Меня и по сей день не отпускает чувство вины, засевшее внутри, словно камень в почках!
Мы не можем разговаривать столько, сколько хотели бы. Она берет с меня слово, что в следующие выходные какое-то время мы побудем вместе, пусть даже несколько часов, скажем, в субботу вечером. Я по голосу чувствую, что, вешая трубку, она дуется на меня; на всем белом свете она единственный родной мне человек, а мы все больше и больше отдаляемся друг от друга. В такие минуты я жалею, что откликнулся на просьбу рокеров, что на самом деле не ушел в отпуск, пусть даже в вынужденный. Столько времени мы могли бы провести вдвоем, времени, которого у меня для нее всегда не хватало. Теперь уже поздно, эти мгновения утеряны безвозвратно, что бы ни случилось в будущем.
Без четверти час. Мы все разложили по полочкам, завтра – наша очередь. Мэри-Лу ухитряется, не вызывая подозрений, задержаться у двери, когда остальные уже вышли, адресуя мне молчаливое приглашение. Но не сегодня же, не хватало только заняться любовью, к тому же в первый раз! Скорее она просто хочет показать, что рядом и готова прийти на помощь. Мило. Она милая женщина, инстинктивный страх, который я поначалу испытывал перед этой красивой, энергичной, смекалистой молодой женщиной-адвокатом, думая, что такую, наверное, ничем не прошибешь (этакий мужик в юбке, иными словами), теперь исчез. Просто удивительно, как быстро можно проникнуться симпатией к человеку, когда ясно, что и он к тебе неравнодушен. Я уже заметил – женщины нравятся мне больше, когда я не боюсь, что меня отвергнут.
Я захлопываю за ней дверцу машины и провожаю взглядом, еще ощущая прикосновение ее губ. Небо усыпано звездами, стоит теплая, сухая ночь, исполненная радужных надежд, которыми мне не суждено на этот раз воспользоваться. Прислонившись к своей машине, я стою, одержимый желанием взять больше от окружающего мира, вступить в новый мир, еще больше слиться с ним. Хочу как бы родиться заново. Хочу быть счастливее, чем я есть.
11
– Так вы утверждаете, что они вас изнасиловали?
– Да. – Она то и дело вертится, ерзает на стуле. В зале душно, дышать нечем.
– Все вместе?
– Ну да, я же тысячу раз уже говорила! – капризным тоном отвечает она.
– Протест! – Моузби вскакивает с места еще до того, как она договаривает фразу до конца.
– На каком основании? – спрашивает Мартинес, может, уже в сотый раз.
– Мы обсуждали эту тему, Ваша честь, вдоль и поперек.
Идет третий день перекрестного допроса Риты Гомес. Каждый из моих коллег с ней уже поработал. Теперь моя очередь.
– Ваша честь, сколько еще раз нас будут прерывать подобными протестами, не относящимися к делу? – спрашиваю я. Моузби всеми способами пытается остановить поток наших доводов, заявляя протесты, которые яйца выеденного не стоят. Мартинесу такая тактика порядком надоела, взгляд, который он бросает на Моузби, нельзя назвать дружелюбным.
– Согласен, эта тема действительно обсуждалась, – отвечаю я на вопросительный взгляд Мартинеса, – но совершенно очевидно, что не во всех возможных ракурсах. Не мы, а обвинители затронули вопрос о якобы имевшем место изнасиловании. Мы были рады ограничиться тем делом, которое нами рассматривается, но его решили толковать расширительно, ладно, мы не против! Однако мы должны изучить все его обстоятельства настолько тщательно и всесторонне, насколько это необходимо, ибо обвинение – не мы, Ваша честь, а представители обвинения – строит свою аргументацию на причинно-следственной связи. Мы должны заручиться разрешением следить за ее построением, вне зависимости от того, к чему это нас приведет.
– Согласен. Протест отклоняется. И вот еще что, господин Моузби...
– Да, сэр?
– Давайте больше не встревать без нужды, о'кей?
– Да, Ваша честь. Совершенно с Вами согласен.
– Госпожа Гомес... – Я снова поворачиваюсь к ней лицом. Сегодня она одета скромнее, не то что в первый день. Я выяснил, что, увидев ее, Робертсон рвал и метал, спустил с Моузби три шкуры и в тот же вечер отправил по магазинам собственную жену, чтобы та купила ей что-нибудь сама. Сегодня девица одета, словно учительница воскресной школы: скромное синее платьице с белым воротничком, белые туфельки на низком каблуке, нитка искусственного жемчуга. Косметики на лице куда меньше. Она выглядит более юной, более хрупкой.
– Наверное, это было очень больно. Ведь, как вы говорите, они все насиловали. Да еще столько раз.
– Боль была адская. Кровь лилась рекой.
За моей спиной слышится хруст – кто-то сломал карандаш. О! Моузби. Он быстро переглядывается с Гомесом и Санчесом, благодаря их усилиям это дело и выплыло наружу.
– И тогда вы обратились в больницу... кстати, что это была за больница?
Она хочет что-то сказать, но, передумав, сжимает губы.
– Я... – начинает она и останавливается.
– Вы говорите, началось сильное кровотечение.
– Ну да. Очень сильное.
– Так вы обратились в больницу или нет?
Она снова плотно сжимает губы, вглядываясь в зал. Я перехватываю ее взгляд: так и есть, он устремлен на Гомеса и Санчеса. Те сидят, уставившись прямо перед собой, напоминая деревянные фигурки индейцев у входа в табачную лавку.
– Нет, – еле слышно отвечает она.
– Громче, пожалуйста! – просит Мартинес.
– Нет!
Я поворачиваюсь лицом к присяжным. Они – само внимание.
– Неужели вам не было страшно? Когда началось такое сильное кровотечение, неужели вам не пришло в голову, что надо показаться врачу?
– Конечно, я была перепугана до смерти. Вы бы, наверное, тоже испугались на моем месте. Но я боялась обратиться к врачу еще больше, чем боялась кровотечения.
– Почему?
– Врач выложил бы все полиции, она в два счета вычислила бы рокеров, а я их боялась до смерти: вдруг они вернутся и порешат меня, как и обещали, если я только пикну. А я видела, как они обошлись с Ричардом.
– Значит, вы так и не обратились в больницу и не показались врачу?
– Нет.
В данном конкретном случае я ей верю. Независимо от того, было убийство делом рук моих подзащитных или нет, они на самом деле ее трахнули, причем трахнули на славу. Но и думать нечего, что полицейские повезут ее нуда-то, где нужно составлять протокол. Убежден, это одна из причин, по которым обвинение не стало присовокуплять изнасилование к делу по обвинению в убийстве. Можно, конечно, допустить, что она пошла на прием к частнопрактикующему врачу, в городе не найдется адвоката, который не знал бы врачей, состоящих в приятельских отношениях с полицией, но, когда дело касается составления протокола, таких днем с огнем не сыщешь. Может, эти ребята из полиции совсем спятили или купились на взятку, но в уме им не откажешь.
– Даже после того, как полицейские нашли вас?
Она поворачивается к обоим агентам сыскной полиции, сидящим за тем же столом, что и обвинители, в ее взгляде читается мольба:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Мы не можем разговаривать столько, сколько хотели бы. Она берет с меня слово, что в следующие выходные какое-то время мы побудем вместе, пусть даже несколько часов, скажем, в субботу вечером. Я по голосу чувствую, что, вешая трубку, она дуется на меня; на всем белом свете она единственный родной мне человек, а мы все больше и больше отдаляемся друг от друга. В такие минуты я жалею, что откликнулся на просьбу рокеров, что на самом деле не ушел в отпуск, пусть даже в вынужденный. Столько времени мы могли бы провести вдвоем, времени, которого у меня для нее всегда не хватало. Теперь уже поздно, эти мгновения утеряны безвозвратно, что бы ни случилось в будущем.
Без четверти час. Мы все разложили по полочкам, завтра – наша очередь. Мэри-Лу ухитряется, не вызывая подозрений, задержаться у двери, когда остальные уже вышли, адресуя мне молчаливое приглашение. Но не сегодня же, не хватало только заняться любовью, к тому же в первый раз! Скорее она просто хочет показать, что рядом и готова прийти на помощь. Мило. Она милая женщина, инстинктивный страх, который я поначалу испытывал перед этой красивой, энергичной, смекалистой молодой женщиной-адвокатом, думая, что такую, наверное, ничем не прошибешь (этакий мужик в юбке, иными словами), теперь исчез. Просто удивительно, как быстро можно проникнуться симпатией к человеку, когда ясно, что и он к тебе неравнодушен. Я уже заметил – женщины нравятся мне больше, когда я не боюсь, что меня отвергнут.
Я захлопываю за ней дверцу машины и провожаю взглядом, еще ощущая прикосновение ее губ. Небо усыпано звездами, стоит теплая, сухая ночь, исполненная радужных надежд, которыми мне не суждено на этот раз воспользоваться. Прислонившись к своей машине, я стою, одержимый желанием взять больше от окружающего мира, вступить в новый мир, еще больше слиться с ним. Хочу как бы родиться заново. Хочу быть счастливее, чем я есть.
11
– Так вы утверждаете, что они вас изнасиловали?
– Да. – Она то и дело вертится, ерзает на стуле. В зале душно, дышать нечем.
– Все вместе?
– Ну да, я же тысячу раз уже говорила! – капризным тоном отвечает она.
– Протест! – Моузби вскакивает с места еще до того, как она договаривает фразу до конца.
– На каком основании? – спрашивает Мартинес, может, уже в сотый раз.
– Мы обсуждали эту тему, Ваша честь, вдоль и поперек.
Идет третий день перекрестного допроса Риты Гомес. Каждый из моих коллег с ней уже поработал. Теперь моя очередь.
– Ваша честь, сколько еще раз нас будут прерывать подобными протестами, не относящимися к делу? – спрашиваю я. Моузби всеми способами пытается остановить поток наших доводов, заявляя протесты, которые яйца выеденного не стоят. Мартинесу такая тактика порядком надоела, взгляд, который он бросает на Моузби, нельзя назвать дружелюбным.
– Согласен, эта тема действительно обсуждалась, – отвечаю я на вопросительный взгляд Мартинеса, – но совершенно очевидно, что не во всех возможных ракурсах. Не мы, а обвинители затронули вопрос о якобы имевшем место изнасиловании. Мы были рады ограничиться тем делом, которое нами рассматривается, но его решили толковать расширительно, ладно, мы не против! Однако мы должны изучить все его обстоятельства настолько тщательно и всесторонне, насколько это необходимо, ибо обвинение – не мы, Ваша честь, а представители обвинения – строит свою аргументацию на причинно-следственной связи. Мы должны заручиться разрешением следить за ее построением, вне зависимости от того, к чему это нас приведет.
– Согласен. Протест отклоняется. И вот еще что, господин Моузби...
– Да, сэр?
– Давайте больше не встревать без нужды, о'кей?
– Да, Ваша честь. Совершенно с Вами согласен.
– Госпожа Гомес... – Я снова поворачиваюсь к ней лицом. Сегодня она одета скромнее, не то что в первый день. Я выяснил, что, увидев ее, Робертсон рвал и метал, спустил с Моузби три шкуры и в тот же вечер отправил по магазинам собственную жену, чтобы та купила ей что-нибудь сама. Сегодня девица одета, словно учительница воскресной школы: скромное синее платьице с белым воротничком, белые туфельки на низком каблуке, нитка искусственного жемчуга. Косметики на лице куда меньше. Она выглядит более юной, более хрупкой.
– Наверное, это было очень больно. Ведь, как вы говорите, они все насиловали. Да еще столько раз.
– Боль была адская. Кровь лилась рекой.
За моей спиной слышится хруст – кто-то сломал карандаш. О! Моузби. Он быстро переглядывается с Гомесом и Санчесом, благодаря их усилиям это дело и выплыло наружу.
– И тогда вы обратились в больницу... кстати, что это была за больница?
Она хочет что-то сказать, но, передумав, сжимает губы.
– Я... – начинает она и останавливается.
– Вы говорите, началось сильное кровотечение.
– Ну да. Очень сильное.
– Так вы обратились в больницу или нет?
Она снова плотно сжимает губы, вглядываясь в зал. Я перехватываю ее взгляд: так и есть, он устремлен на Гомеса и Санчеса. Те сидят, уставившись прямо перед собой, напоминая деревянные фигурки индейцев у входа в табачную лавку.
– Нет, – еле слышно отвечает она.
– Громче, пожалуйста! – просит Мартинес.
– Нет!
Я поворачиваюсь лицом к присяжным. Они – само внимание.
– Неужели вам не было страшно? Когда началось такое сильное кровотечение, неужели вам не пришло в голову, что надо показаться врачу?
– Конечно, я была перепугана до смерти. Вы бы, наверное, тоже испугались на моем месте. Но я боялась обратиться к врачу еще больше, чем боялась кровотечения.
– Почему?
– Врач выложил бы все полиции, она в два счета вычислила бы рокеров, а я их боялась до смерти: вдруг они вернутся и порешат меня, как и обещали, если я только пикну. А я видела, как они обошлись с Ричардом.
– Значит, вы так и не обратились в больницу и не показались врачу?
– Нет.
В данном конкретном случае я ей верю. Независимо от того, было убийство делом рук моих подзащитных или нет, они на самом деле ее трахнули, причем трахнули на славу. Но и думать нечего, что полицейские повезут ее нуда-то, где нужно составлять протокол. Убежден, это одна из причин, по которым обвинение не стало присовокуплять изнасилование к делу по обвинению в убийстве. Можно, конечно, допустить, что она пошла на прием к частнопрактикующему врачу, в городе не найдется адвоката, который не знал бы врачей, состоящих в приятельских отношениях с полицией, но, когда дело касается составления протокола, таких днем с огнем не сыщешь. Может, эти ребята из полиции совсем спятили или купились на взятку, но в уме им не откажешь.
– Даже после того, как полицейские нашли вас?
Она поворачивается к обоим агентам сыскной полиции, сидящим за тем же столом, что и обвинители, в ее взгляде читается мольба:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146