Он обнаружил, что находится посреди дома, полного комнат и лабораторий, углы которых исчезают в тени, дабы скрыть недостатки постройки. Под откосом крыши сплетались карнизы, грубые ступеньки и доски, перемежаемые множеством окон, от которых под невообразимыми углами расходились лучи света. Все это создавало ощущение полнейшего хаоса. Балкон, поддерживаемый укосинами (раньше выполнял функцию трибуны), был освещен большим окном, вырезанным в крыше, какие бывают в зернохранилищах. Клод хотел на него забраться и рассмотреть получше, но Анри остановил подростка.
– Давай пойдем дальше, – нараспев произнес Увалень. – Здесь библиотека. – Чтобы избежать возможного недопонимания, он добавил: – Где хранятся книги.
Недопонимания, правда, возникнуть и не могло. На огромных атласах стояли словари, на словарях – справочники, на справочниках – произведения художественной литературы, формировавшие таким образом гигантские сталагмиты знаний, мимо которых трудно было пройти, не задев. Клод оказался по пояс в словах. Несмотря на то что в альковах библиотеки имелись книжные шкафы, поблескивавшие ромбиками лака, аббат в ходе своих исследований поместил книги в более доступное место. А освободившиеся полки он заполнил лабораторным оборудованием. Пачки бумаги лежали под прессом больших раковин, ступок и окаменелостей, оберегаемые от атак Бешеной Вдовы. Клод уставился на сталагмиты книг.
– Аббат называет их своими храмами. Они напоминают ему купола соборов, увиденных во время путешествия по Новой Испании.
В кажущемся беспорядке среди томов на самом деле присутствовала строгая иерархия. По центру располагались книги, соответствующие центральным областям исследований аббата. Клод вытащил одну книгу – «Образование и строение гласных» профессора Христиана Готтлиба Кратценштейна. Увалень предупредил мальчика, что не стоит вторгаться в этот кажущийся хаос.
– Аббат говорит, что его книги находятся в таком порядке, каковой может оценить только он.
Клод с удивлением заметил, что число открытых книг превосходит число закрытых. Многие томики стояли напротив руг друга и вели только им понятный разговор – натуралисты, механики, философы высказывались за свои идеи, оспаривали чужие или соглашались с ними.
Клод остановился, чтобы составить в уме будущий набросок. Он присмотрелся к книгам и заметил, что аббат очень требователен к ним – на форзацах были написаны критические комментарии, из многих томов торчали закладки с заметками о других книгах, посвященных той же теме.
Увалень повел своего подопечного дальше по новым коридорам и альковам, пока не остановился возле старинного клавесина, на крышке которого лежали книги.
– Бар. Сейчас мы с тобой войдем в бар.
– Где хранятся разные жидкости? – предположил Клод.
– Ага, точно. Бар. Где хранятся разные жидкости. И еще кое-что.
Увалень оживился, как только вошел в комнату. Он стал если не болтливым, то по крайней мере способным на общение. Его глаза раскрылись, а дыхание участилось (до этого его легкие работали не быстрее, чем маленькие мехи, какими пользуются эмалировщики).
– Я – ответственный за склады. – Он поднял руку и начал считать: – Слежу за красками, земляными пробами, порошками, клеями, растениями, – пальцы на одной руке закончились, и Анри принялся за вторую, – за образцами мочи, слюны, за родниковыми водами. – Он указал на ряд бутылочек с жидкостями для причастия. – Аббат взял их в часовне.
Анри поднял бутылку из матового стекла и показал Клоду.
– А это – мертвая вода, прославленная Челлини. Он сравнил ее с pisse de chat sauvage. – Увалень гордо добавил: – У нас богатейшая коллекция образцов мочи в долине! – Только Клоду вовсе не хотелось, чтобы ему это доказывали.
Анри отодвинул тяжелую свинцовую занавеску, обшитую черной шерстью.
– Лаборатория красок. Здесь хранятся краски. Аббат говорит, что если бы радуга случайно попала в эту комнату и как-нибудь пробралась через черную занавеску, она тут же убежала бы, опозоренная, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
Клод согласился с этим утверждением. Он никогда не видел такой коллекции красителей. Ему было трудно сдержаться и не открыть хотя бы одну коробочку.
Анри снова начал загибать пальцы и считать.
– Красная графитовая паста в трех оттенках, жженая охра из пяти стран, три синих красителя, капуцин, переименованный аббатом из-за его религиозной нетерпимости, одна-две-три-четыре-пять сепий…
По прошествии некоторого времени Анри заговорил о проблеме классификации содержимого складов:
– Куда, например, следует отнести знаменитый индийский желтый – к краскам, к образцам мочи или к ископаемым? – Анри вдруг заметил, что бутылка с концентрированной азотной кислотой стоит не на той полке. Он поставил ее на свое место и продолжил: – Знаешь, Сантерр считает, что цветовая гамма состоит только из пяти элементов, как-то: массикот – желтый цвет, le brun rouge, белый, outremer и черный. Черт возьми! Да один только массикот чего стоит – множество видов! Чэймберс описывает всего три. А как же различные виды охры? А сепия? Однажды аббат решил проверить качество доставки. Он заказал бочонок живых кальмаров. Так они все сдохли и протухли! А как же орпимент?
«А как же орпимент?» Клод не понимал, о чем идет речь, оставалось только догадываться. Информация стала еще более непонятной, когда Анри заговорил о всевозможных эмалях, хранившихся в лакированных коробках, и о лаках, покоившихся в эмалированных коробках. Клод оказался среди банок с конголезской камедью, клеем из кроличьей кожи, красок из кешью и лакрицы.
– На-ка попробуй вот это, – сказал Анри. – Идеально подходит для проклейки бумаги.
– Попробовать?
– Нуда, лизни.
Клод осторожно лизнул субстанцию – она оказалась очень сладкой. Это не могло не напомнить ему об острове Памплмаус.
Они шли дальше вдоль полок, на которых стояло множество банок со слюной и водами. Анри открыл парочку.
– Это дождевая вода, из нее мы изготовляем чернила Лемери. А это – родниковая, для формулы Жоффруа. В той банке – только что растаявший снег. У снеговой воды особенный состав. На-ка глотни. Она не такая густая и слегка мутновата. Зато хорошо пенится с мылом.
Они прошли мимо гербария, не остановившись. Но Анри успел сделать необдуманное замечание по поводу стеблей чертова пальца.
– Ох, прости, – запинаясь, произнес Увалень. – Я не хотел напоминать тебе о больной руке.
Клод приготовился к неосторожным замечаниям, которые могли коснуться его пальца. К тому времени, когда мальчик объявился в поместье, он вспомнил и собрал воедино всю историю ампутации пальца. Он рассказал Анри, как ему твердили, что родинка скоро отвалится, и как она не отвалилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
– Давай пойдем дальше, – нараспев произнес Увалень. – Здесь библиотека. – Чтобы избежать возможного недопонимания, он добавил: – Где хранятся книги.
Недопонимания, правда, возникнуть и не могло. На огромных атласах стояли словари, на словарях – справочники, на справочниках – произведения художественной литературы, формировавшие таким образом гигантские сталагмиты знаний, мимо которых трудно было пройти, не задев. Клод оказался по пояс в словах. Несмотря на то что в альковах библиотеки имелись книжные шкафы, поблескивавшие ромбиками лака, аббат в ходе своих исследований поместил книги в более доступное место. А освободившиеся полки он заполнил лабораторным оборудованием. Пачки бумаги лежали под прессом больших раковин, ступок и окаменелостей, оберегаемые от атак Бешеной Вдовы. Клод уставился на сталагмиты книг.
– Аббат называет их своими храмами. Они напоминают ему купола соборов, увиденных во время путешествия по Новой Испании.
В кажущемся беспорядке среди томов на самом деле присутствовала строгая иерархия. По центру располагались книги, соответствующие центральным областям исследований аббата. Клод вытащил одну книгу – «Образование и строение гласных» профессора Христиана Готтлиба Кратценштейна. Увалень предупредил мальчика, что не стоит вторгаться в этот кажущийся хаос.
– Аббат говорит, что его книги находятся в таком порядке, каковой может оценить только он.
Клод с удивлением заметил, что число открытых книг превосходит число закрытых. Многие томики стояли напротив руг друга и вели только им понятный разговор – натуралисты, механики, философы высказывались за свои идеи, оспаривали чужие или соглашались с ними.
Клод остановился, чтобы составить в уме будущий набросок. Он присмотрелся к книгам и заметил, что аббат очень требователен к ним – на форзацах были написаны критические комментарии, из многих томов торчали закладки с заметками о других книгах, посвященных той же теме.
Увалень повел своего подопечного дальше по новым коридорам и альковам, пока не остановился возле старинного клавесина, на крышке которого лежали книги.
– Бар. Сейчас мы с тобой войдем в бар.
– Где хранятся разные жидкости? – предположил Клод.
– Ага, точно. Бар. Где хранятся разные жидкости. И еще кое-что.
Увалень оживился, как только вошел в комнату. Он стал если не болтливым, то по крайней мере способным на общение. Его глаза раскрылись, а дыхание участилось (до этого его легкие работали не быстрее, чем маленькие мехи, какими пользуются эмалировщики).
– Я – ответственный за склады. – Он поднял руку и начал считать: – Слежу за красками, земляными пробами, порошками, клеями, растениями, – пальцы на одной руке закончились, и Анри принялся за вторую, – за образцами мочи, слюны, за родниковыми водами. – Он указал на ряд бутылочек с жидкостями для причастия. – Аббат взял их в часовне.
Анри поднял бутылку из матового стекла и показал Клоду.
– А это – мертвая вода, прославленная Челлини. Он сравнил ее с pisse de chat sauvage. – Увалень гордо добавил: – У нас богатейшая коллекция образцов мочи в долине! – Только Клоду вовсе не хотелось, чтобы ему это доказывали.
Анри отодвинул тяжелую свинцовую занавеску, обшитую черной шерстью.
– Лаборатория красок. Здесь хранятся краски. Аббат говорит, что если бы радуга случайно попала в эту комнату и как-нибудь пробралась через черную занавеску, она тут же убежала бы, опозоренная, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
Клод согласился с этим утверждением. Он никогда не видел такой коллекции красителей. Ему было трудно сдержаться и не открыть хотя бы одну коробочку.
Анри снова начал загибать пальцы и считать.
– Красная графитовая паста в трех оттенках, жженая охра из пяти стран, три синих красителя, капуцин, переименованный аббатом из-за его религиозной нетерпимости, одна-две-три-четыре-пять сепий…
По прошествии некоторого времени Анри заговорил о проблеме классификации содержимого складов:
– Куда, например, следует отнести знаменитый индийский желтый – к краскам, к образцам мочи или к ископаемым? – Анри вдруг заметил, что бутылка с концентрированной азотной кислотой стоит не на той полке. Он поставил ее на свое место и продолжил: – Знаешь, Сантерр считает, что цветовая гамма состоит только из пяти элементов, как-то: массикот – желтый цвет, le brun rouge, белый, outremer и черный. Черт возьми! Да один только массикот чего стоит – множество видов! Чэймберс описывает всего три. А как же различные виды охры? А сепия? Однажды аббат решил проверить качество доставки. Он заказал бочонок живых кальмаров. Так они все сдохли и протухли! А как же орпимент?
«А как же орпимент?» Клод не понимал, о чем идет речь, оставалось только догадываться. Информация стала еще более непонятной, когда Анри заговорил о всевозможных эмалях, хранившихся в лакированных коробках, и о лаках, покоившихся в эмалированных коробках. Клод оказался среди банок с конголезской камедью, клеем из кроличьей кожи, красок из кешью и лакрицы.
– На-ка попробуй вот это, – сказал Анри. – Идеально подходит для проклейки бумаги.
– Попробовать?
– Нуда, лизни.
Клод осторожно лизнул субстанцию – она оказалась очень сладкой. Это не могло не напомнить ему об острове Памплмаус.
Они шли дальше вдоль полок, на которых стояло множество банок со слюной и водами. Анри открыл парочку.
– Это дождевая вода, из нее мы изготовляем чернила Лемери. А это – родниковая, для формулы Жоффруа. В той банке – только что растаявший снег. У снеговой воды особенный состав. На-ка глотни. Она не такая густая и слегка мутновата. Зато хорошо пенится с мылом.
Они прошли мимо гербария, не остановившись. Но Анри успел сделать необдуманное замечание по поводу стеблей чертова пальца.
– Ох, прости, – запинаясь, произнес Увалень. – Я не хотел напоминать тебе о больной руке.
Клод приготовился к неосторожным замечаниям, которые могли коснуться его пальца. К тому времени, когда мальчик объявился в поместье, он вспомнил и собрал воедино всю историю ампутации пальца. Он рассказал Анри, как ему твердили, что родинка скоро отвалится, и как она не отвалилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105