Федор обещал также не требовать никаких средств от своего земельного надела, по-прежнему сдаваемого в аренду, и старики сдались.
Оставалось еще одно препятствие. Нужно было добиться разрешения на брак у начальства школы, где хранились все документы Федора. Надежд на получение такого разрешения было мало, и Федор решил обойтись без него. Через отца он достал из станичного правления копию метрической выписи, чего было достаточно для венчания, и, поставив начальство уже перед совершившимся фактом, отделался выговором.
Дина взяла на себя заботу помогать Федору в самообразовании: читала вслух и заставляла читать его художественную и популярную литературу, уговаривала мужа при первой же возможности пойти учиться.
Проработав зиму помощником у Чернолихова, Токарев закрепил и обогатил свои знания, но в то же время почувствовал, что в школьной мастерской ему становится тесно. Эта мысль не давала ему покоя. Чтобы немножко рассеяться, он вместе с Диной поехал в Егорлыкскую навестить родных.
Дине, привыкшей к городской жизни, в станице не понравилось, да и свекор со свекровью не особенно ласково встретили ее. Дина скоро уехала обратно, а Федор, чтобы не обижать родителей, еще на некоторое время остался в станице. Он навестил старых друзей: мастера Краснова и цыгана Василия. Тот и другой искренне обрадовались успехам своего ученика. Цыган был особенно рад, что Федор, будучи урядником, не погнушался зайти к нему в кузницу и по-дружески побеседовать с ним.
Федор и не думал чураться. Напротив, он по старой памяти хотел покузнечить с Василием, но неожиданно пришло письмо от Дины, извещавшее, что в Новочеркасск нагрянула свирепая гостья из Азии – холера.
Токарев решил немедленно выехать, но был удержан родителями. Однако через несколько дней и в Егорлыкской начали умирать люди. Холера шагала семимильными шагами.
В казачьих станицах ей было полное раздолье. Она могла косить направо и налево, так как врачей в станицах не было, борьбы с эпидемией никто не вел, только попы ходили крестным ходом и служили молебны об укрощении божьего гнева.
Федор стал готовиться к отъезду, но неожиданно сам почувствовал признаки страшной болезни: появились сильная рвота, падение температуры, слабость. По совету цыгана Василия, он стал грызть кристаллический нашатырь и, почувствовав себя лучше, немедленно выехал домой.
Новочеркасск холера буквально опустошила. Федор видел вымершие, заколоченные дома. На некоторые улицы совсем не пускали. Федор не шел, а почти бежал, его страшила мысль, что Дину уже скосила безжалостная смерть… Но, к счастью, и Дина и ее мать оказались живы.
К осени, когда повальные заболевания прекратились, Токарев получил назначение оружейным мастером в 12-й Донской казачий полк, стоявший тут же, в Новочеркасске. Это известие обрадовало его. Они с Диной начали мечтать о новой жизни. Но едва Токарев оформился на новую службу, пришел приказ, которым полк переводился на дальнюю западную границу необъятной Российской империи. Мечты о продолжении учебы и новой жизни рассыпались, как оборванные бусы. Дина осталась в Новочеркасске, а Токарев отправился в далекий путь с полком.
Эшелон, в котором ехал Токарев, разгрузился на станции Луцк. Там железная дорога обрывалась. До местечка Торчин, что лежало верстах в тридцати or Луцка, добирались походным порядком по густой непролазной грязи. Единственный двухэтажный дом в местечке был занят под штаб. Весь личный состав полка разместили по маленьким домикам и халупам у местного населения, в основном состоявшего из белорусов, поляков и еврейской бедноты.
По сравнению с богатым Новочеркасском Торчин являл собой жалкое зрелище: низенькие, покосившиеся домики-халупы, с ветхими заборами, и грязь, грязь, грязь… Чтобы не утонуть в грязи, для пешеходов вдоль улиц были проложены доски-тротуары. К завершению этой внешней безотрадной картины следует добавить, что в полку еще не кончился контракт с вольнонаемным оружейником, и Федор был определен к нему в помощники. Федор смирился. На помощь пришли смекалка и умелые руки мастера. Токарев стал выполнять в полковой мастерской небольшие частные заказы и кое-что подрабатывать.
О Токареве заговорили как о замечательном мастере, и, как только кончился контракт с вольнонаемным оружейным мастером, его немедленно назначили на освободившееся место.
Двадцатирублевое жалованье не сулило Токареву ничего хорошего, но зато он стал занимать должность, о которой долго мечтал. Она упрочивала его положение в полку. Теперь через его руки проходило все оружие. Он должен был следить за его исправностью, производить осмотры и ремонт.
Федор до тонкостей изучил находившуюся на вооружении полка винтовку Бердана № 2. Он хорошо помнил все системы, которые принимались на вооружение русской армии со времен Крымской войны. Знал из рассказов Чернолихова о тяжелой участи героических защитников Севастополя, вооруженных гладкоствольными кремневыми ружьями, и о превосходстве противника, стрелявшего из нарезных штуцеров, из которых пуля летела втрое дальше.
Токарев знал и о прочих иностранных системах, состоящих на вооружении русской армии.
Дольше других систем на вооружении находилась винтовка под названием «Берданка № 1».
Краем уха Федор слышал от сотника Попова, что эту добротную винтовку изобрел не американец Бердан, а русский инженер Горлов. Федор это известие принял близко к сердцу. Ему очень хорошо была известна судьба Чернолихова. Она была похожа на судьбу Горлова. Разница состояла лишь в том, что изобретение Горлова присвоили американцы, а изобретение Чернолихова – бельгийцы.
Токарев как русский патриот был глубоко уязвлен этой несправедливостью. Его волновали мысли о талантливых русских мастерах-изобретателях, творения которых не находили применения в родной стране, а попадали в руки иностранных стяжателей, а те потом втридорога продавали их той же матушке-России и наживали на этом целые состояния.
Федору о многом хотелось поговорить с близкими людьми, открыть свою душу, услышать правдивые ответы на волнующие вопросы. Но он чувствовал себя одиноким, в полку не было ни одного человека, с которым он мог бы поговорить по душам.
Казаки почему-то побаивались его и держались отчужденно. Очевидно, потому, что для них он урядник и оружейный мастер, получающий без малого жалованье младшего офицера. Офицеры же смотрели на Токарева как на сиволапого мужика.
И Федор уходил в себя, пытался наедине с собой разрешить волнующие его вопросы. Многого он не знал. Многое для него было недосягаемо. Но одно ему становилось ясно – русские мастера не хуже заморских. Русские мастера даже талантливее.
Рассматривая на складе иностранное оружие, он в душе уже решил, что смог бы без особого труда сделать такое же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Оставалось еще одно препятствие. Нужно было добиться разрешения на брак у начальства школы, где хранились все документы Федора. Надежд на получение такого разрешения было мало, и Федор решил обойтись без него. Через отца он достал из станичного правления копию метрической выписи, чего было достаточно для венчания, и, поставив начальство уже перед совершившимся фактом, отделался выговором.
Дина взяла на себя заботу помогать Федору в самообразовании: читала вслух и заставляла читать его художественную и популярную литературу, уговаривала мужа при первой же возможности пойти учиться.
Проработав зиму помощником у Чернолихова, Токарев закрепил и обогатил свои знания, но в то же время почувствовал, что в школьной мастерской ему становится тесно. Эта мысль не давала ему покоя. Чтобы немножко рассеяться, он вместе с Диной поехал в Егорлыкскую навестить родных.
Дине, привыкшей к городской жизни, в станице не понравилось, да и свекор со свекровью не особенно ласково встретили ее. Дина скоро уехала обратно, а Федор, чтобы не обижать родителей, еще на некоторое время остался в станице. Он навестил старых друзей: мастера Краснова и цыгана Василия. Тот и другой искренне обрадовались успехам своего ученика. Цыган был особенно рад, что Федор, будучи урядником, не погнушался зайти к нему в кузницу и по-дружески побеседовать с ним.
Федор и не думал чураться. Напротив, он по старой памяти хотел покузнечить с Василием, но неожиданно пришло письмо от Дины, извещавшее, что в Новочеркасск нагрянула свирепая гостья из Азии – холера.
Токарев решил немедленно выехать, но был удержан родителями. Однако через несколько дней и в Егорлыкской начали умирать люди. Холера шагала семимильными шагами.
В казачьих станицах ей было полное раздолье. Она могла косить направо и налево, так как врачей в станицах не было, борьбы с эпидемией никто не вел, только попы ходили крестным ходом и служили молебны об укрощении божьего гнева.
Федор стал готовиться к отъезду, но неожиданно сам почувствовал признаки страшной болезни: появились сильная рвота, падение температуры, слабость. По совету цыгана Василия, он стал грызть кристаллический нашатырь и, почувствовав себя лучше, немедленно выехал домой.
Новочеркасск холера буквально опустошила. Федор видел вымершие, заколоченные дома. На некоторые улицы совсем не пускали. Федор не шел, а почти бежал, его страшила мысль, что Дину уже скосила безжалостная смерть… Но, к счастью, и Дина и ее мать оказались живы.
К осени, когда повальные заболевания прекратились, Токарев получил назначение оружейным мастером в 12-й Донской казачий полк, стоявший тут же, в Новочеркасске. Это известие обрадовало его. Они с Диной начали мечтать о новой жизни. Но едва Токарев оформился на новую службу, пришел приказ, которым полк переводился на дальнюю западную границу необъятной Российской империи. Мечты о продолжении учебы и новой жизни рассыпались, как оборванные бусы. Дина осталась в Новочеркасске, а Токарев отправился в далекий путь с полком.
Эшелон, в котором ехал Токарев, разгрузился на станции Луцк. Там железная дорога обрывалась. До местечка Торчин, что лежало верстах в тридцати or Луцка, добирались походным порядком по густой непролазной грязи. Единственный двухэтажный дом в местечке был занят под штаб. Весь личный состав полка разместили по маленьким домикам и халупам у местного населения, в основном состоявшего из белорусов, поляков и еврейской бедноты.
По сравнению с богатым Новочеркасском Торчин являл собой жалкое зрелище: низенькие, покосившиеся домики-халупы, с ветхими заборами, и грязь, грязь, грязь… Чтобы не утонуть в грязи, для пешеходов вдоль улиц были проложены доски-тротуары. К завершению этой внешней безотрадной картины следует добавить, что в полку еще не кончился контракт с вольнонаемным оружейником, и Федор был определен к нему в помощники. Федор смирился. На помощь пришли смекалка и умелые руки мастера. Токарев стал выполнять в полковой мастерской небольшие частные заказы и кое-что подрабатывать.
О Токареве заговорили как о замечательном мастере, и, как только кончился контракт с вольнонаемным оружейным мастером, его немедленно назначили на освободившееся место.
Двадцатирублевое жалованье не сулило Токареву ничего хорошего, но зато он стал занимать должность, о которой долго мечтал. Она упрочивала его положение в полку. Теперь через его руки проходило все оружие. Он должен был следить за его исправностью, производить осмотры и ремонт.
Федор до тонкостей изучил находившуюся на вооружении полка винтовку Бердана № 2. Он хорошо помнил все системы, которые принимались на вооружение русской армии со времен Крымской войны. Знал из рассказов Чернолихова о тяжелой участи героических защитников Севастополя, вооруженных гладкоствольными кремневыми ружьями, и о превосходстве противника, стрелявшего из нарезных штуцеров, из которых пуля летела втрое дальше.
Токарев знал и о прочих иностранных системах, состоящих на вооружении русской армии.
Дольше других систем на вооружении находилась винтовка под названием «Берданка № 1».
Краем уха Федор слышал от сотника Попова, что эту добротную винтовку изобрел не американец Бердан, а русский инженер Горлов. Федор это известие принял близко к сердцу. Ему очень хорошо была известна судьба Чернолихова. Она была похожа на судьбу Горлова. Разница состояла лишь в том, что изобретение Горлова присвоили американцы, а изобретение Чернолихова – бельгийцы.
Токарев как русский патриот был глубоко уязвлен этой несправедливостью. Его волновали мысли о талантливых русских мастерах-изобретателях, творения которых не находили применения в родной стране, а попадали в руки иностранных стяжателей, а те потом втридорога продавали их той же матушке-России и наживали на этом целые состояния.
Федору о многом хотелось поговорить с близкими людьми, открыть свою душу, услышать правдивые ответы на волнующие вопросы. Но он чувствовал себя одиноким, в полку не было ни одного человека, с которым он мог бы поговорить по душам.
Казаки почему-то побаивались его и держались отчужденно. Очевидно, потому, что для них он урядник и оружейный мастер, получающий без малого жалованье младшего офицера. Офицеры же смотрели на Токарева как на сиволапого мужика.
И Федор уходил в себя, пытался наедине с собой разрешить волнующие его вопросы. Многого он не знал. Многое для него было недосягаемо. Но одно ему становилось ясно – русские мастера не хуже заморских. Русские мастера даже талантливее.
Рассматривая на складе иностранное оружие, он в душе уже решил, что смог бы без особого труда сделать такое же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156