На масленой в этот год стояли сильные морозы. Дед ездил в деревню навестить родных и дорогой сильно промерз. По приезде он тяжело занемог. Несколько дней пролежал на печи, кряхтя и стеная, потом велел истопить баню, находившуюся на задах двора, и пошел выпаривать хворь.
Из бани его принесли чуть живого.
По совету бабки положили на лавке и послали за фельдшером.
Когда явился маленький, горбатый старичок, фельдшер Анохин, дед несколько отдышался. – «Ну, слава богу, полегчало…»
Но когда фельдшер уходил, Васютка услышал слова: «Надо соборовать».
Он не знал, что значит «соборовать», но по тону, которым это было оказано фельдшером, по тишине, которая мгновенно воцарилась в доме, по скорбному выражению лиц матери и бабки понял: должно случиться страшное.
Выйдя на носках в другую комнату, он забрался в угол и там тихо заплакал…
Вечером пришел отец и с ним еще какой-то человек, говоривший грубым голосом. Через тонкую переборку, слушая разговор, Вася догадывался: там что-то собираются делать с дедом.
Незнакомый человек густым басом говорил что-то непонятное, скороговоркой. Потом Вася услышал более внятно: «Господи, помилуй…»
Затем голос матери: «Прости нас грешных!» – и чей-то плач, очевидно бабушки.
Васютка замер.
Вдруг он почувствовал, как кто-то коснулся его плеча, и услышал дрогнувший голос отца:
– Идем, Васютка… Идем, милый, с дедушкой надо проститься… Дедушка наш… помирает…
Васютка, войдя в горницу, увидел тучную фигуру отца Сергия, а за ним вытянувшегося на лавке деда.
– Подойди, внучек, не бойся, – услышал он знакомый, глуховатый голос. – Дай я тебя благословлю…
Вася подошел, поклонился.
– Расти… слушайся… учись… – говорил дед. – Ой как надо тебе учиться… Слышишь, Лексей… Вот тебе мой наказ, последнюю рубаху продай, а отдай по осени Васютку в училище…
– Скажи: прости, дедушка, – шептала мать.
– Дедушка, прости меня!..
– Бог простит, – сказал дед со слезами и с трудом выговаривая слова. – Учись… – И махнул рукой.
Васютку увели…
Дед умер через несколько дней. Его хоронили в воскресенье. Собралось множество народу. Гроб до самого кладбища несли родичи и мастеровые – дедовы ученики. Много он выучил на своем веку народу любимому оружейному мастерству и со всеми был добр и ласков, за это крепко любили его в Заречье.
На Васютку смерть деда произвела тяжелое впечатление. Несколько дней он метался в горячке, бредил, а в день похорон был привязан к кровати. Мать серьезно опасалась за его здоровье и по совету фельдшера прикладывала к русой головке холодные примочки.
Когда Васютка оправился от болезни, он все-таки долго не мог забыть о деде. Все ходил по дому и говорил плачущей бабке:
– Вот на этот гвоздь дедушка вешал шапку. А вот в эту конурку клал дратву и шило…
Мать, стараясь отвлечь его мысли от деда, переводила разговор на другое… Начинала с ним играть.
– А почему вы не взяли меня на могилку? – опрашивал он и всякий раз, как бабка шла на кладбище, просил взять его, словно надеялся увидеть там деда.
– Что ты, что ты, Васютка! – вмешивалась мать и уводила его в комнату.
Зато весной, когда просохла дорога, Вася часто ходил с бабкой на кладбище. Он помог ей убрать могилку и посадил на ней любимые дедушкины цветы – анютины глазки, за которыми ухаживал с большой заботой.
Он очень любил цветы, деревья, щебет птиц и дуновение ветра. Он мог часами просиживать где-нибудь под кустом, рассматривая яркие цветы, наблюдая за работой муравьев или слушая пение птиц. У Васютки была чуткая, поэтическая душа и доброе отзывчивое сердце. Он любил деда, отца, мать, бабку и маленьких братьев. Когда бывало дома голодно, Васютка отдавал братьям последнюю корочку хлеба, говоря при этом: «Вы ешьте и не разговаривайте, а я ничего, я как-нибудь…»
Лето тянулось тоскливо, несмотря на дела по хозяйству, в которых Васютка, как старший, помогал матери и бабке. Его не увлекали ни игры с товарищами, ни мастерство. Стоило взять молоточек или пилку, тотчас же вспоминал дедушку, и слезы застилали ему глаза…
Но вот наступила и осень. Знакомый сапожник принес новые сапожки, сшитые на его ногу. Это была такая радость, что Васютка невольно забыл свою печаль. Первый раз в жизни ему довелось надеть собственные сапожки. Он ходил по дому как пава, дивясь и радуясь.
На другой день мать и бабка торжественно обрядили его в новую рубаху и перешитый из отцовского пиджак, причесали, перекрестили и вместе с отцом проводили с крыльца,
– С богом, Васютка! Смотри, соблюдай дедов завет, учись прилежно! – напутствовала бабка.
Вот хлопнула калитка, и они очутились на улице.
Вася шел гордо. Он видел, что соседские ребятишки из калиток и с заборов смотрели на него с завистью. Редко кто в то время из детей рабочих мог пойти учиться. Это было большое счастье.
Пройдя церковной оградой, они вошли в одноэтажное, обитое посеревшим тесом помещение. В нем было темно, пахло ладаном и пылью.
– Подожди тут, Васютка, – сказал отец, оставив его в коридоре, – я сейчас…
И действительно, скоро вернулся и, подойдя к Васютке, сказал:
– Сейчас пойдешь в класс, сиди смирно, слушайся учителя. Старайся! За ученье-то целковый в месяц берут, сам знаешь, каково это при нашем-то капитале…
В училище и дома
Васютка примостился с краешку за последней партой, где кроме него сидели, балагуря, еще двое.
На передних партах были свободные места, но Васютка не решился туда сесть. Другие же, особенно второклассники, садились подальше умышленно, чтоб можно было шалить. В классе стоял шум: одни спорили, другие возились, третьи кричали, а сосед Васютки, очевидно, купеческий сынок, жирный и румяный, стараясь всех заглушить, хлопал доской по парте…
Но вот в коридоре задребезжал звонок, в дверь просунулась заспанная физиономия сторожа с рыжими тараканьими усами и послышался простуженный сердитый голос:
– Тише вы, оголтелые, учитель идет!..
Шум понемногу утих, и в дверях показался худой, бледный человек с маленькой бородкой и длинными темными волосами, с пестрым платком на шее.
Он беглым взглядом окинул собравшихся и, подойдя к столу, положил на него книги и тетради.
– Ну-с, здравствуйте, ребята! – сказал он мягким глуховатым голосом.
– Здравствуйте-те! – ответили вразнобой несколько голосов.
Учитель желтой исхудалой рукой вынул большой клетчатый платок и долго кашлял в него.
При этом приятное лицо его страдальчески искажалось…
Это лицо напомнило Васютке умирающего деда, и он прикусил губу, чтобы не разреветься.
Учитель, откашлявшись, внимательно осмотрел учеников и остановил печальный взгляд на Васютке.
– А ты чего, малыш, уселся за заднюю парту? Оттуда не только меня, но и доски не увидишь.
Васютка не понял, о какой доске идет речь, поэтому встал и вопрошающе уставился на учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156