И вот он видел перед собой последствия этой расточительности – полное изнеможение. На него накатила волна нежности и сострадания, и он подумывал уже о том, не стоит ли тихонько, на цыпочках, уйти и оставить бедную женщину в покое, когда она неожиданно проснулась.
Мгновенная, словно молния, вспышка страха промелькнула на ее лице, когда она осознала, что не одна, но стоило ей понять, кто к ней пришел, как на лицо вернулась привычная, суровая маска.
– Ну что? – спросила она, мигом убрав очки и сев на постели.
– Что ты имеешь в виду под «что»? Я твой сын, навещаю тебя в выходной день.
– Амелию привез?
– Нет, она в школе. Послушай, мама, я пришел, потому что мне нужна твоя помощь.
– Деньги?
– Нет, с деньгами все в порядке. Тут речь о делах духовных.
Она на некоторое время задумалась, затем потерла лоб над бровями.
– Сварю-ка я кофе, – сказала она и удалилась на кухню.
Они уселись за старый, исцарапанный стол, который он помнил со времен бедности, и за чашкой горького варева он рассказал ей о снах, своих и Амелии, о пятнистом звере, о том, что, по его мнению, происходит с его женой. И о том, как отдал девочке свой амулет, енкангуэ, полученный от нее много лет назад.
– Это было неразумно, – сказала, выслушав его, мать. – Енкангуэ делается для одного, определенного человека.
– Знаю, но она была напугана, и как бы то ни было, но это, похоже, сработало. С тех пор как я дал ей амулет, кошмары прекратились.
– Тебе следовало бы прийти ко мне.
– Ну вот я пришел к тебе, mami. Мне нужен набор для всей семьи. Понимаешь, тут и эти сны, и это пророчество, которое получила Амелия, и смерть, которую принял мой… Кальдерон: там тоже не обошлось без огромного кота.
– Твой отец, – уточнила она.
– Ну, честно говоря, я не могу думать о нем как об отце. Я имею в виду, сам-то он всю жизнь считал нас за мусор.
– Тебя – да. Но не меня.
– Что ты имеешь в виду? Я думал, ну… когда тебе нужны были деньги на наше первое заведение, он воспользовался этим…
Она вперила в него гневный взгляд.
– Вот, значит, какого ты обо мне мнения, сынок. Считаешь свою мать шлюхой, которую купили, дав ей денег, чтобы завести торговлю?
Паз почувствовал, как к его щекам приливает кровь, однако взгляд ее выдержал.
– У тебя не было выбора, – сказал он.
– Ты ничего об этом не знаешь.
– Ну так расскажи мне, бога ради!
Она отпила глоток кофе.
– О, наконец он спрашивает, по прошествии лет этак тридцати. Ладно, раз спрашиваешь. Хуан Кальдерон любил меня, и я любила его. Он был плохим человеком и любил на манер плохих людей, не так, как ты, но тем не менее это была любовь. Он все время хотел меня, и я хотела его. Разумеется, у этого чувства не могло быть будущего, но наша связь продолжалась семь месяцев. Понимаешь, для Кубы того времени это было обычным явлением: богатый белый молодой человек заводит себе темнокожую любовницу и практикуется в любовном искусстве, пока не женится на подходящей белой девушке, которую присмотрят ему родители. Так я оказалась беременной, и ты, сынок, не должен думать, будто был зачат не в любви, нет, ты был зачат в любви, хоть и с дурным человеком. Когда он узнал об этом, то попытался отослать меня в Пуэрто-Рико, чтобы я убила тебя, но я отказалась, и тогда он сказал, дескать, ладно, он поселит нас в маленькой квартирке, чтобы я была под рукой. Так это делается или делалось там, откуда мы с ним оба родом: несколько лет ты проводишь в спокойствии и достатке, тебя балуют подарками, но потом на твое место находится другая молоденькая девушка, а тебе приходится идти куда-нибудь в услужение и самой заботиться о своем маленьком cabron. Но я сказала «нет», я сказала, что хочу получить заем и начать свой бизнес, и мы ругались, ибо ему всегда хотелось держать меня под контролем. Но под конец я победила: он дал мне денег и сказал, что мы с ним больше никогда не увидимся, и, если я или ты с чем-нибудь к нему сунемся, он устроит так, что нам обоим не поздоровится. Я не рассказывала тебе о нем, старалась, чтобы ты о нем и не думал, но судьба все равно вас свела. Santos сделали это частью твоей жизни, и это еще одна причина, по которой я не воспитывала тебя в духе сантерии. Я хотела, чтобы ты рос американским мальчиком, думая, что мои молитвы, обращенные к santos, смогут защитить тебя, а твоя собственная жизнь будет иной. Что ты сможешь избежать всей этой… тьмы. Но ифа протянули нить твоей жизни вовсе не в том направлении, в котором хотелось мне. И ты тоже знаешь это, потому ты и согласился бросить раковины на мою внучку и потому ты сейчас пришел сюда, хотя всю жизнь считал это чепухой.
– Я по-прежнему не уверен, что готов принять все это… – начал он, но она прервала его взмахом руки.
– Да-да, но ты веришь в своем сердце, потому что ориша явили тебе то, чего никогда не видела даже я.
Она допила кофе до осадка и по привычке повертела гущу в чашке. Иногда гадание на кофейной гуще вроде бы что-то открывало, но явно не в этом случае.
– Я оденусь, и мы поедем к Джулии, в магазин «Ботаника».
Паз остался сидеть, ошеломленный, словно его треснули по башке. В дверях она помедлила и добавила:
– Я прошу прощения, Йаго. Я была не права: пыталась сама контролировать ход событий, вместо того чтобы положиться на santos. Но ты ведь знаешь, такова уж я есть. Упрямая как мул.
Паз попытался припомнить, когда это его матушка хоть за что-то извинялась, но не смог. Это внушало почти такое же беспокойство, как и все, что открылось о его отце.
Не имевшая названия лавка втиснулась между аптекой и обувной мастерской на узкой полосе Уэст-Флаггер, неподалеку от актового зала округа. Весь фасад в двадцать два фута шириной занимала пыльная витрина, на которой золочеными буквами было написано: «БОТАНИКА».
За стеклом, словно люди, ожидающие автобус на Небеса, выстроились в ряд гипсовые статуэтки темнокожих santos: святой Лазарь, он же Бабалуайе, вестник илли; Дева Каридад, она же Ошун, Венера чернокожих кубинцев; святой Петр, он же Огун, владыка стали и гнева; святой Антоний Падуанский, он же Елеггуа, обманщик, страж тайных путей, и Йемайя, шествующая по волнам. Сверху болтался слабо натянутый шнур, с которого свисали целлофановые пакеты с травами и порошками.
Внутри было сумрачно, пыльно, в воздухе висел густой, сладковатый запах. К прилавку в глубине помещения можно было добраться лишь по узкому проходу, поскольку оно было загромождено всякой всячиной: клетями, ящиками, корзинами, статуями и стеллажами, заваленными разнообразной религиозной утварью. В основном нанизанными на шнурки раковинами каури, ритуальным жестяным оружием, веерами, заключенными в рамки с изображениями святых, баночками с очищающей водой, стеклянными сосудами с сушеными листьями, распятиями, рулонами плотной ткани для пошива ритуальных костюмов, сонниками и сапера – ковчегами для хранения реликвий разнообразной формы и вместимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Мгновенная, словно молния, вспышка страха промелькнула на ее лице, когда она осознала, что не одна, но стоило ей понять, кто к ней пришел, как на лицо вернулась привычная, суровая маска.
– Ну что? – спросила она, мигом убрав очки и сев на постели.
– Что ты имеешь в виду под «что»? Я твой сын, навещаю тебя в выходной день.
– Амелию привез?
– Нет, она в школе. Послушай, мама, я пришел, потому что мне нужна твоя помощь.
– Деньги?
– Нет, с деньгами все в порядке. Тут речь о делах духовных.
Она на некоторое время задумалась, затем потерла лоб над бровями.
– Сварю-ка я кофе, – сказала она и удалилась на кухню.
Они уселись за старый, исцарапанный стол, который он помнил со времен бедности, и за чашкой горького варева он рассказал ей о снах, своих и Амелии, о пятнистом звере, о том, что, по его мнению, происходит с его женой. И о том, как отдал девочке свой амулет, енкангуэ, полученный от нее много лет назад.
– Это было неразумно, – сказала, выслушав его, мать. – Енкангуэ делается для одного, определенного человека.
– Знаю, но она была напугана, и как бы то ни было, но это, похоже, сработало. С тех пор как я дал ей амулет, кошмары прекратились.
– Тебе следовало бы прийти ко мне.
– Ну вот я пришел к тебе, mami. Мне нужен набор для всей семьи. Понимаешь, тут и эти сны, и это пророчество, которое получила Амелия, и смерть, которую принял мой… Кальдерон: там тоже не обошлось без огромного кота.
– Твой отец, – уточнила она.
– Ну, честно говоря, я не могу думать о нем как об отце. Я имею в виду, сам-то он всю жизнь считал нас за мусор.
– Тебя – да. Но не меня.
– Что ты имеешь в виду? Я думал, ну… когда тебе нужны были деньги на наше первое заведение, он воспользовался этим…
Она вперила в него гневный взгляд.
– Вот, значит, какого ты обо мне мнения, сынок. Считаешь свою мать шлюхой, которую купили, дав ей денег, чтобы завести торговлю?
Паз почувствовал, как к его щекам приливает кровь, однако взгляд ее выдержал.
– У тебя не было выбора, – сказал он.
– Ты ничего об этом не знаешь.
– Ну так расскажи мне, бога ради!
Она отпила глоток кофе.
– О, наконец он спрашивает, по прошествии лет этак тридцати. Ладно, раз спрашиваешь. Хуан Кальдерон любил меня, и я любила его. Он был плохим человеком и любил на манер плохих людей, не так, как ты, но тем не менее это была любовь. Он все время хотел меня, и я хотела его. Разумеется, у этого чувства не могло быть будущего, но наша связь продолжалась семь месяцев. Понимаешь, для Кубы того времени это было обычным явлением: богатый белый молодой человек заводит себе темнокожую любовницу и практикуется в любовном искусстве, пока не женится на подходящей белой девушке, которую присмотрят ему родители. Так я оказалась беременной, и ты, сынок, не должен думать, будто был зачат не в любви, нет, ты был зачат в любви, хоть и с дурным человеком. Когда он узнал об этом, то попытался отослать меня в Пуэрто-Рико, чтобы я убила тебя, но я отказалась, и тогда он сказал, дескать, ладно, он поселит нас в маленькой квартирке, чтобы я была под рукой. Так это делается или делалось там, откуда мы с ним оба родом: несколько лет ты проводишь в спокойствии и достатке, тебя балуют подарками, но потом на твое место находится другая молоденькая девушка, а тебе приходится идти куда-нибудь в услужение и самой заботиться о своем маленьком cabron. Но я сказала «нет», я сказала, что хочу получить заем и начать свой бизнес, и мы ругались, ибо ему всегда хотелось держать меня под контролем. Но под конец я победила: он дал мне денег и сказал, что мы с ним больше никогда не увидимся, и, если я или ты с чем-нибудь к нему сунемся, он устроит так, что нам обоим не поздоровится. Я не рассказывала тебе о нем, старалась, чтобы ты о нем и не думал, но судьба все равно вас свела. Santos сделали это частью твоей жизни, и это еще одна причина, по которой я не воспитывала тебя в духе сантерии. Я хотела, чтобы ты рос американским мальчиком, думая, что мои молитвы, обращенные к santos, смогут защитить тебя, а твоя собственная жизнь будет иной. Что ты сможешь избежать всей этой… тьмы. Но ифа протянули нить твоей жизни вовсе не в том направлении, в котором хотелось мне. И ты тоже знаешь это, потому ты и согласился бросить раковины на мою внучку и потому ты сейчас пришел сюда, хотя всю жизнь считал это чепухой.
– Я по-прежнему не уверен, что готов принять все это… – начал он, но она прервала его взмахом руки.
– Да-да, но ты веришь в своем сердце, потому что ориша явили тебе то, чего никогда не видела даже я.
Она допила кофе до осадка и по привычке повертела гущу в чашке. Иногда гадание на кофейной гуще вроде бы что-то открывало, но явно не в этом случае.
– Я оденусь, и мы поедем к Джулии, в магазин «Ботаника».
Паз остался сидеть, ошеломленный, словно его треснули по башке. В дверях она помедлила и добавила:
– Я прошу прощения, Йаго. Я была не права: пыталась сама контролировать ход событий, вместо того чтобы положиться на santos. Но ты ведь знаешь, такова уж я есть. Упрямая как мул.
Паз попытался припомнить, когда это его матушка хоть за что-то извинялась, но не смог. Это внушало почти такое же беспокойство, как и все, что открылось о его отце.
Не имевшая названия лавка втиснулась между аптекой и обувной мастерской на узкой полосе Уэст-Флаггер, неподалеку от актового зала округа. Весь фасад в двадцать два фута шириной занимала пыльная витрина, на которой золочеными буквами было написано: «БОТАНИКА».
За стеклом, словно люди, ожидающие автобус на Небеса, выстроились в ряд гипсовые статуэтки темнокожих santos: святой Лазарь, он же Бабалуайе, вестник илли; Дева Каридад, она же Ошун, Венера чернокожих кубинцев; святой Петр, он же Огун, владыка стали и гнева; святой Антоний Падуанский, он же Елеггуа, обманщик, страж тайных путей, и Йемайя, шествующая по волнам. Сверху болтался слабо натянутый шнур, с которого свисали целлофановые пакеты с травами и порошками.
Внутри было сумрачно, пыльно, в воздухе висел густой, сладковатый запах. К прилавку в глубине помещения можно было добраться лишь по узкому проходу, поскольку оно было загромождено всякой всячиной: клетями, ящиками, корзинами, статуями и стеллажами, заваленными разнообразной религиозной утварью. В основном нанизанными на шнурки раковинами каури, ритуальным жестяным оружием, веерами, заключенными в рамки с изображениями святых, баночками с очищающей водой, стеклянными сосудами с сушеными листьями, распятиями, рулонами плотной ткани для пошива ритуальных костюмов, сонниками и сапера – ковчегами для хранения реликвий разнообразной формы и вместимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124