Но никаких вариантов не осталось. Надо было идти. И тут я вспомнила! Нет, я заговорила об этом вовсе не потому, что воспринимала это как предлог остаться подольше с Джоном. Просто во мне проснулась та аккуратистка Катарина, в которой мать, отец, учительницы из пансиона воспитали неодолимое отвращение к любому беспорядку, а тем более к тому, что хотя бы отдаленно могло напоминать кражу.
– Я хотела бы вернуть рукопись, – произнесла я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал совсем обыденно, «как всегда».
– А, это, – откликнулся Джон с такими интонациями, словно разговаривал с посторонним и даже докучным человеком. – Ты можешь оставить это себе.
Все! Нить оборвалась. Надо было уходить. Что я могла ему сказать? Что я все равно хочу вернуть эти папки? Но это было бы ложью. Не то чтобы я желала сохранить их как память о нем, но вовсе не намеревалась вручать их ему насильно.
И тут снова проявился во всей красе мой странный и причиняющий мне столько неприятностей характер. Я вдруг совершенно непоследовательно и нелогично заговорила о данной мне рукописи. Заговорила даже с некоторой горячностью. Почему? Быть может, таким образом проявлялось неосознанное желание отомстить Джону. Но за что? Просто за его внезапную и необъяснимую холодность. Хотя ведь он не сделал мне ничего дурного. Короче, я вела себя, словно капризный избалованный ребенок.
– Эта рукопись кажется мне странной, – я машинально сняла перчатки, сунула их в карман пальто. – По-моему, это подделка или даже мистификация. – Я ждала, что Джон заговорит, прервет меня, возразит, но он прохладно молчал и, наверное, именно это и заставляло меня горячиться. – Мне кажется, что и та старинная рукопись, которую ты мне показал, вполне может оказаться поддельной; ты должен показать ее какому-нибудь сведущему архивариусу…
– Зачем? – вдруг спросил Джон.
– Чтобы узнать, подлинна ли она, – продолжала горячиться я. – В тексте, который ты мне дал, столько странностей, несоответствий во времени, нелепостей…
– А в жизни меньше? – прозвучал холодный и насмешливый голос Джона.
Мы по-прежнему стояли у дверей на лестничной площадке, он не приглашал меня войти. Это все было унизительно для меня, я ничего не понимала. Надо было уйти, но я, как ребенок (опять же), продолжала спорить, противоречить Джону.
– Что значит это «меньше»? – спросила я почти задиристо.
– Меньше странностей, несоответствий во времени, нелепостей?
– «В жизни бывает все», – эту фразу я слышала от покойной бабушки, и фраза эта, в сущности, ничего для меня не значила. – В жизни бывает все, – повторила я упрямо, – но я говорю о вполне конкретном предмете, о том, является ли рукопись подлинной…
– А жизнь является подлинной, ты уверена? – насмешливо бросил Джон.
– Эта рукопись – подделка! – я чувствовала, что вот-вот позорно разрыдаюсь.
– Кати, а вся наша жизнь, твоя и моя, разве это не подделка? Разве это именно та жизнь, которую мы бы желали прожить? Или вся эта горечь, тоска, затруднения и скука являются непреложным доказательством подлинности жизни, которую мы ведем?
Я уловила в его голосе теплоту. Мои гнев и отчаяние испарились.
– Да, – сникла я, – ты прав…
– Прощай, Кати, – сказал он. – И не думай обо мне плохо. И прости за то, что я ничего не могу объяснить.
Он протянул руку. Я почти машинально пожала ее. Он быстро вошел в квартиру. Дверь захлопнулась, щелкнул замок.
Спускаясь по лестнице, я вдруг обнаружила, что почти преисполнена гордости. Еще бы! Кто из моих соучениц мог бы похвалиться подобным жизненным опытом! Что они могли пережить? Банальные любовные ссоры, хныканье и взаимные обиды. Я же пережила нечто странное, необычное, даже необъяснимое.
Я понимала, что ничего этого делать не следует, но даже когда я узнала из нескольких случайно оброненных фраз в университетских разговорах, что Иоганн Вахт оставил учебу и уехал (как говорили, в Берлин); я все равно несколько раз, стыдясь самой себя, приходила в знакомый дом и, замирая от неловкости, надавливала на кнопку звонка. Ответом мне было мертвое молчание. В последний раз дверь открыла незнакомая пожилая женщина – квартира была сдана новым жильцам. Я извинилась, оправдалась тем, что ошиблась дверью, и больше не приходила сюда.
Прошло лет пятнадцать. Как говорится, много воды утекло. Я успела выйти замуж и даже расстаться с мужем, успела приобрести кое-какой жизненный опыт. Я стала писательницей и даже приобрела некоторую известность.
Рукопись, когда-то подаренная мне Джоном, хранилась у меня. Иногда я вспоминала друзей моей юности, Джона и Эмили, мне было жаль Эмили, я по-прежнему не понимала, что же, собственно, произошло. Впрочем, с течением времени это почти перестало занимать меня.
Иногда мне приходило в голову, что рукопись можно издать. Это было занимательное повествование, оно несомненно имело бы успех. Но меня останавливало то, что рукопись все же являлась формально собственностью Джона и Эмили, и даже своего рода семейной реликвией (конечно, если все, что Джон и Эмили когда-то рассказали о себе, действительно было правдой).
Но когда переменчивая судьба занесла меня в Лондон, я твердо решила разузнать о Джоне. У меня была конкретная причина для поисков: я хотела получить разрешение на публикацию рукописи. Но в то же время я отдавала себе отчет в том, что хочу после стольких лет увидеть Джона; посмотреть, какое я произведу на него впечатление в своей новой роли независимой и почти уверенной в себе женщины. И кроме того, может быть, я наконец-то узнаю, почему он так странно повел себя тогда…
Но, увы, поиски ни к чему не привели.
Более того, выяснилось, что графский род Элмсбери существовал лишь на страницах американского романа. Никаких следов Джона и Эмили Рэндольф обнаружить не удалось. Я не нашла в библиотеке даже той маленькой пасквильной книжицы, изданной в восемнадцатом веке. «Должно быть, это и в самом деле редкое издание», – подумала я иронически.
Итак, что же мне оставалось делать? Кем были на самом деле Джон и Эмили (или Иоганн и Эмилия)? Англичанами? Немцами? Чудаковатыми романтиками? Или опытными шпионами? Или просто неопытными молодыми людьми, случайно замешавшимися во что-то странное? Должно быть, я уже никогда не узнаю. Во всяком случае, они, конечно, были братом и сестрой, и, наверное, даже близнецами, как сами уверяли; об этом свидетельствовало их несомненное сходство.
Теперь я могла считать себя с полным правом хозяйкой странной рукописи. И я решила опубликовать ее. В конце концов, рукописи для того и существуют, чтобы их публиковали, а затем читали.
Я откровенно предупреждаю читателя, что не несу ответственности за те странности и несоответствия, которыми данная рукопись, кажется, изобилует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123