бы еще
забавляться с голубями, да песенки петь. Хозяину мало было бы от нее
толку, какая она хозяйка! Да где там! Ей еще далеко до этого.
И она покачивала головой.
Вшебор не настаивал, может быть, даже радуясь в душе, что Спыткова не
имела намерения поскорее сбыть дочку.
Положение Мшщуя было гораздо хуже - он прямо мучился.
Кася ему не отвечала, поэтому он сам, чтобы позабавить ее,
рассказывал ей все, что приходило в голову. Иногда она приоткрывала лицо,
чтобы взглянуть на мать или поправить платок, и тогда Мшщуй видел голубой
глазок, часть белой шейки или румяные щечки, из-за платка выбивались
колечки золотых волос, - но она крепче куталась в платок, а перед Мшщуем
снова были только складки покрывала, по которому стекал дождь. И так
печален был этот взгляд молоденькой, балованной девушки, столько было в
нем еще неулегшегося страха и страдания!
Старый Лясота по-прежнему молчал всю дорогу. Дембец с Собеком, быстро
подружившиеся между собой, шли впереди и тихонько разговаривали. Они
сошлись так легко и так хорошо понимали друг друга, как будто долго ели
похлебку из одной миски. Смелая вылазка Собека внушила Дембецу такое
почтение к товарищу, что он стал относиться к нему, как к отцу или
начальнику, и исполнял все его приказания. Собек зорко следил за тем,
чтобы в пути не натолкнуться на людей и не встретиться с бродягами,
поэтому он избегал лесных дорог, а шел прямо по лесу.
Все удивлялись его зоркости, тонкости слуха и остроты обоняния,
позволявшим ему различать малейший свет, стук или запах. Если в воздухе
чувствовался запах гари, то он уже наверное знал, где горит, - и далеко ли
или близко, и что именно - дерево, мокрые листья или прогнившее дупло.
Втягивая носом воздух, он узнавал, близко ли вода, нет ли где поля, и
издалека, по одному виду, мог отличить лес от бора. Он первый замечал,
если что-нибудь мелькало в чаще, и безошибочно узнавал, зверь это или
птица, самый незначительный шум, незаметный для других, тотчас же
улавливало его чуткое ухо. Иногда в кустах раздавался шелест или хлопанье
птичьих крыльев, а он, не поднимая даже головы, определял, что перебежало
через дорогу, и что взлетело кверху. След на земле был для него, как бы
открытой книгой, в которой он спокойно читал. Он замечал все: и сломанную
ветку, и брошенную подстилку, и луг, объеденный скотом, и замутившуюся
воду.
Благодаря этому, у них всегда была пища: он указывал Доливам, где
искать зверя, и какого именно, - а в речке сам, без всякого сачка, руками
ловил рыбу. При всем своем спокойствии он никогда не оставался без дела:
собирал по дороге грибы и ягоды, прислушивался, приглядывался и все это
делалось с таким видом, как будто это не стоило ему ни малейшего усилия.
А Доливы, положившись на его опытность, уже не вмешивались и не дали
советов, а следовали его указаниям, потому что он никогда не ошибался.
Так он подвигались понемногу в глубь леса, но несмотря на все
предосторожности, все же несколько раз в продолжение дня испытали тревогу.
Посреди леса Собек почуял запах гари, но уверял, что костер,
наверное, давно уже потух, и остался только дым, курившийся над
отсыревшими головнями. Присматриваясь внимательнее, он заметил кучу
наломанного и сложенного вместе хворосту, очевидно приготовленного
человеческой рукой для постройки шалаша. Осторожно приблизившись, они
нашли спящего человека, который, внезапно пробудившись, сделал движение,
чтобы вырваться и убежать. Но Дембец и Собек бросились на него и повалили
его на землю, боясь, как бы он не донес о них врагам.
Собек едва не размозжил ему голову топором, но вовремя сообразил, что
это просто беглец, скрывающийся в лесу, а вовсе не член разбойничьей
шайки, грабящей города и села. На него было просто страшно глядеть, хотя
он был молод и силен, - так он страшно исхудал без пищи, питаясь только
водой, листьями и кореньями. Голодная лихорадка сделала его полубезумным и
отняла силы. Глаза его сверкали таким страшным пламенем, как будто у него
все горело внутри.
Когда путники, оправившись от испуга, поняли, с кем имеют дело, они
почувствовали жалость к несчастному. Его подняли с земли, а когда
подъехали остальные, Спыткова дала ему кусок черствого хлеба, на который
он набросился, не помня себя, и ел его, не видя и не слыша того, что
происходило вокруг.
В первую минуту от него ничего нельзя было добиться. Он жадно ел и
понемногу успокаивался после испуга внезапного пробуждения от горячечного
сна.
Лясота, всегда с особенной жалостью относившийся к таким же
несчастным, как он сам, пристально всматривался в худое, почерневшее лицо
беглеца. В изменившихся чертах его он уловил что-то знакомое, как будто
где-то им виденное.
Беглец тоже взглянул на него, и из его уст вырвалось первое слово:
- Лясота!
- Боже милосердный! Да ведь это Богдан Топорчик! - крикнул старик,
всплеснув руками. - Что же ты делаешь здесь, в лесу? Ведь ты же был вместе
с Казимиром, и мы думали, что ты ушел с ним за границу к немцам, потому
что ты был всегда при нем. Королевич любил тебя и не должен был тебя
оставлять.
Только теперь развязался язык у Топорчика.
- Он и не оставил меня, - сказал он, - это добрый и богобоязненный
государь, только люди нехорошо и нечестно поступили с ним! Я случайно
отстал от его двора, раньше чем он уехал к матери. Потом уже не к кому
было ехать, и невозможно было догнать его. Разразилась буря, и вот что
сталось со мной.
Невольный стон вырвался из груди Богдана при этих словах. Все, стоя
подле него, смотрели на него, с глубоким сочувствием. И вот маленький
караван увеличился еще одним бедняком, а пока его накормили и сговорились
между собой, как быть дальше, настал вечер.
Ольшовское городище было уже недалеко; надо было решить теперь же,
ехать ли дальше, или переждать до следующего вечера и, с наступлением
мрака, подойти к замку.
Спыткова, - неспокойная и усталая, - настаивала на том, чтобы ехать
сейчас же, другие колебались. Бросить Богдася Топорчика на произвол судьбы
было немыслимо, и всем невольно пришла в голову одна и та же мысль, - что
чем больше народа явится в замок, тем неохотнее их примут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70