Не спеша, вдыхая наполненный новыми запахами воздух города, Ирина прошла через Кузнецкий мост до Камергерского переулка, и остановилась у здания Художественного театра, "Пловец" на фасаде которого с неукротимым упорством по-прежнему боролся со штормовыми волнами, плывя к одному ему известному берегу. "Вот и я теперь, – подумала она, – плыву к известному только мне берегу и, кажется, даже вижу его очертания вдали, но до сих пор не знаю, тот ли это берег, к которому я так стремилась".
Свернув направо за угол и поднявшись по шумной Тверской до бульвара, встретившего ее нежной зеленью деревьев, веселым чириканьем воробьев, устроивших шумную потасовку из-за брошенного кем-то кусочка хлеба, и негромкими разговорами неторопливых, в отличие от Тверской, прохожих, Ирина остановилась в нерешительности. Ей, конечно, хотелось бы оказаться сейчас около своего старого дома в Архангельском переулке, просто так – для того, чтобы взглянуть… и прикоснуться к воспоминаниям, потом непременно зайти в Антиохийское подворье, помолиться и поставить свечи за усопших и убиенных, наконец, просто заглянуть в булочную, где в детстве покупала свежеиспеченные ароматные калачи, если, конечно, там еще есть эта булочная, но… Но все это – невозможно. Нельзя рисковать. Хотя прошло много лет и в ней, наверное, уже трудно узнать прежнюю Ирочку, все-таки вероятность встречи с людьми, которые ее знали, существовала и последствия просчитать было невозможно. Не для того она сюда приехала. В Москве у нее только четыре дня, и за это время все надо успеть сделать.
Решительно перейдя на другую сторону Тверской, она остановилась у памятника Пушкину. Задумавшийся поэт, сняв шляпу, будто провожая в последний путь умершую империю под названием "Россия", с грустной снисходительностью с высоты постамента наблюдал за суетой новых слуг и еще не ведающих о своей судьбе счастливых рабов, вдохновляемых красными флагами, лозунгами и портретами мертвых, но вечно живых вождей.
"Милый, милый Александр Сергеевич, – подняв голову вверх и глядя на бронзово-зеленое лицо поэта, думала Ирина, – сколько же мы не виделись? Кажется – несколько лет, а на самом деле… И во взгляде у тебя – еще большая тоска… И впрямь, каково смотреть на всех этих футуристов, имажинистов, ничевоков и прочий орущий авангард новой поэзии, которые, визжа от безнаказанной храбрости, пытаются сбросить тебя "с корабля современности", расклеивают по Москве афиши, извещающие о "смерти" Ахматовой, называют Блока мертвецом, которому пора в могилу… Погрузившись в мысли, она добрела до Арбата. Заметив свободную скамейку рядом с огромным кустом распустившейся сирени, осторожно, стараясь не испачкать пальто – на скамейке отпечатались следы чьих-то ног – опустилась на краешек. "Право, разве могло быть иначе! – подумала Ирина, невольно улыбнувшись. – Здесь когда-то жил великий и неподражаемый Порфирий де Туайт – единственный человек, которому я доверяла безгранично. Маг… и давний друг. Вот кого мне все это время так не хватало!"
Над головой, словно испугавшись чего-то, громко каркая, закружилась стая ворон. Одна из них, сделав несколько кругов, опустилась на сухую сломанную ветку дерева, росшего рядом со скамейкой, и, с любопытством наклонив голову, уставилась на Ирину черной бусинкой глаза, словно хотела сказать: "А я знаю, зачем ты здесь… Я вс-е-е про тебя знаю…" Ирина усмехнулась. Почувствовав на себе чей-то взгляд, чуть повернула голову и заметила двух скромно одетых молодых мужчин, стоящих неподалеку и поглядывающих на нее, негромко переговариваясь. "Накаркала… – раздраженно подумала она. – Только агентов ОГПУ мне не хватало. Жаль. Придется возвращаться в гостиницу. Гулять в сопровождении этих молодцев удовольствия мало". Она поднялась со скамейки и нарочито неспешно направилась в сторону Никитских ворот. Услышав приближающиеся торопливые шаги сзади, внутренне сжалась – по спине пробежал неприятный холодок.
– Барышня, а барышня! Погодьте! – раздался за спиной хрипловатый голос. Ирина продолжала идти, мысленно повторяя: "Спокойно. Я – американка. Зинаида Блюмендорф. У меня иностранный паспорт. Я не говорю по-русски…" Один из мужчин, догнав ее, пошел рядом, заглядывая в лицо.
– Барышня, ну, погодьте же! Давайте познакомимся. Меня Иваном зовут, – он широко улыбнулся хорошей доброй улыбкой, – а вот его, – указал пальцем на зашедшего с другой стороны приятеля, – Серегой кличут. – Серега, обнажив в улыбке шербатый рот, церемонно приподнял картуз.-А вас как зовут?
Ирина остановилась, недоуменно глядя на приятелей.
– Я есть не го-во-рить по-русски. Не по-ни-мать, – проговорила она, старательно артикулируя каждый слог.
На лице Сереги появились разочарованная гримаса.
– Во-о… -с упреком в голосе протянул он, обращаясь к Ивану. – Тебе, Вань, говори, не говори. Хоть кол на голове теши…" Красивая барышня, красивая барышня…" – передразнил он приятеля. – Говорил же тебе, на одежку– то глянь – не нашенская одежка… А, ну тебя! – махнув рукой, он отошел в сторону.
Ирина, улыбнувшись незадачливым ухажерам, двинулась дальше, ощутив вдруг неприятную дрожь в ногах. "Все… Все хорошо… Расслабься…" – мысленно уговаривала она себя, только сейчас заметив, что почти все проходящие мимо люди с интересом поглядывают на нее. Мужчины – как на одинокую интересную барышню, женщины – как на дамочку, одетую по последней парижской моде. "Что ж мне теперь, по городу в парандже ходить? – внезапно развеселившись, подумала она. – Нет, это бесцельное хождение по бульвару добром не кончится!" – и она решительно повернула в сторону Большого Афанасьевского переулка. К дому Порфирия. На дереве снова, в этот раз, как показалось, уже одобрительно, каркнула ворона.

* * *
Спустя десять минут в полумраке подъезда, пропахшего квашеной капустой и кошками, Ирина поднималась по выщербленному белому мрамору лестницы с сиротливо торчащими кое-где по краям тусклыми медными колечками для крепления сгинувшей в революционные годы ковровой дорожки. Справа от знакомой двери рядом с оборванным проводом электрического звонка она заметила висящий на согнутом гвозде разлинованный листок бумаги, на котором печатными буквами были написаны фамилии жильцов, и сообщалось, сколько раз к кому из них надо стучать. Фамилии Порфирия в списке не было. На всякий случай стукнула ладошкой по двери три раза. Послышались шаркающие шаги, и на пороге появился дородный мужчина в полосатых пижамных штанах и растянутой майке неопределенного цвета с обнаженными волосатыми плечами и грудью.
Здравия желаю, гражданочка! – неожиданно бодро приветствовал он Ирину, вытирая руки о пижамные штаны. – Вам кого?
– Я… Мне бы… – проговорила, запинаясь, Ирина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75