Он научил Клода изготавливать корпусы. Одну за другой Оже давал мальчику книги на соответствующие темы, а тот уединялся под спиралевидной лестницей и, сидя на набитом соломой тюфяке, проводил долгие часы, читая их. В такие моменты Клод походил на юного Рембрандта, только без бороды.
Клод читал много. Он познакомился с книгой Атанасиуса Кирхера «Ars magna lucis et umbrae». Она оказалась одной из немногих вещей, включая «Духовные упражнения», которые связывали аббата с иезуитским прошлым. Клод учился и учился, познавая новое и интересное. Он попотел над латынью, увлекся резьбой по дереву, вспоминая о духе (если не материи) немецких церковных письмен.
Вскоре Клод видел часы повсюду. Раковина наутилуса была похожа на виток ходовой пружины. Взмахи серпа походили на движение маятника. Арочный мост над турнейской рекой напоминал о полукружиях циферблата. Клод несколько изменил известное высказывание Ньютона: «Бог не был часовщиком, это часовщик был Богом».
Есть люди, которые учатся, но никак не могут научиться, есть те, кто может научиться без обучения, а есть и те, которые способны извлечь выгоду из того, что читают, и из того, что чувствуют. Клод относился к последней группе. Именно о таком человеке-мастере писал Дидро, говоря, что подобных людей не существует: сведущих, практичных, способных, умелых и думающих. Хотя если Дидро считал, что мастер не должен допускать в свой разум Веру, то Клод не допускал в свой разум веры в правоту Дидро. Издатель «Энциклопедии» описывал, но не творил. И все же что-то беспокоило Клода, когда он пользовался запутанной библиотекой аббата.
Дело было не в ошибках. Да, кое с чем Клод не соглашался, пока внимательно прочитывал книги. (Например, с Берту, который написал одну спорную заметку о часовом деле.) Не злили его и путаные ссылки на полях, рассказывающие об интересных аббату вещах. Нет, Клода расстраивало что-то зримое, видимое. Все стало понятным, когда однажды он поспорил с аббатом о достоинствах иллюстраций. Клод был против них. Он считал, что иллюстрации не отражают всех трудностей правильного измерения. В качестве доказательства мальчик принес рисунок, сопровождающий статью о плетении гобелена. Впрочем, аббат увидел в иллюстрации иную причину неприязни Клода.
– Дело в руках, друг мой. Из-за них тебе плохо. – Оже указал на руки, изображенные на картинке, демонстрирующие, как производятся гобелены на фабрике. – Мы это исправим. Твои руки сейчас пройдут испытание напильником. – Он передал мальчику кусок необработанного металла. – Преврати это в идеальный куб.
Клод снял мерки и начал пилить, затем повторил все заново. Каждый раз пять плоскостей получались идеально ровными и гладкими, а шестая портила все дело. Приходилось снимать мерки и пилить заново. Это продолжалось до тех пор, пока большой кусок металла не превратился а кубик, меньший по размеру, чем игральная кость.
– Человек, добивающийся во всем совершенства, никогда не закончит отделку, – заметил аббат.
Далее Клод должен был пройти испытание молотком.
– Если Реомюру удалось превратить одну унцию золота в лист площадью 146,5 квадратных фута, то у тебя получится лист по крайней мере в 144 фута.
Итак, Клод взялся за маленький слиток золота, пытаясь увеличить его поверхность. Он стучал по листу разными молотками: двадцать минут – молотком весом в семнадцать фунтов, два часа – молотком весом в девять фунтов, четыре часа – семифунтовым пестиком. В итоге у него получился тончайший лист, почти прозрачный.
Последним испытанием способностей Клода в металлургии оказалась проверка его мастерства раскатывания металла.
– Вот, – сказал аббат, звякнув серебряной монетой об лавку. – Преврати ее в вазочку высотой в четыре дюйма.
Клода не впечатлило задание. Тогда аббат поставил еще одно условие:
– Края монеты должны превратиться в края вазы, но остаться нетронутыми!
Пока мальчик усердно стучал по будущей вазе, аббат сказал:
– Будь нежнее с металлом. Он чувствует гнев и боль кузнеца.
Клод тоже это чувствовал. Пройдя это испытание и получив все, что аббат мог дать ему, мальчик вступил в новый мир – мир часового ремесла, требующий знаний, стараний и в первую очередь любви и страсти к делу. С каждым днем Клод оказывался все ближе к достижению наивысшей, пусть слегка претенциозной, цели аббата – преодолению границ человеческих возможностей. Он научился изготовлять детали часового механизма. Однако Клод не хотел останавливаться на достижениях промышленников того времени – ведь индустрия находилась на ранней стадии своего развития. Он не стал обращаться к рабочим, производящим детали на мануфактуре в Савойе, где трудились мужчины, женщины и дети. Он вырезал собственные зубчатые колеса и шестерни, расписал циферблаты, сотворил множество отверток, струн, цепочек, хотя все эти приспособления можно было достать. Он делал все быстро и с умом, с поразительной точностью.
Счетовод, который регулярно навещал поместье и проверял состояние своих вкладов, уехал довольным и радостным. Он увез с собой первый экземпляр механических часов Клода: братья Голэ пилят дерево, похабно (без этого нельзя) двигаясь взад и вперед.
«Металлургия миниатюриста» – так аббат называл занятие Клода. «Я точно знаю: это то, чем я должен заниматься», – говорил четырнадцатилетний часовщик всем, кто спрашивал его. Спрос на часы был постоянным, цены росли, счетоводу легчало. Клоду предоставили еще больше свободы в том, что аббат называл «языком прикосновений». Язык стал более совершенным, когда Клод начал чинить старинные, антикварные часы, присылаемые в поместье. Эта работа привела к тому, что Клод встретился с давно забытыми и даже новыми отраслями своего ремесла, наиболее интересной из которых оказалась tableau anime, или «ожившие картинки».
Люсьен Ливре, продавец книг из Парижа, прислал одну такую картинку на ремонт. Ее привезли в поместье завернутой в коричневую бумагу, любимую бумагу коллекционеров. После тщательного осмотра стало понятно, что сломался механизм и кое-где треснула эмаль. «Твой рабочий должен починить внутренности, – писал Ливре, – и слегка подправить изображение, чтобы оно соответствовало философской задумке часов».
Изначально у ожившей картинки был вполне аристократический замысел. На ней изображался замок, из его труб поднимался дым. На заднем плане работала ветряная мельница. Детишки играли в мяч, а по дороге ехала карета с эскортом. Форейтор хлестал лошадь. Ручей на переднем плане будто бы бежал, такой эффект создавался благодаря закрученному пузырчатому стеклу.
Перспектива починки картины радовала Клода. В этом предмете сливались движение и рисунок, то есть, работая над ним, он мог работать и развлекаться одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Клод читал много. Он познакомился с книгой Атанасиуса Кирхера «Ars magna lucis et umbrae». Она оказалась одной из немногих вещей, включая «Духовные упражнения», которые связывали аббата с иезуитским прошлым. Клод учился и учился, познавая новое и интересное. Он попотел над латынью, увлекся резьбой по дереву, вспоминая о духе (если не материи) немецких церковных письмен.
Вскоре Клод видел часы повсюду. Раковина наутилуса была похожа на виток ходовой пружины. Взмахи серпа походили на движение маятника. Арочный мост над турнейской рекой напоминал о полукружиях циферблата. Клод несколько изменил известное высказывание Ньютона: «Бог не был часовщиком, это часовщик был Богом».
Есть люди, которые учатся, но никак не могут научиться, есть те, кто может научиться без обучения, а есть и те, которые способны извлечь выгоду из того, что читают, и из того, что чувствуют. Клод относился к последней группе. Именно о таком человеке-мастере писал Дидро, говоря, что подобных людей не существует: сведущих, практичных, способных, умелых и думающих. Хотя если Дидро считал, что мастер не должен допускать в свой разум Веру, то Клод не допускал в свой разум веры в правоту Дидро. Издатель «Энциклопедии» описывал, но не творил. И все же что-то беспокоило Клода, когда он пользовался запутанной библиотекой аббата.
Дело было не в ошибках. Да, кое с чем Клод не соглашался, пока внимательно прочитывал книги. (Например, с Берту, который написал одну спорную заметку о часовом деле.) Не злили его и путаные ссылки на полях, рассказывающие об интересных аббату вещах. Нет, Клода расстраивало что-то зримое, видимое. Все стало понятным, когда однажды он поспорил с аббатом о достоинствах иллюстраций. Клод был против них. Он считал, что иллюстрации не отражают всех трудностей правильного измерения. В качестве доказательства мальчик принес рисунок, сопровождающий статью о плетении гобелена. Впрочем, аббат увидел в иллюстрации иную причину неприязни Клода.
– Дело в руках, друг мой. Из-за них тебе плохо. – Оже указал на руки, изображенные на картинке, демонстрирующие, как производятся гобелены на фабрике. – Мы это исправим. Твои руки сейчас пройдут испытание напильником. – Он передал мальчику кусок необработанного металла. – Преврати это в идеальный куб.
Клод снял мерки и начал пилить, затем повторил все заново. Каждый раз пять плоскостей получались идеально ровными и гладкими, а шестая портила все дело. Приходилось снимать мерки и пилить заново. Это продолжалось до тех пор, пока большой кусок металла не превратился а кубик, меньший по размеру, чем игральная кость.
– Человек, добивающийся во всем совершенства, никогда не закончит отделку, – заметил аббат.
Далее Клод должен был пройти испытание молотком.
– Если Реомюру удалось превратить одну унцию золота в лист площадью 146,5 квадратных фута, то у тебя получится лист по крайней мере в 144 фута.
Итак, Клод взялся за маленький слиток золота, пытаясь увеличить его поверхность. Он стучал по листу разными молотками: двадцать минут – молотком весом в семнадцать фунтов, два часа – молотком весом в девять фунтов, четыре часа – семифунтовым пестиком. В итоге у него получился тончайший лист, почти прозрачный.
Последним испытанием способностей Клода в металлургии оказалась проверка его мастерства раскатывания металла.
– Вот, – сказал аббат, звякнув серебряной монетой об лавку. – Преврати ее в вазочку высотой в четыре дюйма.
Клода не впечатлило задание. Тогда аббат поставил еще одно условие:
– Края монеты должны превратиться в края вазы, но остаться нетронутыми!
Пока мальчик усердно стучал по будущей вазе, аббат сказал:
– Будь нежнее с металлом. Он чувствует гнев и боль кузнеца.
Клод тоже это чувствовал. Пройдя это испытание и получив все, что аббат мог дать ему, мальчик вступил в новый мир – мир часового ремесла, требующий знаний, стараний и в первую очередь любви и страсти к делу. С каждым днем Клод оказывался все ближе к достижению наивысшей, пусть слегка претенциозной, цели аббата – преодолению границ человеческих возможностей. Он научился изготовлять детали часового механизма. Однако Клод не хотел останавливаться на достижениях промышленников того времени – ведь индустрия находилась на ранней стадии своего развития. Он не стал обращаться к рабочим, производящим детали на мануфактуре в Савойе, где трудились мужчины, женщины и дети. Он вырезал собственные зубчатые колеса и шестерни, расписал циферблаты, сотворил множество отверток, струн, цепочек, хотя все эти приспособления можно было достать. Он делал все быстро и с умом, с поразительной точностью.
Счетовод, который регулярно навещал поместье и проверял состояние своих вкладов, уехал довольным и радостным. Он увез с собой первый экземпляр механических часов Клода: братья Голэ пилят дерево, похабно (без этого нельзя) двигаясь взад и вперед.
«Металлургия миниатюриста» – так аббат называл занятие Клода. «Я точно знаю: это то, чем я должен заниматься», – говорил четырнадцатилетний часовщик всем, кто спрашивал его. Спрос на часы был постоянным, цены росли, счетоводу легчало. Клоду предоставили еще больше свободы в том, что аббат называл «языком прикосновений». Язык стал более совершенным, когда Клод начал чинить старинные, антикварные часы, присылаемые в поместье. Эта работа привела к тому, что Клод встретился с давно забытыми и даже новыми отраслями своего ремесла, наиболее интересной из которых оказалась tableau anime, или «ожившие картинки».
Люсьен Ливре, продавец книг из Парижа, прислал одну такую картинку на ремонт. Ее привезли в поместье завернутой в коричневую бумагу, любимую бумагу коллекционеров. После тщательного осмотра стало понятно, что сломался механизм и кое-где треснула эмаль. «Твой рабочий должен починить внутренности, – писал Ливре, – и слегка подправить изображение, чтобы оно соответствовало философской задумке часов».
Изначально у ожившей картинки был вполне аристократический замысел. На ней изображался замок, из его труб поднимался дым. На заднем плане работала ветряная мельница. Детишки играли в мяч, а по дороге ехала карета с эскортом. Форейтор хлестал лошадь. Ручей на переднем плане будто бы бежал, такой эффект создавался благодаря закрученному пузырчатому стеклу.
Перспектива починки картины радовала Клода. В этом предмете сливались движение и рисунок, то есть, работая над ним, он мог работать и развлекаться одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105