Таким образом, то, что я сделаю, – это спрошу Ифа о тебе самом, спрошу, есть ли что-то, что нужно сделать или не делать ради ребенка. Это непросто, но я согласился из любви и уважения, которые питаю к Йетунде. Сейчас мне нужно, чтобы ты дал мне пять долларов и двадцать пять центов.
– Ладно, – пробормотал Паз, – пятерка и четвертак. Бери.
Он вручил жрецу банкноту и монету. Ортис завернул монетку в банкноту мудреным, похожим на оригами, способом, порылся в шкатулке на столе, извлек оттуда цепочку из фрагментов черепашьего панциря, скрепленных латунными звеньями, а также самые заурядные, какими торгуют на каждом углу, блокнот и карандаш. Откуда-то из памяти выплыло слово «опеле». Слово знакомое, и черепаховую цепочку Паз раньше видел, но не сам ритуал в действии.
Ортис прикоснулся завернутыми в банкноту монетами к центру опеле, потом прижал их ко лбу, груди, рукам и плечам Паза, проделал то же самое с Амелией, положил деньги в шкатулку, несколько минут монотонно бубнил заклинания, приподнял цепочку и с легким звоном опустил ее на стол.
Затем бабалаво внимательно изучил линию скорлупок, отмечая, какие упали вверх выпуклой стороной, а какие – вогнутой. Паз знал – это способ, которым Ифа говорит с людьми.
На вырванном из блокнота листке бумаги Ортис делал карандашные пометки: вертикальными черточками отмечал скорлупки, упавшие выпуклой стороной, кружками – вогнутой. Получилось две колонки из четырех отметин. Он изучил их, нахмурился, взглянул на Паза, нахмурился еще больше, посмотрел на Амелию, тихонько хмыкнул и неожиданно спросил Паза, есть ли у него собака.
– Собака? Нет, собаки у нас нет. У нас есть кошка.
Ортис покачал головой.
– Нет, это должна быть большая собака или… что-то похожее. Может, у соседей есть подобное животное?
– Есть пудель, через дом. А почему ты спрашиваешь об этом?
– Потому что… хм, это очень странно, очень странно. Я проделываю это на протяжении сорока лет и не припомню, чтобы ориша посылал такой знак. Ты ведь знаешь, этот обряд родился в Африке, и в нем сохраняются знаки, указывающие на то, что случается там, а у нас нет. Ну, например, наши посевы не поедает саранча, мы не вымениваем жен на коров. Очень странно.
Он уставился на опеле, словно надеялся, что тот примет другую форму.
– Но в этом замешана собака? – уточнил Паз.
– Не совсем. Но что еще это может быть? Здесь у нас нет львов. Львы не уносят наших детей здесь, в Америке. Однако знаки говорят буквально следующее: «Самого старшего ребенка уносит лев». Таково точное прочтение.
– Ты можешь проделать это еще раз? – спросил Паз, а в животе вдруг возник ледяной ком, и он непроизвольно схватил дочь за руку.
Но Ортис покачал головой:
– Нет, мы не можем так насмехаться над ориша. Что дано, то дано. Но это и впрямь великая загадка. Мне придется помолиться об этом и сделать жертвоприношение. О, и есть еще одна странность. Требуется жертвоприношение.
– Ты имеешь в виду животное, верно?
– Нет, оракул говорит о человеческом жертвоприношении, но это не определенно. Буквально строка гласит: «Кто так отважен, чтобы пожертвовать самым близким». Вообще, такие знаки принято истолковывать как духовное жертвоприношение, очищение, но мне за сорок лет не выпадало ничего подобного. Есть очень много цифр, не только двести пятьдесят шесть из одного броска, как ты видишь, причем их значение различается еще и в зависимости от дня и времени года. Это знают даже не все бабалаво. Возвращайся, поговорим еще, и да дарует нам тогда Орунимила больше света.
Они втроем вышли из комнаты, и тут же на освободившееся место прошла пожилая женщина. Образовалась длинная, словно у театрального туалета, очередь: люди переговаривались по-испански в ожидании возможности узнать будущее. Паз почувствовал, как его страх вытесняется озлоблением, сметающим обрывки с таким трудом собранного им доверия. Отослав Амелию туда, где угощали тортом, он раздраженно обратился к матери:
– Ну и что все это означало?
– Ты, я вижу, разозлился.
– Конечно, я разозлился. Животные, поедающие детей? Человеческое жертвоприношение? Ты представляешь себе, каких трудов будет стоить уложить ее теперь в постель? Ей уже снились звери, которые хотят ее съесть.
Глаза его матери расширились.
– Что? Ей снятся такие сны? Почему ты мне не рассказал?
– Почему? Потому что это просто сны, мама. Всем детям в ее возрасте снятся кошмары, и все это… дурацкое колдовство этому не поможет. Впрочем, дурака, наверное, свалял и я, потому что привел ее сюда. Все это…
Он обвел рукой помещение, полное разбившихся на кучки последователей культа, и запнулся, ибо не нашел бранного слова, достаточно крепкого, чтобы выразить его отношение к происходящему.
– Ты ничего не понимаешь, – произнесла она с нехарактерным для нее спокойствием. – Тебе давно следовало пройти посвящение, но ты все отнекиваешься, и поэтому Орунимила не может говорить с тобой прямо.
Сама она разговаривала с ним как с ребенком, и это, как и ее спокойствие, разозлило настроившегося на ссору Паза еще больше.
– На сегодня с меня хватит, – сказал он.
Обычно такие заявления вызывали лишь бурю эмоций, но на сей раз его мать лишь кивнула:
– Как хочешь.
– До встречи, – буркнул он и повернулся, чтобы забрать Амелию.
Но той нигде не было видно.
Паз решительным шагом направился через комнаты, проталкиваясь сквозь становившуюся все теснее толпу. Было душно и влажно, что усугублялось запахом свечей и благовоний: его рубашка взмокла под мышками от пота, пот со лба затекал в глаза. Он окликал дочку по имени, спрашивал незнакомцев, не видели ли они маленькую девочку в розовой кофточке, джинсах, розовых кроссовках, но в ответ люди лишь участливо качали головой. Внутри него нарастал страх. Выбравшись из дома, он принялся рыскать по прилегающей территории. Свежий воздух освежил разгоряченное лицо, но Паз, даже не заметив этого, в состоянии, близком к неконтролируемой панике, бросился обратно в шум, толчею и духоту дома и нашел Амелию, которая мирно сидела на коленях у своей бабушки, вытирая с губ следы желтой и зеленой сахарной глазури.
– Папа, – похвасталась девочка, – мне достался кусок торта с написанным на нем именем Орунимила.
– Славно, – произнес Паз пересохшим ртом. – А где ты была? Я искал тебя повсюду.
– Я все время была здесь, с abuela.
Паз не мог встретиться с матерью взглядом, но готов был показать под присягой, что за последние десять минут заходил в эту самую комнату четыре раза и там не было ни Маргариты Паз, ни ее маленькой внучки.
Паз, как бесшабашный и безответственный отец, каким всегда и являлся, усадил Амелию в «вольво» рядом с собой. Жена всегда сажала ее на заднее сиденье для большей безопасности, но Паз, как бывший коп, видел куда больше разбившихся машин, чем она, и это сделало его фаталистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
– Ладно, – пробормотал Паз, – пятерка и четвертак. Бери.
Он вручил жрецу банкноту и монету. Ортис завернул монетку в банкноту мудреным, похожим на оригами, способом, порылся в шкатулке на столе, извлек оттуда цепочку из фрагментов черепашьего панциря, скрепленных латунными звеньями, а также самые заурядные, какими торгуют на каждом углу, блокнот и карандаш. Откуда-то из памяти выплыло слово «опеле». Слово знакомое, и черепаховую цепочку Паз раньше видел, но не сам ритуал в действии.
Ортис прикоснулся завернутыми в банкноту монетами к центру опеле, потом прижал их ко лбу, груди, рукам и плечам Паза, проделал то же самое с Амелией, положил деньги в шкатулку, несколько минут монотонно бубнил заклинания, приподнял цепочку и с легким звоном опустил ее на стол.
Затем бабалаво внимательно изучил линию скорлупок, отмечая, какие упали вверх выпуклой стороной, а какие – вогнутой. Паз знал – это способ, которым Ифа говорит с людьми.
На вырванном из блокнота листке бумаги Ортис делал карандашные пометки: вертикальными черточками отмечал скорлупки, упавшие выпуклой стороной, кружками – вогнутой. Получилось две колонки из четырех отметин. Он изучил их, нахмурился, взглянул на Паза, нахмурился еще больше, посмотрел на Амелию, тихонько хмыкнул и неожиданно спросил Паза, есть ли у него собака.
– Собака? Нет, собаки у нас нет. У нас есть кошка.
Ортис покачал головой.
– Нет, это должна быть большая собака или… что-то похожее. Может, у соседей есть подобное животное?
– Есть пудель, через дом. А почему ты спрашиваешь об этом?
– Потому что… хм, это очень странно, очень странно. Я проделываю это на протяжении сорока лет и не припомню, чтобы ориша посылал такой знак. Ты ведь знаешь, этот обряд родился в Африке, и в нем сохраняются знаки, указывающие на то, что случается там, а у нас нет. Ну, например, наши посевы не поедает саранча, мы не вымениваем жен на коров. Очень странно.
Он уставился на опеле, словно надеялся, что тот примет другую форму.
– Но в этом замешана собака? – уточнил Паз.
– Не совсем. Но что еще это может быть? Здесь у нас нет львов. Львы не уносят наших детей здесь, в Америке. Однако знаки говорят буквально следующее: «Самого старшего ребенка уносит лев». Таково точное прочтение.
– Ты можешь проделать это еще раз? – спросил Паз, а в животе вдруг возник ледяной ком, и он непроизвольно схватил дочь за руку.
Но Ортис покачал головой:
– Нет, мы не можем так насмехаться над ориша. Что дано, то дано. Но это и впрямь великая загадка. Мне придется помолиться об этом и сделать жертвоприношение. О, и есть еще одна странность. Требуется жертвоприношение.
– Ты имеешь в виду животное, верно?
– Нет, оракул говорит о человеческом жертвоприношении, но это не определенно. Буквально строка гласит: «Кто так отважен, чтобы пожертвовать самым близким». Вообще, такие знаки принято истолковывать как духовное жертвоприношение, очищение, но мне за сорок лет не выпадало ничего подобного. Есть очень много цифр, не только двести пятьдесят шесть из одного броска, как ты видишь, причем их значение различается еще и в зависимости от дня и времени года. Это знают даже не все бабалаво. Возвращайся, поговорим еще, и да дарует нам тогда Орунимила больше света.
Они втроем вышли из комнаты, и тут же на освободившееся место прошла пожилая женщина. Образовалась длинная, словно у театрального туалета, очередь: люди переговаривались по-испански в ожидании возможности узнать будущее. Паз почувствовал, как его страх вытесняется озлоблением, сметающим обрывки с таким трудом собранного им доверия. Отослав Амелию туда, где угощали тортом, он раздраженно обратился к матери:
– Ну и что все это означало?
– Ты, я вижу, разозлился.
– Конечно, я разозлился. Животные, поедающие детей? Человеческое жертвоприношение? Ты представляешь себе, каких трудов будет стоить уложить ее теперь в постель? Ей уже снились звери, которые хотят ее съесть.
Глаза его матери расширились.
– Что? Ей снятся такие сны? Почему ты мне не рассказал?
– Почему? Потому что это просто сны, мама. Всем детям в ее возрасте снятся кошмары, и все это… дурацкое колдовство этому не поможет. Впрочем, дурака, наверное, свалял и я, потому что привел ее сюда. Все это…
Он обвел рукой помещение, полное разбившихся на кучки последователей культа, и запнулся, ибо не нашел бранного слова, достаточно крепкого, чтобы выразить его отношение к происходящему.
– Ты ничего не понимаешь, – произнесла она с нехарактерным для нее спокойствием. – Тебе давно следовало пройти посвящение, но ты все отнекиваешься, и поэтому Орунимила не может говорить с тобой прямо.
Сама она разговаривала с ним как с ребенком, и это, как и ее спокойствие, разозлило настроившегося на ссору Паза еще больше.
– На сегодня с меня хватит, – сказал он.
Обычно такие заявления вызывали лишь бурю эмоций, но на сей раз его мать лишь кивнула:
– Как хочешь.
– До встречи, – буркнул он и повернулся, чтобы забрать Амелию.
Но той нигде не было видно.
Паз решительным шагом направился через комнаты, проталкиваясь сквозь становившуюся все теснее толпу. Было душно и влажно, что усугублялось запахом свечей и благовоний: его рубашка взмокла под мышками от пота, пот со лба затекал в глаза. Он окликал дочку по имени, спрашивал незнакомцев, не видели ли они маленькую девочку в розовой кофточке, джинсах, розовых кроссовках, но в ответ люди лишь участливо качали головой. Внутри него нарастал страх. Выбравшись из дома, он принялся рыскать по прилегающей территории. Свежий воздух освежил разгоряченное лицо, но Паз, даже не заметив этого, в состоянии, близком к неконтролируемой панике, бросился обратно в шум, толчею и духоту дома и нашел Амелию, которая мирно сидела на коленях у своей бабушки, вытирая с губ следы желтой и зеленой сахарной глазури.
– Папа, – похвасталась девочка, – мне достался кусок торта с написанным на нем именем Орунимила.
– Славно, – произнес Паз пересохшим ртом. – А где ты была? Я искал тебя повсюду.
– Я все время была здесь, с abuela.
Паз не мог встретиться с матерью взглядом, но готов был показать под присягой, что за последние десять минут заходил в эту самую комнату четыре раза и там не было ни Маргариты Паз, ни ее маленькой внучки.
Паз, как бесшабашный и безответственный отец, каким всегда и являлся, усадил Амелию в «вольво» рядом с собой. Жена всегда сажала ее на заднее сиденье для большей безопасности, но Паз, как бывший коп, видел куда больше разбившихся машин, чем она, и это сделало его фаталистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124