..). Национальные государства представляют собой уже не
парадигмы дополнительных кодировок, но "модели реализации" этой имманентной
аксиоматики. В аксиоматике нe модели отсылают к трансцендентности, а наоборот.
Детерриториализация государств словно сдерживает детерриториализацию капитала и
предоставляет ему компенсаторные ретерриториализации. При этом модели реализации
могут быть самыми разными (демократическими, диктаторскими, тоталитарными...),
могут быть реально разнородными, и тем не менее все они изоморфны в своем
отношении к мировому рынку, поскольку тот не просто предполагает их, но и сам
производит определяющие их неравномерности развития. Вот почему, как это не раз
отмечалось, демократические государства настолько тесно связаны с
компрометирующими их диктаторскими государствами, что защита прав человека с
необходимостью должна включать в себя внутреннюю самокритику всякой демократии.
Каждый демократ -- это еще и "другой Тартюф" Бомарше, Тартюф-гуманист, как
говорил Пеги. Это, разумеется, не к тому, что после Освенцима мы не можем больше
мыслить и что мы все в ответе за нацизм (какое-то нездоровое чувство виновности,
которым к тому же страдают одни только жертвы). Примо Леви говорил:
нас не заставят считать жертв палачами. Но нацизм и концлагеря, продолжает он,
внушают нам нечто гораздо большее или гораздо меньшее -- "стыд за то, что мы
люди" (потому что даже выжившие там были вынуждены идти на сделки,
компрометировать себя...)17. Не
_________
17 Это "составное" чувство, которое Примо Леви описывает следующим образом: стыд
за то, что люди смогли сделать такое, стыд за то, что мы не смогли этому
помешать, стыд за то, что мы при этом выжили, стыд за свою униженность и
падение. См.: Primo Levi, Les naufrages et les rescapes, Gallimard (в частности,
на с. 42 о "серой зоне с плохо определенными очертаниями, которая разделяет и
вместе с тем связывает лагеря господ и рабов...").
139
только наши государства, а каждый из нас, каждый демократ, не то чтобы в ответе
за нацизм, но осквернен им. Произошла катастрофа: общество братьев или же друзей
подверглось такому испытанию, после которого они не могут более смотреть в глаза
друг другу и даже каждый сам себе, не ощущая "утомления" и, быть может,
недоверия -- которые становятся бесконечными движениями мысли, которые не
отменяют дружества, но придают ему современную окраску, заменяя собой простое
"соперничество" греков. Мы уже больше не греки, и дружество теперь уже не то;
Бланшо и Масколо показали, сколь важна эта мутация для самой мысли.
Права человека -- это аксиомы; на рынке они могут сосуществовать с другими, в
частности с аксиомами безопасности и собственности, которые даже не столько
противоречат им, сколько игнорируют их и приостанавливают их действие; Ницше
говорил об этом -- "нечистая смесь или нечистое соседство". Кто может сдержать и
поддержать в каком-то порядке нищету и детерриториализацию-ретерриториализацию
пригородных трущоб, если не мощная армия и полиция, которые уживаются вместе с
демократией? Какая социал-демократия не давала приказ стрелять, когда нищета
выходит за границы своей территории или гетто? Права не спасают ни самих людей,
ни философию, ретерриториализующуюся в демократическом государстве. Права
человека не заставят нас благословлять капитализм. И только очень наивной или
очень беспринципной может быть философия коммуникации, притязающая
реставрировать общество друзей или даже мудрецов, сформировав всеобщее мнение
как
140
Ж. Делез / Ф. Гваттари
"консенсус", якобы способный сделать нравственными народы, государства и
рынок18. Права человека ничего не говорят об имманентных способах существования
наделенного правами человека. И стыд за то, что мы люди, приходится испытывать
не только в экстремальных ситуациях, описанных у Примо Леви, но и в самых мелких
обстоятельствах, перед лицом экзистенциальной низости и вульгарности,
преследующих демократии, перед лицом все большего распространения таких способов
существования и мысли-для-рынка, перед лицом ценностей, идеалов и мнений нашей
эпохи. Вся гнусность предлагаемых нам жизненных возможностей становится ясна
изнутри. Мы не чувствуем себя вне своей эпохи -- напротив, мы все время идем на
постыдные компромиссы с ней. Это чувство стыда -- один из самых мощных мотивов
философии. Мы в ответе не за жертв, но перед жертвами. Чтобы избежать унижения,
нет другого средства, кроме как притворяться зверем (рычать, рыть нору,
гримасничать, судорожно дергаться); так и мысль порой напоминает скорее
умирающее животное, чем живого человека, хоть бы даже и демократа.
Хотя философия ретерриториализуется в концепте, но предпосылку его она не может
найти ни в нынешней форме демократического государства, ни в коммуникативном
cogito, еще более сомнительном, чем cogito рефлексивное. У нас нет недостатка в
коммуникации -- наоборот, у нас ее даже в избытке, но нам недостает творчества.
Нам не хватает сопротивления настоящему. Творчество концептов само по себе
обращено к некоей будущей форме, оно взывает к но-
_________
18Критика "демократического общественного мнения", его американской модели и
мистификаций вокруг прав человека или мирового правового государства особенно
сильно проведена в[[[ здесь ссылка в самой книге брошена на пол-дороге
yankos dol.ru ]]]]
геофилософия
141
вой земле и еще не существующему народу. Европеизация -- не становление, это
всего лишь история капитализма, препятствующего становлению порабощенных
народов. Искусство и философия сходятся в этом пункте -- коррелятом творчества
является у них создание еще отсутствующих земли и народа. И к этому будущему
зовут не авторы-популисты, а, наоборот, аристократичнейшие из всех. Этому народу
и этой земле нет места в наших демократиях. Демократия -- это большинство, а
становление по природе своей есть именно то, что вычитается из большинства.
Отсюда сложная, неоднозначная позиция многих авторов по отношению к демократии.
Все еще более запуталось после "дела Хайдеггера": да, великий философ
действительно ретерриториализовался в нацизме, и вот вокруг этого начали
сталкиваться самые причудливые мнения, то осуждая его философию, то оправдывая
ее столь сложными и хитроумными доводами, что не знаешь, что и сказать. Не
всегда легко быть хайдеггероведом. Легче было бы понять, если бы подобный
постыдный шаг совершил великий художник или великий музыкант (но они-то как раз
его и не совершали). Почему-то это сделал именно философ, как будто в самое
сердце философии должен был проникнуть стыд. Хайдеггер попытался вернуться к
грекам через немцев в самый худший момент их истории:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
парадигмы дополнительных кодировок, но "модели реализации" этой имманентной
аксиоматики. В аксиоматике нe модели отсылают к трансцендентности, а наоборот.
Детерриториализация государств словно сдерживает детерриториализацию капитала и
предоставляет ему компенсаторные ретерриториализации. При этом модели реализации
могут быть самыми разными (демократическими, диктаторскими, тоталитарными...),
могут быть реально разнородными, и тем не менее все они изоморфны в своем
отношении к мировому рынку, поскольку тот не просто предполагает их, но и сам
производит определяющие их неравномерности развития. Вот почему, как это не раз
отмечалось, демократические государства настолько тесно связаны с
компрометирующими их диктаторскими государствами, что защита прав человека с
необходимостью должна включать в себя внутреннюю самокритику всякой демократии.
Каждый демократ -- это еще и "другой Тартюф" Бомарше, Тартюф-гуманист, как
говорил Пеги. Это, разумеется, не к тому, что после Освенцима мы не можем больше
мыслить и что мы все в ответе за нацизм (какое-то нездоровое чувство виновности,
которым к тому же страдают одни только жертвы). Примо Леви говорил:
нас не заставят считать жертв палачами. Но нацизм и концлагеря, продолжает он,
внушают нам нечто гораздо большее или гораздо меньшее -- "стыд за то, что мы
люди" (потому что даже выжившие там были вынуждены идти на сделки,
компрометировать себя...)17. Не
_________
17 Это "составное" чувство, которое Примо Леви описывает следующим образом: стыд
за то, что люди смогли сделать такое, стыд за то, что мы не смогли этому
помешать, стыд за то, что мы при этом выжили, стыд за свою униженность и
падение. См.: Primo Levi, Les naufrages et les rescapes, Gallimard (в частности,
на с. 42 о "серой зоне с плохо определенными очертаниями, которая разделяет и
вместе с тем связывает лагеря господ и рабов...").
139
только наши государства, а каждый из нас, каждый демократ, не то чтобы в ответе
за нацизм, но осквернен им. Произошла катастрофа: общество братьев или же друзей
подверглось такому испытанию, после которого они не могут более смотреть в глаза
друг другу и даже каждый сам себе, не ощущая "утомления" и, быть может,
недоверия -- которые становятся бесконечными движениями мысли, которые не
отменяют дружества, но придают ему современную окраску, заменяя собой простое
"соперничество" греков. Мы уже больше не греки, и дружество теперь уже не то;
Бланшо и Масколо показали, сколь важна эта мутация для самой мысли.
Права человека -- это аксиомы; на рынке они могут сосуществовать с другими, в
частности с аксиомами безопасности и собственности, которые даже не столько
противоречат им, сколько игнорируют их и приостанавливают их действие; Ницше
говорил об этом -- "нечистая смесь или нечистое соседство". Кто может сдержать и
поддержать в каком-то порядке нищету и детерриториализацию-ретерриториализацию
пригородных трущоб, если не мощная армия и полиция, которые уживаются вместе с
демократией? Какая социал-демократия не давала приказ стрелять, когда нищета
выходит за границы своей территории или гетто? Права не спасают ни самих людей,
ни философию, ретерриториализующуюся в демократическом государстве. Права
человека не заставят нас благословлять капитализм. И только очень наивной или
очень беспринципной может быть философия коммуникации, притязающая
реставрировать общество друзей или даже мудрецов, сформировав всеобщее мнение
как
140
Ж. Делез / Ф. Гваттари
"консенсус", якобы способный сделать нравственными народы, государства и
рынок18. Права человека ничего не говорят об имманентных способах существования
наделенного правами человека. И стыд за то, что мы люди, приходится испытывать
не только в экстремальных ситуациях, описанных у Примо Леви, но и в самых мелких
обстоятельствах, перед лицом экзистенциальной низости и вульгарности,
преследующих демократии, перед лицом все большего распространения таких способов
существования и мысли-для-рынка, перед лицом ценностей, идеалов и мнений нашей
эпохи. Вся гнусность предлагаемых нам жизненных возможностей становится ясна
изнутри. Мы не чувствуем себя вне своей эпохи -- напротив, мы все время идем на
постыдные компромиссы с ней. Это чувство стыда -- один из самых мощных мотивов
философии. Мы в ответе не за жертв, но перед жертвами. Чтобы избежать унижения,
нет другого средства, кроме как притворяться зверем (рычать, рыть нору,
гримасничать, судорожно дергаться); так и мысль порой напоминает скорее
умирающее животное, чем живого человека, хоть бы даже и демократа.
Хотя философия ретерриториализуется в концепте, но предпосылку его она не может
найти ни в нынешней форме демократического государства, ни в коммуникативном
cogito, еще более сомнительном, чем cogito рефлексивное. У нас нет недостатка в
коммуникации -- наоборот, у нас ее даже в избытке, но нам недостает творчества.
Нам не хватает сопротивления настоящему. Творчество концептов само по себе
обращено к некоей будущей форме, оно взывает к но-
_________
18Критика "демократического общественного мнения", его американской модели и
мистификаций вокруг прав человека или мирового правового государства особенно
сильно проведена в[[[ здесь ссылка в самой книге брошена на пол-дороге
yankos dol.ru ]]]]
геофилософия
141
вой земле и еще не существующему народу. Европеизация -- не становление, это
всего лишь история капитализма, препятствующего становлению порабощенных
народов. Искусство и философия сходятся в этом пункте -- коррелятом творчества
является у них создание еще отсутствующих земли и народа. И к этому будущему
зовут не авторы-популисты, а, наоборот, аристократичнейшие из всех. Этому народу
и этой земле нет места в наших демократиях. Демократия -- это большинство, а
становление по природе своей есть именно то, что вычитается из большинства.
Отсюда сложная, неоднозначная позиция многих авторов по отношению к демократии.
Все еще более запуталось после "дела Хайдеггера": да, великий философ
действительно ретерриториализовался в нацизме, и вот вокруг этого начали
сталкиваться самые причудливые мнения, то осуждая его философию, то оправдывая
ее столь сложными и хитроумными доводами, что не знаешь, что и сказать. Не
всегда легко быть хайдеггероведом. Легче было бы понять, если бы подобный
постыдный шаг совершил великий художник или великий музыкант (но они-то как раз
его и не совершали). Почему-то это сделал именно философ, как будто в самое
сердце философии должен был проникнуть стыд. Хайдеггер попытался вернуться к
грекам через немцев в самый худший момент их истории:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37