Странные перемены происходят с этими политиками, они могут вести себя как нормальные люди, но стоит им занять какой-то пост, как они тут же начинают говорить так, словно выступают по телевидению, даже если речь идет о частной беседе. Наверное, это приходит но всем привилегированным лицам. Могу представить, как, лежа в постели, некто обращается к жене: «Дорогая, я проанализировал все возможные варианты и, взвесив все «за» и «против», считаю целесообразным заявить, что сегодня вечером нам с тобой нужно трахнуться».
– Если по первоначальному проекту каждая камера была рассчитана на одного человека, – говорю я, – то они хотят, чтобы там и сидел один человек. Вот и все. Если мы выполним это их требование, остальные труда не составят. Особенно учитывая проблему СПИДа.
– Окружные тюрьмы переполнены так, что дальше некуда! – огрызается он. – К тому же следует учитывать, что в большинстве своем прежде всего они не рассчитаны на содержание в заключении закоренелых преступников.
Он договаривает фразу, и наступает напряженная пауза. Я чувствую по сопению в трубке, что он вот-вот примет решение.
– Ладно, пускай так и будет! – В его голосе слышатся еле уловимые веселые нотки. Налогоплательщики? Пошли они к черту, а то они хотят и рыбку съесть и... Что ж, только ничего у них не выйдет.
– Так повелевает закон, и мы будем его соблюдать. Мы отберем у ФБР заброшенный армейский склад к западу от Гэллапа и найдем новое применение имеющимся там казармам. – Ловок, мерзавец, надо отдать ему должное, он держал эту карту в рукаве много месяцев и только теперь решил ее разыграть, заодно выставив себя в лучшем виде. – Вашингтону это не понравится, и нам надо будет отрядить людей на то, чтобы они навели там порядок и составили штат работающих. На все это понадобятся деньги, которых у нас нет. Впрочем, дело кончится тем, что по улицам теперь будет разгуливать множество людей с темным прошлым, но тут уж ничего не поделаешь. Может, хоть тогда народ возьмется за ум и проголосует за строительство новой тюрьмы.
Если Робертсон сейчас в кабинете губернатора и слышит наш разговор, а, вне всякого сомнения, так оно и есть, то при этой фразе он наверняка морщится. Этот ублюдок лезет из кожи вон, чтобы избавить общество от всякого рода темных личностей, а тут всего один мой звонок, и они в массовом порядке выходят на свободу.
– Что еще? – спрашивает губернатор.
– Амнистия.
– Но там же погибли люди!
– Да, погибли.
– Они были убиты самими же заключенными!
– Правильно.
– Это не может сойти им с рук.
– Я им так и сказал. Они это знают, но пытаются выторговать лучшие условия. Как и мы сами.
– Вы знаете, кто убийцы?
– Нет, – честно отвечаю я, – но они знают.
– Им придется примириться с тем, что музыку будем заказывать мы и, прежде чем объявить поголовную амнистию, спалим всю тюрьму дотла.
По большому счету я с ним согласен, но помалкиваю, мое дело маленькое, однако хочу, чтобы он помнил, что я действую на собственный страх и риск.
– Когда вы собираетесь возобновить переговоры?
– Утром. Сейчас мы с ног валимся от усталости.
– Удачи. Можете звонить мне в любое время, господин Александер.
– Меня это очень вдохновляет, – отвечаю я и вешаю трубку прежде, чем он успевает подумать, чего в моем голосе больше – сарказма или лести.
Ночь. Я и понятия не имею, который сейчас час, я не взял с собой в тюрьму ничего из ценных вещей, включая наручные часы. Жара просто одуряющая, от нее и от дыма я едва не задыхаюсь. Тело все липкое и мокрое от пота, на одежду жалко смотреть, подмышки и яйца чешутся, словно по всему телу ползают вши. То же испытывают и остальные восемьсот мужиков.
По идее, на исходе каждого дня мне бы надо выбираться из тюрьмы и являться на доклад к губернатору. Сегодня вечером мы решили, что лучше остаться, потому что принимать решение нужно или сегодня, или никогда. Либо мы вскоре договоримся, либо власти начнут осаду тюрьмы.
Но сон не идет, слишком жарко и душно. Я лежу на койке в камере, отведенной мне на верхнем этаже, в стороне от остальных, в самом конце коридора, она максимально удалена от того места, где разворачиваются основные события, хотя и находится в том же здании, что и остальные камеры. Вообще-то она должна неплохо проветриваться, им хотелось создать мне хотя бы минимум удобств, если о них вообще можно говорить.
Ни о каком проветривании нет и речи. Воздух застыл на месте, как те обезображенные до неузнаваемости тела, уснувшие вечным сном четырьмя этажами ниже.
У выхода из камер охранники из числа заключенных молча расхаживают взад-вперед по ярусам, периодически меняясь сменами, – они охраняют меня. Каждые несколько минут кто-нибудь заглядывает, проверяя, на месте ли я. Не знаю, кто они, их лица по-прежнему скрыты масками, они не снимут их до тех пор, пока бунт не кончится и всех не разоружат.
Весь прошедший час было очень тихо, такое впечатление, что по всей тюрьме пронесся ветер, нагоняющий сон, словно опустилась невидимая пленка, на время умиротворив всех и вся. Мне уже доводилось испытывать такое ощущение, подобное движущемуся туману, наркотическому сну, в котором находится человек после очередной дозы. Физическое и душевное истощение связало всех воедино, все, кто сейчас в тюрьме, стали частью одного организма, пребывающего в состоянии хаоса. Стоит оборвать одну нить, и он умрет.
Одно из правильных решений, принятых советом заключенных, состояло во введении комендантского часа в ночное время. Ночью все, кроме охранников, находятся в камерах. Заключенные с радостью встретили это известие, теперь они могут поспать и набраться сил. Нельзя же спать, будучи все время начеку, прислушиваясь, как бы какой-нибудь идиот, вколовший себе очередную дозу, не прокрался тайком в камеру и не всадил тебе нож в грудь.
Может, в тюрьме и найдется место, где кто-нибудь сейчас спит, но я в этом сомневаюсь, если только человека не сморил сон от истощения. У того, кто способен заснуть при подобных обстоятельствах, наверное, нет ни стыда, ни совести, не говоря уже о смелости. Я уверен, как и я, остальные тоже бодрствуют, остаются начеку, стараясь сохранять спокойствие. В сложившихся условиях это лучшее, что можно сделать.
Мертвая тишина, не слышно даже шагов охранников.
Осторожно и по возможности бесшумно встаю с койки. Я не стал раздеваться, лучше пусть одежда будет измятой, чем снимать ее, а потом снова надевать второпях. На цыпочках крадусь к двери и выглядываю наружу.
На этаже никого не видно. Охранников и след простыл. Мне видно не очень далеко, дым слишком густой, но я вижу, что на этаже никого нет.
Волосы у меня встают дыбом, я чувствую мурашки по коже.
Ловушка. Мне приготовили какой-то сюрприз.
Я пристально всматриваюсь сначала в один конец коридора, потом в другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146