Наши самые сильные страхи, самые высокие намерения запрятаны глубоко в нас. Похоть, стыд, страсти, радости – все, что имеет на нас непосредственное влияние, – скрыто от глаз человеческих. Поэтому тайна должна быть осознана и разделена лишь с избранными.
Тайна находится за пределами обобщенных знаний. А то, что существует за пределами обобщенных знаний, – ближе всего к Истине. Все, что откроется тебе в ходе работы, должно остаться между нами. Остальные знают совсем немного о том, что мы делаем. Кроме тебя, никто не видел всех часов. Если бы я мог научить тебя только чему-то одному, я бы сказал следующее: даже под простой личиной – не важно, человека или часов – могут скрываться самые неожиданные вещи.
Аббат захлопнул ящик.
Речь графа смутила Клода и одновременно очаровала его. Причины смущения были вполне ясны: связь между тайной и Истиной с большой буквы сложно назвать крепкой. Что касается очарования, то его причиной явилось проникновение в скрытую жизнь аббата. Клоду передали часы, и он стал больше чем просто партнером Оже. Граф впервые показал, что мальчик ему действительно нужен. Перспектива росписи эмали не слишком вдохновляла Клода, это правда. И все же, пока мальчик высчитывал длину мужского достоинства аббата, он представлял, как становится профессионалом в области эротического эмалирования, и надеялся, что сотрудничество с графом доставит ему больше удовольствия, чем все, что он делал до этого.
10
Первые эротические картинки Клод расписывал на пластинках из медного сплава. Без всякого вдохновения он рисовал доярок в страстных объятиях любовников, изящных дамочек, изображавших собак в период течки, и собак в период течки, изображавших изящных дамочек. Со временем он начал рисовать докторов, нотариусов и священников, использующих свое профессиональное оборудование (клизмы, перьевые ручки, инкрустированные драгоценными камнями наплечники) совсем не в профессиональных целях. Он живописал холмы и равнины человеческого тела: бедра, груди и животы, их разделяющие. Вскоре он мог состязаться в знании анатомии с самим Адольфом Стэмфли.
Картинки с «философским» смыслом, привезенные из Парижа, изображали купальщиц на биде, садомазохистов, эксгибиционистов и даже более мрачные проявления извращенного сознания. Некоторые из них были отобраны из серий гравюр на стальных пластинках, предназначенных для домов терпимости. Их прокладывали между страницами скучных религиозных учебников. Присутствовали там и чопорные сабинские картины, и описания любовных игр Афродиты и ее сына – Эрота. Изображения стали интереснее, когда Клод начал добавлять к ним что-то свое. Он совмещал собственные наброски и картинки из книг. К телам мифических животных он пририсовывал лица деревенских жителей. Клод нарисовал «Девушку в кружевах», похожую на судомойку Катрин. У греческих и римских богов были головы мясника и кузнеца Турне. Призрачная похоть Фрагонара стала более реальной и земной, когда на картинке появился деревенский мостильщик улиц, заглядывающий под юбку девочке, сидящей на качелях. Как мог Клод устоять и не сделать этой девочкой Фиделиту?
Но новизна даже таких рисунков постепенно исчезла. Расписав более полусотни часов, Клод обнаружил, что поддерживает свой интерес только за счет новых техник эмалирования. Он экспериментировал с набором четырехугольных резцов, при помощи Анри расширял спектр доступных цветов. Только и это не помогало справиться со скукой. Как-то раз, когда они с аббатом выкапывали на улице селитру, Клод рассказал ему о своих переживаниях. К сожалению, граф недооценил то, насколько недоволен собой мальчик. Возможно, потому, что это привело бы Оже к недовольству самим собой.
– Ты хочешь больше времени посвящать изучению звуков? – спросил аббат. – Нет? Тогда что же?
Клод не знал.
– Я не понимаю, почему твой талант тебя не устраивает. Многие художники приобретают качества, которые характерны для эмали. То есть эмаль трескается – и они тоже, эмаль плавится – и они туда же. Но не ты, Клод, не ты! Ты смог встретиться с огнем печи лицом к лицу и охладить его пыл.
Вскоре после этого разговора аббат решил, что не стоит растрачивать талант Клода на роспись дешевых пластинок из медного сплава. «Мальчик должен писать только по серебру и золоту», – подумал Оже. Счетовод одобрил это решение. Просмотрев свои таблицы доходов, он выяснил, что более дорогие металлы приносят большую выгоду и что впервые за все время пребывания графа в Турне его финансовое положение стало относительно стабильным.
Клод хоть и радовался тому, что дела аббата налаживаются, все же скучал от выполняемой работы. Часто он удалялся в обсерваторию, находящуюся в башенке. Маленькая комнатка с низким потолком и средневековыми оконными проемами создавала атмосферу уединенности и безопасности, которой Клод не знал с того времени, как покинул чердак родного дома. Узкие проемы окон, не шире ладони, позволяли ему видеть все, спрятавшись от окружающего мира. Он смотрел на грушевые деревья, роняющие плоды, на голубятню, полную трепета крыльев. Он видел, как меняются времена года, как верхушки близлежащих холмов лишаются снежного покрова и становятся похожими на тонзуры францисканцев. Клод наблюдал, как птицы начинают строить гнезда весной. Такие картины успокаивали мальчика и проясняли его сознание. Возможно, все дело было в высоте, а может, в уединении. Так или иначе, в обсерватории Клод понял, что если его мастерство росписи финифти и растет, то любовь к делу от этого не крепнет.
Часть III
Сморчок
11
Весна в Турне начиналась с ярмарки. Праздник проходил в период между Днем святого Власия и Марди Гра, а поэтому отличался редким изобилием, пусть и не вполне законным. Это были дни торжеств, маскарадов, охоты и прочих развлечений, когда пол становился потолком, мыши начинали охотиться на котов и в порыве неконтролируемой радости бедные становились богатыми, а богатые – бедными.
Из-за праздников работа в поместье приостановилась. Этому не смог помешать даже счетовод. Клод удачно избавился от обязанностей и теперь шагал по хрустящему весеннему снегу, направляясь домой. (Каждый шаг напоминал ему о мешке майцены и свитке «З».) Во время шума и гама ярмарочной недели Клод нередко представлял себе, что он – хозяин поместья, а аббат – его не слишком полезный слуга. Господин стал рабом, раб – господином, по крайней мере в развитом воображении мальчика.
Клод старался не придавать значения торжествам – как языческим, так и христианским. Он не обратил внимания на смеющихся гуляк, что собрались у огромного креста (один из братьев Голэ украсил крест горными цветами), – Клод пошел дальше. Он приблизился к своему дому за секунду до того, как солнце опустилось за кроны высоких деревьев и небо приобрело оттенок голубого, недоступный ни одному колористу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Тайна находится за пределами обобщенных знаний. А то, что существует за пределами обобщенных знаний, – ближе всего к Истине. Все, что откроется тебе в ходе работы, должно остаться между нами. Остальные знают совсем немного о том, что мы делаем. Кроме тебя, никто не видел всех часов. Если бы я мог научить тебя только чему-то одному, я бы сказал следующее: даже под простой личиной – не важно, человека или часов – могут скрываться самые неожиданные вещи.
Аббат захлопнул ящик.
Речь графа смутила Клода и одновременно очаровала его. Причины смущения были вполне ясны: связь между тайной и Истиной с большой буквы сложно назвать крепкой. Что касается очарования, то его причиной явилось проникновение в скрытую жизнь аббата. Клоду передали часы, и он стал больше чем просто партнером Оже. Граф впервые показал, что мальчик ему действительно нужен. Перспектива росписи эмали не слишком вдохновляла Клода, это правда. И все же, пока мальчик высчитывал длину мужского достоинства аббата, он представлял, как становится профессионалом в области эротического эмалирования, и надеялся, что сотрудничество с графом доставит ему больше удовольствия, чем все, что он делал до этого.
10
Первые эротические картинки Клод расписывал на пластинках из медного сплава. Без всякого вдохновения он рисовал доярок в страстных объятиях любовников, изящных дамочек, изображавших собак в период течки, и собак в период течки, изображавших изящных дамочек. Со временем он начал рисовать докторов, нотариусов и священников, использующих свое профессиональное оборудование (клизмы, перьевые ручки, инкрустированные драгоценными камнями наплечники) совсем не в профессиональных целях. Он живописал холмы и равнины человеческого тела: бедра, груди и животы, их разделяющие. Вскоре он мог состязаться в знании анатомии с самим Адольфом Стэмфли.
Картинки с «философским» смыслом, привезенные из Парижа, изображали купальщиц на биде, садомазохистов, эксгибиционистов и даже более мрачные проявления извращенного сознания. Некоторые из них были отобраны из серий гравюр на стальных пластинках, предназначенных для домов терпимости. Их прокладывали между страницами скучных религиозных учебников. Присутствовали там и чопорные сабинские картины, и описания любовных игр Афродиты и ее сына – Эрота. Изображения стали интереснее, когда Клод начал добавлять к ним что-то свое. Он совмещал собственные наброски и картинки из книг. К телам мифических животных он пририсовывал лица деревенских жителей. Клод нарисовал «Девушку в кружевах», похожую на судомойку Катрин. У греческих и римских богов были головы мясника и кузнеца Турне. Призрачная похоть Фрагонара стала более реальной и земной, когда на картинке появился деревенский мостильщик улиц, заглядывающий под юбку девочке, сидящей на качелях. Как мог Клод устоять и не сделать этой девочкой Фиделиту?
Но новизна даже таких рисунков постепенно исчезла. Расписав более полусотни часов, Клод обнаружил, что поддерживает свой интерес только за счет новых техник эмалирования. Он экспериментировал с набором четырехугольных резцов, при помощи Анри расширял спектр доступных цветов. Только и это не помогало справиться со скукой. Как-то раз, когда они с аббатом выкапывали на улице селитру, Клод рассказал ему о своих переживаниях. К сожалению, граф недооценил то, насколько недоволен собой мальчик. Возможно, потому, что это привело бы Оже к недовольству самим собой.
– Ты хочешь больше времени посвящать изучению звуков? – спросил аббат. – Нет? Тогда что же?
Клод не знал.
– Я не понимаю, почему твой талант тебя не устраивает. Многие художники приобретают качества, которые характерны для эмали. То есть эмаль трескается – и они тоже, эмаль плавится – и они туда же. Но не ты, Клод, не ты! Ты смог встретиться с огнем печи лицом к лицу и охладить его пыл.
Вскоре после этого разговора аббат решил, что не стоит растрачивать талант Клода на роспись дешевых пластинок из медного сплава. «Мальчик должен писать только по серебру и золоту», – подумал Оже. Счетовод одобрил это решение. Просмотрев свои таблицы доходов, он выяснил, что более дорогие металлы приносят большую выгоду и что впервые за все время пребывания графа в Турне его финансовое положение стало относительно стабильным.
Клод хоть и радовался тому, что дела аббата налаживаются, все же скучал от выполняемой работы. Часто он удалялся в обсерваторию, находящуюся в башенке. Маленькая комнатка с низким потолком и средневековыми оконными проемами создавала атмосферу уединенности и безопасности, которой Клод не знал с того времени, как покинул чердак родного дома. Узкие проемы окон, не шире ладони, позволяли ему видеть все, спрятавшись от окружающего мира. Он смотрел на грушевые деревья, роняющие плоды, на голубятню, полную трепета крыльев. Он видел, как меняются времена года, как верхушки близлежащих холмов лишаются снежного покрова и становятся похожими на тонзуры францисканцев. Клод наблюдал, как птицы начинают строить гнезда весной. Такие картины успокаивали мальчика и проясняли его сознание. Возможно, все дело было в высоте, а может, в уединении. Так или иначе, в обсерватории Клод понял, что если его мастерство росписи финифти и растет, то любовь к делу от этого не крепнет.
Часть III
Сморчок
11
Весна в Турне начиналась с ярмарки. Праздник проходил в период между Днем святого Власия и Марди Гра, а поэтому отличался редким изобилием, пусть и не вполне законным. Это были дни торжеств, маскарадов, охоты и прочих развлечений, когда пол становился потолком, мыши начинали охотиться на котов и в порыве неконтролируемой радости бедные становились богатыми, а богатые – бедными.
Из-за праздников работа в поместье приостановилась. Этому не смог помешать даже счетовод. Клод удачно избавился от обязанностей и теперь шагал по хрустящему весеннему снегу, направляясь домой. (Каждый шаг напоминал ему о мешке майцены и свитке «З».) Во время шума и гама ярмарочной недели Клод нередко представлял себе, что он – хозяин поместья, а аббат – его не слишком полезный слуга. Господин стал рабом, раб – господином, по крайней мере в развитом воображении мальчика.
Клод старался не придавать значения торжествам – как языческим, так и христианским. Он не обратил внимания на смеющихся гуляк, что собрались у огромного креста (один из братьев Голэ украсил крест горными цветами), – Клод пошел дальше. Он приблизился к своему дому за секунду до того, как солнце опустилось за кроны высоких деревьев и небо приобрело оттенок голубого, недоступный ни одному колористу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105