Великий
гроссмейстер, как и все уважающие себя знаменитости, позволил себе опоздать
на сорок минут, но, несмотря на его опоздание, ни один из любителей шахмат
не посмел возроптать против этой задержки. Когда на сцену слегка вихляющей
походкой вышел чрезвычайно худой, высокий, чем-то недовольный субъект и
скучающе-надменным взглядом окинул всех присутствующих, зал взорвался
овациями. Субъект терпеливо принял причитающуюся ему долю народного
восхищения, затем поднял руку и толкнул вялую, никому не нужную речь часика
этак на полтора. Где-то около восьми прямо на сцене установили шесть
столов, один из которых предстояло занять мне. Несмотря на уже
довольно-таки поздний час ни один человек не покинул помещения - ведь
именно сейчас начиналось самое интересное. Весь зал затаил дыхание в
предвкушении грандиозного зрелища. И пока избранные, в число которых
затесался и я, занимали места на сцене, шахматный гений подкреплялся за
кулисами чёрным кофе и бутербродами с красной икрой, причём сия скромная
трапеза оплачивалась за счёт профсоюзных средств, а значит - за наш счёт.
Но такова традиция - гостя надо угощать. Слегка "заморив червячка" и сразу
повеселев, Иванов-Бельгийский выскочил на сцену и деловито потёр руки.
- Тэк-с, начнём, - произнёс он, когда все шесть соперников были
усажены за столы спинами к залу.
Справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с усами
рукомойником и бровями, напоминающими крылья орла, - тот самый Апоносов,
который ходил в начальниках у футбольного феномена Завмагова; слева
нетерпеливо ёрзал шустрый очкарик с ёжиком на голове по фамилии Пепсиколов,
из патентнолицензионного отдела. Остальных трёх смельчаков я разглядеть не
успел.
Сеанс начался. Великий Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене
(потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый, был
подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра
шла быстро. Его пятеро партнёров пыхтели, краснели, бледнели, скрипели
стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные лбы, делали ходы, тут же
забирали их обратно, снова ходили, теряли слона или, скажем, ферзя,
сокрушённо качали головами и обречённо разводили руками. Шестой же, то есть
я, лихорадочно копался в шахматных мозгах великого гроссмейстера. К
величайшему моему удивлению львиную долю его сознания занимали не шахматы,
а красная икра, бразильский кофе и предстоящая поездка в Рио-де-Жанейро. О
шахматах он вообще мало думал и, как я понял, играл большей частью руками,
а не головой. В его памяти был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой
довольно сложных, которые он автоматически извлекал и использовал по мере
надобности, но все эти защиты, гамбиты и тому подобные "иты" были
привнесены извне, позаимствованы у других, может быть, менее удачливых, но
зато более богатых оригинальными идеями и собственными разработками,
шахматистов. Словом, гроссмейстер Иванов-Бельгийский был просто ловким (в
хорошем смысле этого слова) малым, виртуозно владеющим техникой игры, но
совершенно далёким от шахмат как вида искусства.
Черпая информацию в его обширной памяти, я имел возможность раскрыть
его тайные замыслы и тем самым предотвратить их осуществление, спасая ту
или иную фигуру и нарушая развитие той или иной комбинации, на которую он
возлагал надежду. Я не играл, а всячески мешал ему разделаться со мной, чем
приводил его в недоумение и раздражение. К чести его надо заметить, что к
девяти часам он разделался почти со всеми своими соперниками, а когда
стрелка перевалила через зенит циферблата, на сцене осталось только трое:
я, Иванов-Бельгийский и Пепсиколов. Последний был напряжён до предела,
постоянно листал какие-то тетрадки, записные книжки, брошюры, что-то
высчитывал на карманном микрокалькуляторе, перекладывал многочисленные
шпаргалки из кармана в карман и как две капли воды походил на студента,
сдающего экзамен по сопромату. Но он уже был обречён - это нетрудно было
заметить глазу даже такого дилетанта, каковым являлся я. И вот он наконец,
красный, потный, удручённый неудачей и всё-таки счастливый, покинул сцену.
Я остался один на один с гроссмейстером. Спинным мозгом я чувствовал
пристальное внимание зала к своей персоне - зал не дышал. А я истекал потом
и сомнениями. Иванов-Бельгийский хмурился, откровенно смотрел на часы и
выражал явное своё неудовольствие по поводу моего упрямства. Я же вдруг
понял, что это уже не просто упрямство, а дело чести всего нашего
института. Я представлял интересы не только свои, но и своих побеждённых
товарищей, своих коллег по работе, отрасли народного хозяйства, наконец. На
мою спину сейчас смотрит тысяча пар глаз - смотрит не мигая, с надеждой,
тревогой и ожиданием. Теперь я просто не имел права проиграть. Но и о
выигрыше я не смел помыслить. Когда нас осталось только двое, он перестал
метаться по сцене и уселся напротив меня. Игра приняла ожесточённый
характер: на карту был поставлен его престиж.
Моя тактика страшно раздражала его. Я только защищался, но защищался
бессистемно, без какой бы то ни было определённой цели - и это-то ввергало
его в недоумение и сбивало с толку. Вот он двинул ладью по левому краю.
Ага, вместе со слоном и пешкой готовит ловушку моему коню! Не выйдет,
господин гроссмейстер... Конь сделал отчаянный скачок через ряд чужих пешек
и замер где-то в середине его обороны. Он мысленно чертыхнулся, но я
отчётливо "услышал" это на фоне заметно потускневших мыслей об икре, кофе и
Бразилии. И снова попытки достать моего коня - и опять неудача. Убегая, я
попутно и совершенно случайно съел его пешку и слона. Он же всё больше и
больше терял бдительность и осторожность, в его голове засела навязчивая
идея - уничтожить моего коня во что бы то ни стало. А конь тем временем
носился по его тылам и создавал панику при вражеском дворе его короля. В
его глазах появилось беспокойство, смешанное с подозрением. Он никак не мог
понять, что же я из себя представляю: профана, действия которого совершенно
невозможно предсказать из-за его глупости, либо тонкого и умелого игрока,
скрывающего свою личину под маской дилетанта. Ему бы двинуть все свои силы
на моего короля, а он зачем-то погнался за конём. Словом... Словом, как-то
так само собой получилось, но мы вдруг оба с недоумением обнаружили, что
мой отчаянный конь загнал его короля в угол и... Да, это был мат! Мат,
которого ни он, ни я поначалу даже не заметили...
Что тут началось! Шум, гам, беготня, поздравления, удивление, чьи-то
руки, фотоаппараты - и вопросы, вопросы, вопросы... Бедного
Иванова-Бельгийского совсем затёрли и оттеснили в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
гроссмейстер, как и все уважающие себя знаменитости, позволил себе опоздать
на сорок минут, но, несмотря на его опоздание, ни один из любителей шахмат
не посмел возроптать против этой задержки. Когда на сцену слегка вихляющей
походкой вышел чрезвычайно худой, высокий, чем-то недовольный субъект и
скучающе-надменным взглядом окинул всех присутствующих, зал взорвался
овациями. Субъект терпеливо принял причитающуюся ему долю народного
восхищения, затем поднял руку и толкнул вялую, никому не нужную речь часика
этак на полтора. Где-то около восьми прямо на сцене установили шесть
столов, один из которых предстояло занять мне. Несмотря на уже
довольно-таки поздний час ни один человек не покинул помещения - ведь
именно сейчас начиналось самое интересное. Весь зал затаил дыхание в
предвкушении грандиозного зрелища. И пока избранные, в число которых
затесался и я, занимали места на сцене, шахматный гений подкреплялся за
кулисами чёрным кофе и бутербродами с красной икрой, причём сия скромная
трапеза оплачивалась за счёт профсоюзных средств, а значит - за наш счёт.
Но такова традиция - гостя надо угощать. Слегка "заморив червячка" и сразу
повеселев, Иванов-Бельгийский выскочил на сцену и деловито потёр руки.
- Тэк-с, начнём, - произнёс он, когда все шесть соперников были
усажены за столы спинами к залу.
Справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с усами
рукомойником и бровями, напоминающими крылья орла, - тот самый Апоносов,
который ходил в начальниках у футбольного феномена Завмагова; слева
нетерпеливо ёрзал шустрый очкарик с ёжиком на голове по фамилии Пепсиколов,
из патентнолицензионного отдела. Остальных трёх смельчаков я разглядеть не
успел.
Сеанс начался. Великий Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене
(потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый, был
подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра
шла быстро. Его пятеро партнёров пыхтели, краснели, бледнели, скрипели
стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные лбы, делали ходы, тут же
забирали их обратно, снова ходили, теряли слона или, скажем, ферзя,
сокрушённо качали головами и обречённо разводили руками. Шестой же, то есть
я, лихорадочно копался в шахматных мозгах великого гроссмейстера. К
величайшему моему удивлению львиную долю его сознания занимали не шахматы,
а красная икра, бразильский кофе и предстоящая поездка в Рио-де-Жанейро. О
шахматах он вообще мало думал и, как я понял, играл большей частью руками,
а не головой. В его памяти был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой
довольно сложных, которые он автоматически извлекал и использовал по мере
надобности, но все эти защиты, гамбиты и тому подобные "иты" были
привнесены извне, позаимствованы у других, может быть, менее удачливых, но
зато более богатых оригинальными идеями и собственными разработками,
шахматистов. Словом, гроссмейстер Иванов-Бельгийский был просто ловким (в
хорошем смысле этого слова) малым, виртуозно владеющим техникой игры, но
совершенно далёким от шахмат как вида искусства.
Черпая информацию в его обширной памяти, я имел возможность раскрыть
его тайные замыслы и тем самым предотвратить их осуществление, спасая ту
или иную фигуру и нарушая развитие той или иной комбинации, на которую он
возлагал надежду. Я не играл, а всячески мешал ему разделаться со мной, чем
приводил его в недоумение и раздражение. К чести его надо заметить, что к
девяти часам он разделался почти со всеми своими соперниками, а когда
стрелка перевалила через зенит циферблата, на сцене осталось только трое:
я, Иванов-Бельгийский и Пепсиколов. Последний был напряжён до предела,
постоянно листал какие-то тетрадки, записные книжки, брошюры, что-то
высчитывал на карманном микрокалькуляторе, перекладывал многочисленные
шпаргалки из кармана в карман и как две капли воды походил на студента,
сдающего экзамен по сопромату. Но он уже был обречён - это нетрудно было
заметить глазу даже такого дилетанта, каковым являлся я. И вот он наконец,
красный, потный, удручённый неудачей и всё-таки счастливый, покинул сцену.
Я остался один на один с гроссмейстером. Спинным мозгом я чувствовал
пристальное внимание зала к своей персоне - зал не дышал. А я истекал потом
и сомнениями. Иванов-Бельгийский хмурился, откровенно смотрел на часы и
выражал явное своё неудовольствие по поводу моего упрямства. Я же вдруг
понял, что это уже не просто упрямство, а дело чести всего нашего
института. Я представлял интересы не только свои, но и своих побеждённых
товарищей, своих коллег по работе, отрасли народного хозяйства, наконец. На
мою спину сейчас смотрит тысяча пар глаз - смотрит не мигая, с надеждой,
тревогой и ожиданием. Теперь я просто не имел права проиграть. Но и о
выигрыше я не смел помыслить. Когда нас осталось только двое, он перестал
метаться по сцене и уселся напротив меня. Игра приняла ожесточённый
характер: на карту был поставлен его престиж.
Моя тактика страшно раздражала его. Я только защищался, но защищался
бессистемно, без какой бы то ни было определённой цели - и это-то ввергало
его в недоумение и сбивало с толку. Вот он двинул ладью по левому краю.
Ага, вместе со слоном и пешкой готовит ловушку моему коню! Не выйдет,
господин гроссмейстер... Конь сделал отчаянный скачок через ряд чужих пешек
и замер где-то в середине его обороны. Он мысленно чертыхнулся, но я
отчётливо "услышал" это на фоне заметно потускневших мыслей об икре, кофе и
Бразилии. И снова попытки достать моего коня - и опять неудача. Убегая, я
попутно и совершенно случайно съел его пешку и слона. Он же всё больше и
больше терял бдительность и осторожность, в его голове засела навязчивая
идея - уничтожить моего коня во что бы то ни стало. А конь тем временем
носился по его тылам и создавал панику при вражеском дворе его короля. В
его глазах появилось беспокойство, смешанное с подозрением. Он никак не мог
понять, что же я из себя представляю: профана, действия которого совершенно
невозможно предсказать из-за его глупости, либо тонкого и умелого игрока,
скрывающего свою личину под маской дилетанта. Ему бы двинуть все свои силы
на моего короля, а он зачем-то погнался за конём. Словом... Словом, как-то
так само собой получилось, но мы вдруг оба с недоумением обнаружили, что
мой отчаянный конь загнал его короля в угол и... Да, это был мат! Мат,
которого ни он, ни я поначалу даже не заметили...
Что тут началось! Шум, гам, беготня, поздравления, удивление, чьи-то
руки, фотоаппараты - и вопросы, вопросы, вопросы... Бедного
Иванова-Бельгийского совсем затёрли и оттеснили в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43