Лучше бы я его выпил».
Бесспорно, в жителях дома на улице Святого Севериана проснулся изобретательский дух. И связано это было как с Агнес, так и с тем, что они задумали.
49
Тетрадь Клода трудно было осмыслить даже в лучшие времена, когда он старался выражать мысли яснее. Ну а теперь разобраться в ней казалось и вовсе невозможным. Идеи так и сыпались из Клода. Они множились, объединялись, прыгали, закручивались вверх и вниз по странице, постепенно сходили на нет, иссякали – и возникали снова! А сама работа требовала от него знаний механики, музыки и анатомии. (Впрочем, сам Клод никогда не разделял эти дисциплины.)
Над первой частью исследований – то есть над механикой – молодой изобретатель хорошо потрудился во время зимнего путешествия. И хотя оставалось еще много дел, все же он не считал, что препятствия, возникшие на его пути, непреодолимы. По этой причине, осев в Париже, Клод полностью посвятил себя музыке, будучи вдохновлен единственной фальшивой нотой гобоя.
С тех самых пор он не переставая думал о широких возможностях язычка. Он обсуждал его свойства с выдающимися производителями музыкальных инструментов – с теми, кто соглашался говорить, – и проводил эксперименты у себя дома. Клод старался повторить необычный звук, который он услышал однажды, прижимаясь к балюстрадам концертного зала. Какое-то время он даже подумывал о поездке к человеку, который выращивал тростник в Лангедоке, но отказался от предложения из-за стоимости путешествия. Вместо этого Клод ограничился мастерскими Парижа. В его тетрадке упоминаются как минимум тридцать мастеров, с которыми он встречался.
Клод пробовал и отполированный тростник, и очень тонкий и помещал сразу несколько травинок в различные зажимы. Первые результаты оказались весьма обнадеживающими. Через несколько недель он смог извлечь звук «а-а-а» при помощи слегка увлажненного язычка, закрепленного в переделанных ювелирных тисках. Клод надеялся, что за этим последуют «о-о-о» и «э-э-э». Они не последовали. Клод забросил тростник и испытал различные его заменители: китовый ус, лучину и другие эластичные пластины. Наконец он дошел до металла.
С металлом все обстояло иначе. Звук, извлеченный единожды, легко мог быть воспроизведен во второй раз. И хотя приходилось постоянно следить за давлением, это все же было проще, чем ежесекундно смачивать тростник слюной или яичным белком. Клод побеседовал с одним мастером, занимающимся органами, учеником знаменитого Левебре. Беседа привела к тому, что в ход пошли новые клапаны и лук-шалот, что, в свою очередь, послужило основанием для извлечения нескольких необходимых звуков. По тетради Клода можно понять, что именно в этот период ему впервые удалось воспроизвести музыкально-механическое, но вместе с тем вполне человеческое пуканье.
Он изучил огромное количество всевозможных криков и воплей. Он экспериментировал с тысячей рожков. Он познакомился с одним чешским музыкантом и изготовителем инструментов, которому удалось расширить диапазон некоторых духовых (правда, от этого лишь пострадало число уже доступных звуков). Несколько страниц тетради Клода и вовсе стерты. В
какой-то момент он возвращался к работе Кратценштайна «Образование и строение гласных», к книге, которой увлекался еще в поместье. Это ни к чему не привело, а лишь отняло время на подробное изучение китайского инструмента под названием ченг.
Клод вернулся к тому, с чего начал. Он снова часами просиживал над столом, заваленным стебельками Arundo donax, отвратительно капризного растения. Он провел еще несколько экспериментов. Он резал тростник новым способом, смачивал разнообразными жидкостями. Он пользовался новыми тисками из клена, самшита, сосны и ивы. Ива, кстати, была взята из протеза, приготовленного плотником специально для больного гангреной.
Работа не сдвинулась с места. Клод заметил, что всегда покупал высушенный тростник. А что, если воспользоваться свежим? Он обсудил это с аббатом, и тот посоветовал ему потакать любым догадкам, куда бы они ни завели, даже если при этом придется отправиться «туда» (под «туда» подразумевался Лангедок).
– Свежие стебли могут стать вдохновением для новых идей. Езжай! Езжай!!!
Клод написал человеку из Лангедока, с которым уже связывался раньше. И вновь ответ был крайне доброжелательным. Письмо заканчивалось замечательно убедительной фразой: «Приезжайте, господин! У нас тут есть целые поля язычкового дерева (видимо, так он называл тростник), и мостовые, и тенистые аллеи, влажные от вдохновения!» (Или, быть может, имелось в виду испарение. Бумага в этом месте смялась, и понять, что написано, не представлялось возможным.) После нескольких дней, проведенных в сомнениях, размышлениях и скрупулезных подсчетах стоимости путешествия, Клод поехал на юг Франции, отправившись на поиски тонкого стебля растения, которое должно было помочь ему воспроизвести один особый звук.
* * *
Никаких мостовых в Лангедоке, конечно, не оказалось. Не оказалось и тенистых аллей. Клод пал жертвой хозяйского преувеличения и невыносимой южной жары. Действительно, можно было видеть, как пары поднимаются с полей (на самом деле не с полей, а с аморфных болот, в которых тонуло все имение). «Имение» – тоже громко сказано. В болоте погряз небольшой домик, а его владелец валялся в постели с приступом болотной лихорадки. Все, что Клод смог услышать через дверь в спальню, так это стук его зубов. Слуга, которому доверяли каждое утро выносить горшок ярко-желтых испражнений больного, не смог объяснить вопиющего несоответствия между описанным и реальным положением вещей.
Клоду показали бедно обставленную комнату – кровать с резными ножками, такая же скамья, треснутый кувшин на столе и железную кружку, покрытую толстым слоем чего-то зеленого, – за все предстояло заплатить, как с уверенностью заявил слуга, крупную сумму денег. Клод принял условия. Ведь ничего другого ему просто не оставалось. На следующее утро он направился к болоту, надеясь превратить испарения южной трясины в сладкие звуки.
Клод храбро рассекал зловонную грязь в течение нескольких дней. Он руками рвал тростник до тех пор, пока не смастерил что-то вроде рукавицы с закрепленными на концах листьями. Но на болоте встречались и другие напасти. Пиявки впивались в тело, и юноше приходилось долгими вечерами прикладывать к ногам соль и жир.
Когда различные сорта тростника были собраны, Клод выложил их на подоконник и на черепицу неподалеку от имения. Вымочив одни стебли и засушив другие, изобретатель начал экспериментировать. В один из влажных жарких полудней Клод, вдоволь накупавшийся в грязи, с ногами, опухшими от пиявок, и карманом, выпотрошенным слугой, вдруг осознал, что секреты Arundo donax не открылись ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Бесспорно, в жителях дома на улице Святого Севериана проснулся изобретательский дух. И связано это было как с Агнес, так и с тем, что они задумали.
49
Тетрадь Клода трудно было осмыслить даже в лучшие времена, когда он старался выражать мысли яснее. Ну а теперь разобраться в ней казалось и вовсе невозможным. Идеи так и сыпались из Клода. Они множились, объединялись, прыгали, закручивались вверх и вниз по странице, постепенно сходили на нет, иссякали – и возникали снова! А сама работа требовала от него знаний механики, музыки и анатомии. (Впрочем, сам Клод никогда не разделял эти дисциплины.)
Над первой частью исследований – то есть над механикой – молодой изобретатель хорошо потрудился во время зимнего путешествия. И хотя оставалось еще много дел, все же он не считал, что препятствия, возникшие на его пути, непреодолимы. По этой причине, осев в Париже, Клод полностью посвятил себя музыке, будучи вдохновлен единственной фальшивой нотой гобоя.
С тех самых пор он не переставая думал о широких возможностях язычка. Он обсуждал его свойства с выдающимися производителями музыкальных инструментов – с теми, кто соглашался говорить, – и проводил эксперименты у себя дома. Клод старался повторить необычный звук, который он услышал однажды, прижимаясь к балюстрадам концертного зала. Какое-то время он даже подумывал о поездке к человеку, который выращивал тростник в Лангедоке, но отказался от предложения из-за стоимости путешествия. Вместо этого Клод ограничился мастерскими Парижа. В его тетрадке упоминаются как минимум тридцать мастеров, с которыми он встречался.
Клод пробовал и отполированный тростник, и очень тонкий и помещал сразу несколько травинок в различные зажимы. Первые результаты оказались весьма обнадеживающими. Через несколько недель он смог извлечь звук «а-а-а» при помощи слегка увлажненного язычка, закрепленного в переделанных ювелирных тисках. Клод надеялся, что за этим последуют «о-о-о» и «э-э-э». Они не последовали. Клод забросил тростник и испытал различные его заменители: китовый ус, лучину и другие эластичные пластины. Наконец он дошел до металла.
С металлом все обстояло иначе. Звук, извлеченный единожды, легко мог быть воспроизведен во второй раз. И хотя приходилось постоянно следить за давлением, это все же было проще, чем ежесекундно смачивать тростник слюной или яичным белком. Клод побеседовал с одним мастером, занимающимся органами, учеником знаменитого Левебре. Беседа привела к тому, что в ход пошли новые клапаны и лук-шалот, что, в свою очередь, послужило основанием для извлечения нескольких необходимых звуков. По тетради Клода можно понять, что именно в этот период ему впервые удалось воспроизвести музыкально-механическое, но вместе с тем вполне человеческое пуканье.
Он изучил огромное количество всевозможных криков и воплей. Он экспериментировал с тысячей рожков. Он познакомился с одним чешским музыкантом и изготовителем инструментов, которому удалось расширить диапазон некоторых духовых (правда, от этого лишь пострадало число уже доступных звуков). Несколько страниц тетради Клода и вовсе стерты. В
какой-то момент он возвращался к работе Кратценштайна «Образование и строение гласных», к книге, которой увлекался еще в поместье. Это ни к чему не привело, а лишь отняло время на подробное изучение китайского инструмента под названием ченг.
Клод вернулся к тому, с чего начал. Он снова часами просиживал над столом, заваленным стебельками Arundo donax, отвратительно капризного растения. Он провел еще несколько экспериментов. Он резал тростник новым способом, смачивал разнообразными жидкостями. Он пользовался новыми тисками из клена, самшита, сосны и ивы. Ива, кстати, была взята из протеза, приготовленного плотником специально для больного гангреной.
Работа не сдвинулась с места. Клод заметил, что всегда покупал высушенный тростник. А что, если воспользоваться свежим? Он обсудил это с аббатом, и тот посоветовал ему потакать любым догадкам, куда бы они ни завели, даже если при этом придется отправиться «туда» (под «туда» подразумевался Лангедок).
– Свежие стебли могут стать вдохновением для новых идей. Езжай! Езжай!!!
Клод написал человеку из Лангедока, с которым уже связывался раньше. И вновь ответ был крайне доброжелательным. Письмо заканчивалось замечательно убедительной фразой: «Приезжайте, господин! У нас тут есть целые поля язычкового дерева (видимо, так он называл тростник), и мостовые, и тенистые аллеи, влажные от вдохновения!» (Или, быть может, имелось в виду испарение. Бумага в этом месте смялась, и понять, что написано, не представлялось возможным.) После нескольких дней, проведенных в сомнениях, размышлениях и скрупулезных подсчетах стоимости путешествия, Клод поехал на юг Франции, отправившись на поиски тонкого стебля растения, которое должно было помочь ему воспроизвести один особый звук.
* * *
Никаких мостовых в Лангедоке, конечно, не оказалось. Не оказалось и тенистых аллей. Клод пал жертвой хозяйского преувеличения и невыносимой южной жары. Действительно, можно было видеть, как пары поднимаются с полей (на самом деле не с полей, а с аморфных болот, в которых тонуло все имение). «Имение» – тоже громко сказано. В болоте погряз небольшой домик, а его владелец валялся в постели с приступом болотной лихорадки. Все, что Клод смог услышать через дверь в спальню, так это стук его зубов. Слуга, которому доверяли каждое утро выносить горшок ярко-желтых испражнений больного, не смог объяснить вопиющего несоответствия между описанным и реальным положением вещей.
Клоду показали бедно обставленную комнату – кровать с резными ножками, такая же скамья, треснутый кувшин на столе и железную кружку, покрытую толстым слоем чего-то зеленого, – за все предстояло заплатить, как с уверенностью заявил слуга, крупную сумму денег. Клод принял условия. Ведь ничего другого ему просто не оставалось. На следующее утро он направился к болоту, надеясь превратить испарения южной трясины в сладкие звуки.
Клод храбро рассекал зловонную грязь в течение нескольких дней. Он руками рвал тростник до тех пор, пока не смастерил что-то вроде рукавицы с закрепленными на концах листьями. Но на болоте встречались и другие напасти. Пиявки впивались в тело, и юноше приходилось долгими вечерами прикладывать к ногам соль и жир.
Когда различные сорта тростника были собраны, Клод выложил их на подоконник и на черепицу неподалеку от имения. Вымочив одни стебли и засушив другие, изобретатель начал экспериментировать. В один из влажных жарких полудней Клод, вдоволь накупавшийся в грязи, с ногами, опухшими от пиявок, и карманом, выпотрошенным слугой, вдруг осознал, что секреты Arundo donax не открылись ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105