Будь с ней откровенным.
– Да, не обошлось и без эгоизма.
– Эгоизм приводит людей к гибели.
– Я погибать не собираюсь. – Почаще повторяй эти слова, приятель, звучат они классно!
– А у тебя есть гарантии? Письменные, я имею в виду? Ты же адвокат и знаешь, что они должны быть закреплены в письменной форме.
– Конечно. Я обязательно покажу их заключенным. Вы не можете меня убить, потому что у меня есть письмо от матери.
– Значит, ты сделаешь это, да?
– У меня нет выбора, Мэри-Лу.
– Я тоже так думаю, – отвечает она, изо всех сил стараясь не расплакаться. – У других он был бы, а вот у тебя – нет.
Когда мы выходим на улицу, она порывисто обнимает меня.
– Я буду смотреть тебя по телевизору в выпусках последних известий.
– Кроме меня, ни у кого больше не будет гвоздики в петлице.
– Будь осторожен, милый! – Я слышу в ее голосе умоляющие нотки. – И возвращайся скорее.
21
– Значит, программа следующая, – говорю я, глядя прямо в физиономию губернатора. – Быть у вас мальчиком на побегушках я не собираюсь и не позволю, чтобы вы послали меня туда, чтобы сделать то, чего не можете сами, а потом вышибли бы у меня почву из-под ног, как только все образуется. Если я соглашусь на это, если – я подчеркиваю, то прямо в этой комнате решим, насколько далеко я могу заходить в своих действиях, а остальное уже на мое усмотрение. Кроме того, мне нужны письменные гарантии лично от вас.
– Уилл... – Робертсон хочет что-то сказать.
– Я все сказал, малыш! Спасибо за завтрак.
Меньше чем через час все бумаги, скрепленные, как и полагается, подписью губернатора и подписанные в присутствии двух секретарш и Сьюзен, благополучно покоятся в запертом на ключ сейфе у меня в кабинете.
22
Они встречают меня у главного входа. Их четверо, на лицах – маски самых разных видов. Вид у них, как у террористов с Ближнего Востока: лица полностью закрыты, за исключением глубоко запавших глаз, горящих усталостью, страхом и гневом.
Мы стоим на ничейной территории между двумя воротами, ведущими в тюрьму. Один из них обыскивает меня с ног до головы. Я изо всех сил держусь спокойно, две сотни человек видят все это воочию, а миллионы других увидят в вечернем выпуске последних известий. В голове у меня мелькает шутливый текст рекламного объявления: «Одного сумасшедшего адвоката раздели догола и обыскали, фильм смотрите в одиннадцать часов». Это преувеличение – никто меня не раздевал, а сумасшедшие дни в моей жизни, если такие вообще существовали, остались в прошлом. По крайней мере для меня самого.
Время уже позднее. Солнце на западе медленно скрывается за холмами. Я успел заехать домой, чтобы собрать чемоданчик, взяв лишь самое необходимое, и рассказать Клаудии о том, что происходит. Разумеется, она встревожилась, но, как и всех детей, ее выручает непоколебимая вера в родителей, которым все нипочем, особенно когда на их стороне правда.
Мы с ней попрощались. Мэри-Лу отвезла ее в аэропорт в Альбукерке. Она не хотела, чтобы я соглашался на эту затею. А если бы ты сама оказалась на моем месте, спросил я ее, ты бы тоже отказалась? Мы оба знали, каким будет ответ. Я крепко обнял и поцеловал их обеих, смотрел вслед машине до тех пор, пока она не исчезла из виду, вернулся в город и отправился на войну.
За себя я не чувствую страха. Давным-давно у меня выработались правила поведения в подобных ситуациях. Я сделаю все от себя зависящее, а там посмотрим, что из этого выйдет. В подобных обстоятельствах не принято стрелять в парламентеров, это же не Ливан.
Буду уповать на то, что у этих людей достаточно здравого смысла, чтобы помнить о неписаных правилах. Меня не особенно вдохновляет мысль превратиться в мученика, нет ни малейшего желания становиться Терри Уэйтом местного масштаба.
Чего я действительно боюсь, сполна отдавая себе в этом отчет, так это того, что не справлюсь с порученным делом. Что бы я им ни говорил или, скажем, обещал, этого может оказаться недостаточно, или, хуже того, они уже столько всего натворили, зашли так далеко, что другого выхода, кроме как осады тюрьмы, нет. Я не могу обещать им чудеса, не могу дать свободу.
Обыск заканчивается. Один берет мой чемодан, словно нанялся носильщиком, и мы проходим через внутренние ворота, которые автоматически запираются на засов по команде изнутри. Проходим еще пятьдесят ярдов по лужайке. Сопровождающие меня заключенные-охранники (они держатся на редкость серьезно, напоминая чуть ли не военных) идут спереди и сзади от меня, а также по бокам. Мы быстро поднимаемся по лестнице в административное здание, заходим внутрь, и свободный мир исчезает у меня за спиной в тот самый момент, когда солнце окончательно заходит за горизонт.
23
В новом мире мрачно, хотя повсюду полыхают пожары. Темно не только потому, что нет света, меня обступает настоящая вязкая темнота, плотная и давящая, которая вызвана не отсутствием света, а тем, что его искусственно выключили, словно высосали из воздуха и заменили непроницаемым мраком. Кажется, можно вытянуть руку и дотронуться до темноты, как до стены, настолько она плотная и реальная. Она удушливо нависает над головой всей своей огромной тяжестью. Если все время жить в такой темноте, в конце концов можно и свихнуться.
Во рту и носу щиплет от едкого дыма, едва я вхожу в старый корпус усиленного режима. Один из провожатых подводит меня к раковине, я погружаю руки в тепловатую воду, ополаскиваю руки и лицо. Затем он протягивает мне влажное полотенце и помогает замотать им лицо и шею.
– Здесь жарче всего, – говорит он. Это чернокожий, он говорит с южным акцентом, заметно растягивая слова. В тюрьме чернокожих не так уж и много, три четверти заключенных – чиканос, представители угнетаемого меньшинства в наших краях. – Пусть только попытаются пойти на штурм! – говорит он предостерегающим тоном. – Мы везде разбросали канистры с маслом и можем сделать так, что все это чертово заведение в два счета взлетит на воздух, вот и все. Полыхает и так уже здорово, правда?
Правда, жара внутри невыносимая, тюрьма уже более двадцати четырех часов изолирована, кондиционеры не работают. Кроме водоснабжения, которое представляет собой действующую в автономном режиме систему колодцев и резервуаров на территории тюрьмы, остальные коммунальные услуги вырублены. Если бунт затянется больше чем на неделю, у них кончатся продукты, если только не удастся договориться о снабжении в результате переговоров. Если бунт затянется больше чем на неделю, то куда более высокопоставленные лица, чем я, станут вести переговоры, но это уже будут переговоры под дулом пистолета. Если дело дойдет до этого, то заложников как пить дать прикончат.
Я попросил у властей трое суток. Если по истечении этого срока не удастся сдвинуть его с мертвой точки или хотя бы подойти к достижению урегулирования, то я откажусь от поручения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Да, не обошлось и без эгоизма.
– Эгоизм приводит людей к гибели.
– Я погибать не собираюсь. – Почаще повторяй эти слова, приятель, звучат они классно!
– А у тебя есть гарантии? Письменные, я имею в виду? Ты же адвокат и знаешь, что они должны быть закреплены в письменной форме.
– Конечно. Я обязательно покажу их заключенным. Вы не можете меня убить, потому что у меня есть письмо от матери.
– Значит, ты сделаешь это, да?
– У меня нет выбора, Мэри-Лу.
– Я тоже так думаю, – отвечает она, изо всех сил стараясь не расплакаться. – У других он был бы, а вот у тебя – нет.
Когда мы выходим на улицу, она порывисто обнимает меня.
– Я буду смотреть тебя по телевизору в выпусках последних известий.
– Кроме меня, ни у кого больше не будет гвоздики в петлице.
– Будь осторожен, милый! – Я слышу в ее голосе умоляющие нотки. – И возвращайся скорее.
21
– Значит, программа следующая, – говорю я, глядя прямо в физиономию губернатора. – Быть у вас мальчиком на побегушках я не собираюсь и не позволю, чтобы вы послали меня туда, чтобы сделать то, чего не можете сами, а потом вышибли бы у меня почву из-под ног, как только все образуется. Если я соглашусь на это, если – я подчеркиваю, то прямо в этой комнате решим, насколько далеко я могу заходить в своих действиях, а остальное уже на мое усмотрение. Кроме того, мне нужны письменные гарантии лично от вас.
– Уилл... – Робертсон хочет что-то сказать.
– Я все сказал, малыш! Спасибо за завтрак.
Меньше чем через час все бумаги, скрепленные, как и полагается, подписью губернатора и подписанные в присутствии двух секретарш и Сьюзен, благополучно покоятся в запертом на ключ сейфе у меня в кабинете.
22
Они встречают меня у главного входа. Их четверо, на лицах – маски самых разных видов. Вид у них, как у террористов с Ближнего Востока: лица полностью закрыты, за исключением глубоко запавших глаз, горящих усталостью, страхом и гневом.
Мы стоим на ничейной территории между двумя воротами, ведущими в тюрьму. Один из них обыскивает меня с ног до головы. Я изо всех сил держусь спокойно, две сотни человек видят все это воочию, а миллионы других увидят в вечернем выпуске последних известий. В голове у меня мелькает шутливый текст рекламного объявления: «Одного сумасшедшего адвоката раздели догола и обыскали, фильм смотрите в одиннадцать часов». Это преувеличение – никто меня не раздевал, а сумасшедшие дни в моей жизни, если такие вообще существовали, остались в прошлом. По крайней мере для меня самого.
Время уже позднее. Солнце на западе медленно скрывается за холмами. Я успел заехать домой, чтобы собрать чемоданчик, взяв лишь самое необходимое, и рассказать Клаудии о том, что происходит. Разумеется, она встревожилась, но, как и всех детей, ее выручает непоколебимая вера в родителей, которым все нипочем, особенно когда на их стороне правда.
Мы с ней попрощались. Мэри-Лу отвезла ее в аэропорт в Альбукерке. Она не хотела, чтобы я соглашался на эту затею. А если бы ты сама оказалась на моем месте, спросил я ее, ты бы тоже отказалась? Мы оба знали, каким будет ответ. Я крепко обнял и поцеловал их обеих, смотрел вслед машине до тех пор, пока она не исчезла из виду, вернулся в город и отправился на войну.
За себя я не чувствую страха. Давным-давно у меня выработались правила поведения в подобных ситуациях. Я сделаю все от себя зависящее, а там посмотрим, что из этого выйдет. В подобных обстоятельствах не принято стрелять в парламентеров, это же не Ливан.
Буду уповать на то, что у этих людей достаточно здравого смысла, чтобы помнить о неписаных правилах. Меня не особенно вдохновляет мысль превратиться в мученика, нет ни малейшего желания становиться Терри Уэйтом местного масштаба.
Чего я действительно боюсь, сполна отдавая себе в этом отчет, так это того, что не справлюсь с порученным делом. Что бы я им ни говорил или, скажем, обещал, этого может оказаться недостаточно, или, хуже того, они уже столько всего натворили, зашли так далеко, что другого выхода, кроме как осады тюрьмы, нет. Я не могу обещать им чудеса, не могу дать свободу.
Обыск заканчивается. Один берет мой чемодан, словно нанялся носильщиком, и мы проходим через внутренние ворота, которые автоматически запираются на засов по команде изнутри. Проходим еще пятьдесят ярдов по лужайке. Сопровождающие меня заключенные-охранники (они держатся на редкость серьезно, напоминая чуть ли не военных) идут спереди и сзади от меня, а также по бокам. Мы быстро поднимаемся по лестнице в административное здание, заходим внутрь, и свободный мир исчезает у меня за спиной в тот самый момент, когда солнце окончательно заходит за горизонт.
23
В новом мире мрачно, хотя повсюду полыхают пожары. Темно не только потому, что нет света, меня обступает настоящая вязкая темнота, плотная и давящая, которая вызвана не отсутствием света, а тем, что его искусственно выключили, словно высосали из воздуха и заменили непроницаемым мраком. Кажется, можно вытянуть руку и дотронуться до темноты, как до стены, настолько она плотная и реальная. Она удушливо нависает над головой всей своей огромной тяжестью. Если все время жить в такой темноте, в конце концов можно и свихнуться.
Во рту и носу щиплет от едкого дыма, едва я вхожу в старый корпус усиленного режима. Один из провожатых подводит меня к раковине, я погружаю руки в тепловатую воду, ополаскиваю руки и лицо. Затем он протягивает мне влажное полотенце и помогает замотать им лицо и шею.
– Здесь жарче всего, – говорит он. Это чернокожий, он говорит с южным акцентом, заметно растягивая слова. В тюрьме чернокожих не так уж и много, три четверти заключенных – чиканос, представители угнетаемого меньшинства в наших краях. – Пусть только попытаются пойти на штурм! – говорит он предостерегающим тоном. – Мы везде разбросали канистры с маслом и можем сделать так, что все это чертово заведение в два счета взлетит на воздух, вот и все. Полыхает и так уже здорово, правда?
Правда, жара внутри невыносимая, тюрьма уже более двадцати четырех часов изолирована, кондиционеры не работают. Кроме водоснабжения, которое представляет собой действующую в автономном режиме систему колодцев и резервуаров на территории тюрьмы, остальные коммунальные услуги вырублены. Если бунт затянется больше чем на неделю, у них кончатся продукты, если только не удастся договориться о снабжении в результате переговоров. Если бунт затянется больше чем на неделю, то куда более высокопоставленные лица, чем я, станут вести переговоры, но это уже будут переговоры под дулом пистолета. Если дело дойдет до этого, то заложников как пить дать прикончат.
Я попросил у властей трое суток. Если по истечении этого срока не удастся сдвинуть его с мертвой точки или хотя бы подойти к достижению урегулирования, то я откажусь от поручения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146