если удастся вытащить его, за остальными дело не станет.
Рокеры провожают нас грустными взглядами. Каким бы крутым ты ни казался, поджилки-то все равно трясутся! Одна мысль о том, что до конца дней окажешься в зарешеченной камере размером шесть на девять футов или, чего доброго, угодишь на электрический стул, может привести в чувство любого, кто еще не сбрендил. А эти мужики не сбрендили, просто у них такой стиль, и вот теперь он начинает выходить им боком.
Мы пьем кофе и разговариваем.
– Может, они в самом деле невиновны, – говорит Мэри-Лу тоном, в котором сквозят удивленные нотки.
– Им шьют дело, это точно! – добавляет Томми. – Более политизированного дела мне еще не попадалось.
– Привыкай! – советует Пол, помешивая ложечкой два куска сахара в чашке. – Политика на этом суде будет в центре внимания. Виновен ты или нет, в такой ситуации это мало что значит, черт побери!
Он старается сделать вид, будто все не так плохо – искусство, которое приходит с годами, с опытом.
Нельзя судить подзащитных, нужно представлять их интересы. Нельзя допускать, чтобы эмоции брали верх над ходом мыслей и тем, как ты строишь защиту. Нужно выполнять свою работу так, чтобы комар носа не подточил, и мириться с тем, что люди, чьи сердца обливаются кровью, зарабатывают себе еще и язву в придачу.
Завтра, после раздельных встреч с подзащитными, мы соберемся снова и попытаемся сопоставить свои выводы. Я счастлив: пока они тоже считают, что, независимо от того, виновны рокеры или нет (в той или иной степени они еще воздерживаются от комментариев), власти штата явно шьют им дело. Единомыслие придает нам бодрости и оптимизма, и подготовка к суду, сама по себе тягостная, обещает пойти как по маслу.
Пол и Томми уходят, Мэри чуть задерживается. Меня так и подмывает пригласить ее на ужин, особенно когда она накрывает мою руку своей.
– Спасибо, что привлек меня к этому делу, Уилл, – говорит она. – Именно оно мне и было нужно, ты даже представить себе не можешь, как нужно! – Она сидит так близко, что я чувствую аромат ее духов. «Шанель № 5». Пахнет так, что голова идет кругом.
– Я рад, что ты рада. – Ну же, старик, подгоняю я себя, не упускай такой случай, тебя послушать – уши вянут!
– Захватывающее дело, правда? Стоит подвернуться чему-нибудь подобному, как сразу вспоминаешь, зачем пошла в адвокаты. Разница просто бросается в глаза, – в такт словам она сильно хлопает ладонью по столу, – после всей той муры, которой занимаешься в «Симпсон энд Уоллес», хотя там и платят большие бабки. – Она пристально глядит на меня: глаза у нее огромные, такие же голубые, как у актера и режиссера Пола Ньюмена (может, она носит контактные линзы, ну и что с того?), и блестят так, как могут блестеть только у адвоката, который сил не пожалеет, чтобы защитить обвиняемого.
– Поэтому мне и нравится адвокатская практика. То, что я делаю, хоть что-то, да значит, – скромно добавляю я. Осталось еще застенчиво похлопать ресницами, чтобы все видели, какой я скромный и самоотверженный.
– Если нужно будет, звони мне в любое время. Я серьезно, Уилл. Это дело займет у нас дни и ночи.
Я киваю. Мне хочется есть, так почему бы...
– Кроме сегодняшнего вечера, – сочувственно, даже озорно улыбается она. – Ужин у меня занят.
– У меня, кстати, тоже, – улыбаюсь я в ответ, давая понять, что ценю такую исключительную самоотверженность, ни в коем случае не хочу посягать на ее личную жизнь.
Черт! А ведь все казалось уже на мази!
Стоя на пороге, я провожаю ее взглядом. А что, отсюда она тоже смотрится неплохо! Хватит, Александер, укоряю я себя. Вы же с ней коллеги, а ты уже собрался ее трахнуть!
Нет, поступив так, я допустил бы ошибку, доходит до меня, хотя я чуть было не решил приударить за ней. Боже, останови меня, пока я снова не убил человека, – или как там говорят о такой бестолочи, как я. Если уж на то пошло, надо сделать татуировку на руке: делу – время, потехе – час. Так будет лучше, с какой стороны ни возьми. Безопаснее, во всяком случае.
4
– Я хочу тебе кое-что показать.
– Да? – Я не обращаю внимания на ее слова, уже поздно, мы с Клаудией весь уик-энд косо смотрели друг на друга. Я не мог отделаться от мыслей о деле, и она, конечно, тут же не преминула заметить это, дети чуют такие вещи почище радара командования стратегической авиацией, они в два счета определят, что с тобой что-то неладно. Она повзрослела, перешла в следующий класс, стала самостоятельнее, старые правила уже не срабатывают. Непринужденного, безропотного представления о том, что папа всегда и во всем прав, нет и в помине, я уже не безусловный авторитет по поводу всего, что творится на свете. Время летит, и мне от этого не по себе, дело не только в том, что она мое дитя, я хочу, чтобы она оставалась дитем – юным, невинным – и нуждалась во мне. В эти выходные впервые до меня дошло, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне. Это открытие причинило мне самую настоящую физическую боль, рвущую сердце. Переезд в Сиэтл она переживет играючи, пройдет месяц, и у нее начнется новая жизнь, в которой мне не останется места. Она уже завела речь о новом доме, где они будут жить, о новой машине. Да все, что ни возьми, будет новым! Но папа останется таким же, она все время будет ко мне приезжать, чаще, чем когда бы то ни было, – она утешает меня, как только может.
Она утешает меня.
Расставание будет тяжелым. Она спит в своей кроватке в тридцати футах от меня, а я уже скучаю по ней.
– Я хочу тебе кое-что показать, – снова говорит Патриция.
Я поднимаю голову. Она стоит на пороге своей спальни, силуэт ее четко вырисовывается на темном фоне.
– Что показать? Мне уже пора идти, надо еще поработать вечером.
– Всего на минутку.
Я подхожу к двери в спальню. Она стоит спиной ко мне. Кроме шорт, на ней ничего нет. Я чувствую, как член у меня начинает подниматься. Она поворачивается ко мне лицом.
– Что скажешь?
В горле у меня становится сухо. Никогда еще не чувствовал я себя так скованно с женщиной – с тех пор, как учился в неполной средней школе.
– Красота! – отвечаю я, обретая дар речи. Она подходит ко мне, но, не доходя фута, останавливается.
– Ты серьезно?
Я киваю, я не настолько уверен в себе, чтобы говорить слишком много.
– Они не слишком большие?
– Нет. В самый раз. То, что нужно, – севшим голосом говорю я и провожу языком по пересохшим губам.
Я не могу отвести от них глаз. Такие сиськи, когда я был еще мальчишкой, мы называли бамперами от «кадиллака».
Она улыбается:
– Я боялась переборщить с размером. Знаешь, не хотелось, чтобы на тебя смотрели, как на потаскуху.
Я молча киваю.
– Но я решила, что раз уж взялась за это дело, то доведу его до конца. Но так, чтобы было видно, что у меня есть вкус, – добавляет она застенчиво, словно школьница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Рокеры провожают нас грустными взглядами. Каким бы крутым ты ни казался, поджилки-то все равно трясутся! Одна мысль о том, что до конца дней окажешься в зарешеченной камере размером шесть на девять футов или, чего доброго, угодишь на электрический стул, может привести в чувство любого, кто еще не сбрендил. А эти мужики не сбрендили, просто у них такой стиль, и вот теперь он начинает выходить им боком.
Мы пьем кофе и разговариваем.
– Может, они в самом деле невиновны, – говорит Мэри-Лу тоном, в котором сквозят удивленные нотки.
– Им шьют дело, это точно! – добавляет Томми. – Более политизированного дела мне еще не попадалось.
– Привыкай! – советует Пол, помешивая ложечкой два куска сахара в чашке. – Политика на этом суде будет в центре внимания. Виновен ты или нет, в такой ситуации это мало что значит, черт побери!
Он старается сделать вид, будто все не так плохо – искусство, которое приходит с годами, с опытом.
Нельзя судить подзащитных, нужно представлять их интересы. Нельзя допускать, чтобы эмоции брали верх над ходом мыслей и тем, как ты строишь защиту. Нужно выполнять свою работу так, чтобы комар носа не подточил, и мириться с тем, что люди, чьи сердца обливаются кровью, зарабатывают себе еще и язву в придачу.
Завтра, после раздельных встреч с подзащитными, мы соберемся снова и попытаемся сопоставить свои выводы. Я счастлив: пока они тоже считают, что, независимо от того, виновны рокеры или нет (в той или иной степени они еще воздерживаются от комментариев), власти штата явно шьют им дело. Единомыслие придает нам бодрости и оптимизма, и подготовка к суду, сама по себе тягостная, обещает пойти как по маслу.
Пол и Томми уходят, Мэри чуть задерживается. Меня так и подмывает пригласить ее на ужин, особенно когда она накрывает мою руку своей.
– Спасибо, что привлек меня к этому делу, Уилл, – говорит она. – Именно оно мне и было нужно, ты даже представить себе не можешь, как нужно! – Она сидит так близко, что я чувствую аромат ее духов. «Шанель № 5». Пахнет так, что голова идет кругом.
– Я рад, что ты рада. – Ну же, старик, подгоняю я себя, не упускай такой случай, тебя послушать – уши вянут!
– Захватывающее дело, правда? Стоит подвернуться чему-нибудь подобному, как сразу вспоминаешь, зачем пошла в адвокаты. Разница просто бросается в глаза, – в такт словам она сильно хлопает ладонью по столу, – после всей той муры, которой занимаешься в «Симпсон энд Уоллес», хотя там и платят большие бабки. – Она пристально глядит на меня: глаза у нее огромные, такие же голубые, как у актера и режиссера Пола Ньюмена (может, она носит контактные линзы, ну и что с того?), и блестят так, как могут блестеть только у адвоката, который сил не пожалеет, чтобы защитить обвиняемого.
– Поэтому мне и нравится адвокатская практика. То, что я делаю, хоть что-то, да значит, – скромно добавляю я. Осталось еще застенчиво похлопать ресницами, чтобы все видели, какой я скромный и самоотверженный.
– Если нужно будет, звони мне в любое время. Я серьезно, Уилл. Это дело займет у нас дни и ночи.
Я киваю. Мне хочется есть, так почему бы...
– Кроме сегодняшнего вечера, – сочувственно, даже озорно улыбается она. – Ужин у меня занят.
– У меня, кстати, тоже, – улыбаюсь я в ответ, давая понять, что ценю такую исключительную самоотверженность, ни в коем случае не хочу посягать на ее личную жизнь.
Черт! А ведь все казалось уже на мази!
Стоя на пороге, я провожаю ее взглядом. А что, отсюда она тоже смотрится неплохо! Хватит, Александер, укоряю я себя. Вы же с ней коллеги, а ты уже собрался ее трахнуть!
Нет, поступив так, я допустил бы ошибку, доходит до меня, хотя я чуть было не решил приударить за ней. Боже, останови меня, пока я снова не убил человека, – или как там говорят о такой бестолочи, как я. Если уж на то пошло, надо сделать татуировку на руке: делу – время, потехе – час. Так будет лучше, с какой стороны ни возьми. Безопаснее, во всяком случае.
4
– Я хочу тебе кое-что показать.
– Да? – Я не обращаю внимания на ее слова, уже поздно, мы с Клаудией весь уик-энд косо смотрели друг на друга. Я не мог отделаться от мыслей о деле, и она, конечно, тут же не преминула заметить это, дети чуют такие вещи почище радара командования стратегической авиацией, они в два счета определят, что с тобой что-то неладно. Она повзрослела, перешла в следующий класс, стала самостоятельнее, старые правила уже не срабатывают. Непринужденного, безропотного представления о том, что папа всегда и во всем прав, нет и в помине, я уже не безусловный авторитет по поводу всего, что творится на свете. Время летит, и мне от этого не по себе, дело не только в том, что она мое дитя, я хочу, чтобы она оставалась дитем – юным, невинным – и нуждалась во мне. В эти выходные впервые до меня дошло, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне. Это открытие причинило мне самую настоящую физическую боль, рвущую сердце. Переезд в Сиэтл она переживет играючи, пройдет месяц, и у нее начнется новая жизнь, в которой мне не останется места. Она уже завела речь о новом доме, где они будут жить, о новой машине. Да все, что ни возьми, будет новым! Но папа останется таким же, она все время будет ко мне приезжать, чаще, чем когда бы то ни было, – она утешает меня, как только может.
Она утешает меня.
Расставание будет тяжелым. Она спит в своей кроватке в тридцати футах от меня, а я уже скучаю по ней.
– Я хочу тебе кое-что показать, – снова говорит Патриция.
Я поднимаю голову. Она стоит на пороге своей спальни, силуэт ее четко вырисовывается на темном фоне.
– Что показать? Мне уже пора идти, надо еще поработать вечером.
– Всего на минутку.
Я подхожу к двери в спальню. Она стоит спиной ко мне. Кроме шорт, на ней ничего нет. Я чувствую, как член у меня начинает подниматься. Она поворачивается ко мне лицом.
– Что скажешь?
В горле у меня становится сухо. Никогда еще не чувствовал я себя так скованно с женщиной – с тех пор, как учился в неполной средней школе.
– Красота! – отвечаю я, обретая дар речи. Она подходит ко мне, но, не доходя фута, останавливается.
– Ты серьезно?
Я киваю, я не настолько уверен в себе, чтобы говорить слишком много.
– Они не слишком большие?
– Нет. В самый раз. То, что нужно, – севшим голосом говорю я и провожу языком по пересохшим губам.
Я не могу отвести от них глаз. Такие сиськи, когда я был еще мальчишкой, мы называли бамперами от «кадиллака».
Она улыбается:
– Я боялась переборщить с размером. Знаешь, не хотелось, чтобы на тебя смотрели, как на потаскуху.
Я молча киваю.
– Но я решила, что раз уж взялась за это дело, то доведу его до конца. Но так, чтобы было видно, что у меня есть вкус, – добавляет она застенчиво, словно школьница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146