– осторожно спросил Чарли, – этого хватит?
– Не знаю, – глухо ответила я. – Чарли, я не знаю.
Август был не таким адским, как обычно, в смысле температуры (что, среди прочего, означало, что мне не пришлось умолять Паули не увольняться) – хотя, если судить по количеству автобусов «Вокруг Света», месяц был еще тот. И, возможно, потому, что все не использованное августом тепло нужно было куда-то деть, начало сентября выдалось жарче обычного. Так что я вытащила на свет свои самые нескромные топы и носила их. Шрам оставался видимым, но кожа стала ровной и гладкой – никаких складок, а сама белая отметина казалась ужасно старой и полустершейся – такими иногда становятся старые шрамы.
Я до сих пор не до конца представляла, что же произошло той ночью во время «исцеления». Но, как бы там ни было, это сработало.
Я стала часто ходить домой с Мэлом. Он рад был находиться рядом, рад, что не нужно больше убеждать меня пойти к очередному доктору. Он, конечно, понятия не имел о Константине, но знал довольно много – слишком много – о недавних событиях. Знал, что я нуждаюсь в утешении, не зная, насколько мне нужно чувствовать себя… человеком.
Это очень глупо, но я также обнаружила, что верю: Мэл – единственный человек в кофейне, который сможет вовремя остановить меня, если мое дурное наследство вдруг проснется, я возьму свою электрическую вишнечистку и пойду искать теплой крови. Что он спокойно утопит меня в бочке с томатным соусом, пока все остальные будут стоять с открытыми ртами, заламывать руки и спрашивать: кому позвонить, чтобы побыстрее оцепить кофейню?
Хуже всего было по понедельникам, во время киновечеров. Гостиная Сэддонов никогда не казалась такой маленькой и настолько набитой хрупкими, уязвимыми человеческими телами. Если Мэл был не в настроении идти, не шла туда и я.
Это не войдет в лучшую десятку романтических историй – большинство женщин, нуждающихся в присутствии своих любимых, отнюдь не беспокоятся о подавлении врожденной склонности к убийству. Но в присутствии Мэла я действительно чувствовала себя немного спокойнее.
Наверное, я вообще в это не верила. Я просто не хотела покидать его. Мэл был теплым, дышащим, с бьющимся сердцем.
Человек. Угу. Я не горела желанием идти на прием к человеческому доктору, как упрашивал Мэл. Нет. Я обратилась за помощью к вампиру. И незамедлительно согласилась, стоило ему эту помощь предложить.
Мэл, должно быть, задавался вопросом: что же случилось с моей раной? Но не сказал ни слова. Он замечательно умел не говорить на ненужные темы. И только с Ночи Столового Ножа я стала думать: его сдержанность – ради моего блага или ради его?
А если ради его… Нет. Мэл нужен был мне надежным, неизменным, неколебимым. Мне это было слишком необходимо, чтобы я всерьез думала о подобных вещах. Слишком нужно, чтобы интересоваться, почему на нем так много живых татуировок. Многовато даже для бандита-байкера.
Другой вопрос, который до сих пор не привлекал моего внимания: если мы вместе ехали домой, то домой к Мэлу. Он бывал у меня дома считанные разы. Если у нас был свободный день, мы шли в поход или, опять же, ехали к нему. Если выдавался свободный вечер, и мы решали прогуляться, мы шли туда, куда хотелось ему потому что мне не хотелось никуда. Я знала его друзей. Он моих – нет. Его домашние обереги были настроены узнавать меня. Мои на Мэла – не были.
У меня не было друзей. У меня была кофейня. Несколько библиотекарей – в основном Эймил, которая всю свою сознательную жизнь была завсегдатаем «Кофейни Чарли» – практически единственные мои «внешние» контакты.
Это наполовину правда, что, если участвуешь в семейном бизнесе, жизни у тебя нет. Но только наполовину. У Мэла жизнь была.
Я уже говорила, что в юности Мэл был немного хулиганом, хотя никто не знал точно, насколько. А может быть, его служба в войну нивелировала прошлые грехи. Мэл вовсе не стар, но у него было время пойти не по той дорожке, а потом свернуть с нее. Впрочем, должны были быть знаки, что он идет верной дорогой. Среди его татуировок были весьма странные. Предназначения некоторых из них я не знала: когда я спрашивала, Мэл говорил «Гм-м» и замолкал.
Любой, кто проводит уйму времени на мотоцикле или возле него, обзаводится парой оберегов от повреждений летящим металлом или столкновений с деревом на высоких скоростях; их накалывают в виде татуировок, носят на цепочке на шее, вшивают в потайной карман на поясе или в подошвы мотоциклетных ботинок. Такие у Мэла имелись. Но сверх того у него был не сразу узнанный мною заговор ясновидения: хорошая, полезная штука для человека не с той стороны закона (или не с той стороны поля боя), который должен замечать неприятности вовремя.
Но мэлов оберег не был стандартным «задержать-и-предупредить», который используют для подобных целей большинство мелких мошенников. Иногда можно частично определить вид преступника, с которым довелось иметь дело – по тому, видели вы оберег или нет. Мошенники, конечно же, тщательно его прячут: не годится, чтобы он болтался на браслете или был выколот на запястье, когда вы уже почти получили деньги от человека, которого забалтываете. Пара ребят из старой мэловой банды, которые тоже раздумали быть профессиональными плохими парнями, в свое время накололи оберег на тыльной стороне своих вечно чешущихся кулаков – чтобы парень, который вот-вот получит, хорошо видел заговор на кулаке у себя под носом.
Впрочем, неважно. Мал все так же покупал и продавал мотоциклы. Все так же пил пиво с друзьями в «Ночном Приюте» или «Кувшине». Жены и постоянные девушки (в некоторых, весьма редких, случаях – постоянные парни) могли при желании присоединяться. Более того, предполагалось, что мы будем говорить. Конечно, особенно приветствовались женщины, способные рассуждать о зажигании, смесях и устойчивости поршней, но все сразу не получишь.
Мэл купил дом в бывшем Честерфилде, ныне – Пустыре, наиболее пострадавшем от Войн районе Новой Аркадии, очистил, переоберег его и постепенно превращал в нечто, что даже моя мать признала бы обитаемым – хотя при виде мастерской по ремонту мотоциклов на бывшем первом этаже маму, наверное, хватил бы удар. Он любил готовку и нашу кофейню, но это не поглощало его с головой.
Я чувствовала желание одолжить у Мэла его курс выживания. Возможно, проблема была в том, что первые главы его книги посвящены побегу из дома в четырнадцать, лжи о своем возрасте и вступлении в байкерскую банду. И только потом следует мысль: то, что именно ты всегда жаришь над костром сосиски на всю компанию, может быть подсказкой сменить образ жизни на что-либо с лучшими перспективами. А уж пять лет Войн предоставили достаточно времени для размышлений на эту тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Не знаю, – глухо ответила я. – Чарли, я не знаю.
Август был не таким адским, как обычно, в смысле температуры (что, среди прочего, означало, что мне не пришлось умолять Паули не увольняться) – хотя, если судить по количеству автобусов «Вокруг Света», месяц был еще тот. И, возможно, потому, что все не использованное августом тепло нужно было куда-то деть, начало сентября выдалось жарче обычного. Так что я вытащила на свет свои самые нескромные топы и носила их. Шрам оставался видимым, но кожа стала ровной и гладкой – никаких складок, а сама белая отметина казалась ужасно старой и полустершейся – такими иногда становятся старые шрамы.
Я до сих пор не до конца представляла, что же произошло той ночью во время «исцеления». Но, как бы там ни было, это сработало.
Я стала часто ходить домой с Мэлом. Он рад был находиться рядом, рад, что не нужно больше убеждать меня пойти к очередному доктору. Он, конечно, понятия не имел о Константине, но знал довольно много – слишком много – о недавних событиях. Знал, что я нуждаюсь в утешении, не зная, насколько мне нужно чувствовать себя… человеком.
Это очень глупо, но я также обнаружила, что верю: Мэл – единственный человек в кофейне, который сможет вовремя остановить меня, если мое дурное наследство вдруг проснется, я возьму свою электрическую вишнечистку и пойду искать теплой крови. Что он спокойно утопит меня в бочке с томатным соусом, пока все остальные будут стоять с открытыми ртами, заламывать руки и спрашивать: кому позвонить, чтобы побыстрее оцепить кофейню?
Хуже всего было по понедельникам, во время киновечеров. Гостиная Сэддонов никогда не казалась такой маленькой и настолько набитой хрупкими, уязвимыми человеческими телами. Если Мэл был не в настроении идти, не шла туда и я.
Это не войдет в лучшую десятку романтических историй – большинство женщин, нуждающихся в присутствии своих любимых, отнюдь не беспокоятся о подавлении врожденной склонности к убийству. Но в присутствии Мэла я действительно чувствовала себя немного спокойнее.
Наверное, я вообще в это не верила. Я просто не хотела покидать его. Мэл был теплым, дышащим, с бьющимся сердцем.
Человек. Угу. Я не горела желанием идти на прием к человеческому доктору, как упрашивал Мэл. Нет. Я обратилась за помощью к вампиру. И незамедлительно согласилась, стоило ему эту помощь предложить.
Мэл, должно быть, задавался вопросом: что же случилось с моей раной? Но не сказал ни слова. Он замечательно умел не говорить на ненужные темы. И только с Ночи Столового Ножа я стала думать: его сдержанность – ради моего блага или ради его?
А если ради его… Нет. Мэл нужен был мне надежным, неизменным, неколебимым. Мне это было слишком необходимо, чтобы я всерьез думала о подобных вещах. Слишком нужно, чтобы интересоваться, почему на нем так много живых татуировок. Многовато даже для бандита-байкера.
Другой вопрос, который до сих пор не привлекал моего внимания: если мы вместе ехали домой, то домой к Мэлу. Он бывал у меня дома считанные разы. Если у нас был свободный день, мы шли в поход или, опять же, ехали к нему. Если выдавался свободный вечер, и мы решали прогуляться, мы шли туда, куда хотелось ему потому что мне не хотелось никуда. Я знала его друзей. Он моих – нет. Его домашние обереги были настроены узнавать меня. Мои на Мэла – не были.
У меня не было друзей. У меня была кофейня. Несколько библиотекарей – в основном Эймил, которая всю свою сознательную жизнь была завсегдатаем «Кофейни Чарли» – практически единственные мои «внешние» контакты.
Это наполовину правда, что, если участвуешь в семейном бизнесе, жизни у тебя нет. Но только наполовину. У Мэла жизнь была.
Я уже говорила, что в юности Мэл был немного хулиганом, хотя никто не знал точно, насколько. А может быть, его служба в войну нивелировала прошлые грехи. Мэл вовсе не стар, но у него было время пойти не по той дорожке, а потом свернуть с нее. Впрочем, должны были быть знаки, что он идет верной дорогой. Среди его татуировок были весьма странные. Предназначения некоторых из них я не знала: когда я спрашивала, Мэл говорил «Гм-м» и замолкал.
Любой, кто проводит уйму времени на мотоцикле или возле него, обзаводится парой оберегов от повреждений летящим металлом или столкновений с деревом на высоких скоростях; их накалывают в виде татуировок, носят на цепочке на шее, вшивают в потайной карман на поясе или в подошвы мотоциклетных ботинок. Такие у Мэла имелись. Но сверх того у него был не сразу узнанный мною заговор ясновидения: хорошая, полезная штука для человека не с той стороны закона (или не с той стороны поля боя), который должен замечать неприятности вовремя.
Но мэлов оберег не был стандартным «задержать-и-предупредить», который используют для подобных целей большинство мелких мошенников. Иногда можно частично определить вид преступника, с которым довелось иметь дело – по тому, видели вы оберег или нет. Мошенники, конечно же, тщательно его прячут: не годится, чтобы он болтался на браслете или был выколот на запястье, когда вы уже почти получили деньги от человека, которого забалтываете. Пара ребят из старой мэловой банды, которые тоже раздумали быть профессиональными плохими парнями, в свое время накололи оберег на тыльной стороне своих вечно чешущихся кулаков – чтобы парень, который вот-вот получит, хорошо видел заговор на кулаке у себя под носом.
Впрочем, неважно. Мал все так же покупал и продавал мотоциклы. Все так же пил пиво с друзьями в «Ночном Приюте» или «Кувшине». Жены и постоянные девушки (в некоторых, весьма редких, случаях – постоянные парни) могли при желании присоединяться. Более того, предполагалось, что мы будем говорить. Конечно, особенно приветствовались женщины, способные рассуждать о зажигании, смесях и устойчивости поршней, но все сразу не получишь.
Мэл купил дом в бывшем Честерфилде, ныне – Пустыре, наиболее пострадавшем от Войн районе Новой Аркадии, очистил, переоберег его и постепенно превращал в нечто, что даже моя мать признала бы обитаемым – хотя при виде мастерской по ремонту мотоциклов на бывшем первом этаже маму, наверное, хватил бы удар. Он любил готовку и нашу кофейню, но это не поглощало его с головой.
Я чувствовала желание одолжить у Мэла его курс выживания. Возможно, проблема была в том, что первые главы его книги посвящены побегу из дома в четырнадцать, лжи о своем возрасте и вступлении в байкерскую банду. И только потом следует мысль: то, что именно ты всегда жаришь над костром сосиски на всю компанию, может быть подсказкой сменить образ жизни на что-либо с лучшими перспективами. А уж пять лет Войн предоставили достаточно времени для размышлений на эту тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122