Кто посильнее, тот другому и утыкал в бок рога. Наконец огромный яагуматсиский бычина отогнал всех других в сторону, вскинулся на задние ноги и сделал свое дело. Другие быки, боясь подойти поближе, исходили слюной.
Когда же яагуматсиский бычина закончил свое дело, бабушка сказала:
— Благодарение господу, наделил. Теперь можно снова надеяться на телка и молоко. Как тут в войну без молока. Если есть свое молоко, голода бояться нечего.
Того, что было с Лехмик, никто не стыдился. Об этом можно было смело рассказывать всем, и бабушка тоже объяснила Лаасу — не боясь при этом его испортить,— что у животных все попроще, чем у людей. Вон Лехмик, помычала другим голосом, чем каждый день, и все деревенские быки сбежались к ней. Дело сделано, и в хлеву покой, и на пастбище.
И у котов обычаи проще людских. Их кошка котилась трижды в году и всякий раз до этого справляла свадьбы. Сбегавшиеся с округи коты орали еще более страшными голосами, чем ревели быки при виде Лехмик, дрались, шерсть летела клоками, а тех, кто послабее, но тоже осмеливался прибежать на свадьбу, царапали до крови. Все свершалось открыто, и до смерти никого не увечили.
Видно, бабушка права: люди безумнее животных. Люди вон на войне убивают друг друга сотнями и тысячами, и вовсе не из-за любви. Одна кровавая свадьба.
По слухам, немецкий Вильгельм злее русского Николая и английского короля, и есть опасение, что кровавая свадьба скоро дойдет и сюда, до Уулуранна. И, будто в подтверждение этих слухов, снова гремят и грохочут
пушки в Кообассяяре, опять маму гоняют рыть окопы, не имеет значения, что в разгаре сенокос и дома грудной ребенок. Это и Лаасу доставляет заботы и неприятности. Лехмик зимой без корма не отелится и не доится, кормить животину в ту неделю, когда мама по утрам должна бежать с лопатой в Кообассяяре, приходится одной бабушке. Сестренка же остается дома на попечении Лааса. Кормить из соски — с этим он справляется, но ужасно противно убирать за ней. Очень она похожа на Юулу...
Когда вечером мама возвращается домой, то устраивает Лаасу взбучку. Бабушка, правда, вступается за внука, мол, не с руки парню убирать за девчонкой, но мама все-таки берет верх и ожигает Лааса прутом.
Лаас обещает исправиться, только это выше его сил. На другой вечер бабушка приходит раньше, убирает за внучкой, и Лааса минует баня, однако вечером на следующий день, когда бабушка запаздывает и в окошке показывается мамин платок, Лаас прячется в хлев. Бабушка после долгих поисков находит его там, и они оба упрашивают маму не наказывать его. Лаас признается, что его стошнило, мама опускается на скамейку и откладывает прут. На неделю-другую находят девочку присмотрещицу, пока бабушка и мама не смогут опять оставаться дома, однако лишний рот за столом — не пустяк. Девочка эта Мари, из другой деревни, была по виду в том же возрасте, что и Юула. И Лаасу она тоже не нравилась, потому что, когда они оставались вдвоем и сестренка спала, Лаасу начинало казаться, что Мари может захотеть поиграть с ним в ту же игру, что и Юула. Может, и не так это было и он напрасно опасался Мари, но уже наперед держался от Мари подальше и старался играть с ванатоаскими мальчишками.
Однако лучшей компанией ему, шестилетнему молчуну, была все же книга. Она только рассказывает и никогда не обидит, не обзовет его букой. Она — не «другие»... Она даже лучше бабушки, которая и добрая, и знает много историй, но книги знают их еще больше и ничего не требуют взамен. Книги рассказывали о заколдованных царевнах- лягушках, о змейках-медяницах и золотопряхах, о гадком утенке и еще многом и многом другом. В самой толстой книге, в бабушкиной Библии, есть даже история, которая могла случиться с ним и Мари. Жена Потифара (как бы Мари) соблазняла Иосифа (как бы его, Лааса) совершить грех. Но Иосиф убежал от соблазнительницы. Соблазняла
ли его Мари, этого Лаас в точности сказать не мог, но себя считал кротким, и господу было бы не грех каким-то образом воздать ему, как он воздал добром кроткому Иосифу.
И господь воздает. Не ему именно, а всей их семье. Отец присылает по почте из далекой страны, которая ни на русской, ни на немецкой стороне пока еще не воевала, кучу денег, долларов, так что их семья вдруг, в сравнении с другими безземельными, оказалась довольно богатой. И еще прислал на удивление красивую открытку с видом приморского города, где над чудесным, перекинувшимся с берега на берег мостом солнце словно бы сияло золотом. Под открыткой было напечатано.
И деньги, и открытка посланы на мамино имя, и мама прочла ему и бабушке, что написал отец на другой стороне открытки, потому что мама умела читать и написанное пером. Он, Лаас, еще не научился различать написанные буквы, хотя многие из них и были похожи на печатные. Отец написал, что его жизнь до сих пор была спокойной, а вот что дальше будет, этого никто не знает, потому что война теперь идет не только на земле и на море, но и в небе и глубоко под водой, и немец не смотрит, какому государству принадлежит судно, воюет оно или нет, и что город, откуда он эту открытку посылает, зовется Сан-Франциско, и что на картинке изображен узкий морской пролив, откуда суда выходят в океан, и что пролив этот называется «СоЫеп Са1е» — это означает «Золотые Ворота». И что его самой большой мечтой остается желание однажды вновь отыскать калитку в свой двор, открыть Золотые Ворота своего дома, но что это будет не раньше, чем его величество русский царь Николай Второй одолеет проклятого немца. Что те, кто сейчас дома, всегда остаются в памяти и в сердце. Ваш верный и любящий муж, сын и отец Прийт Раун.
Мама читает открытку, а у самой от радости глаза в слезах, читает снова, повторяет отдельные слова и прижимает потом открытку к сердцу. И бабушка, и он, Лаас, тоже хотят подержать открытку, жадно впиваются глазами и ощупывают пальцами то, что находится на обеих сторонах открытки. Мама решила, что и маленькая Малль должна взглянуть на Золотые Ворота, хоть она в этом ничего не смыслит и ей нельзя давать в руки открытку.
Потом мама понесла открытку в свою комнату, и так как открытка принадлежала не только ей, то она достала из сундука белоснежную скатерку, сотканную еще в деви
честве, разостлала ее на комоде, поставила туда и свадебную фотографию, и так эти две карточки там на комоде рядышком и стояли, «Золотые Ворота» даже чуть впереди, чтобы их могли увидеть приходившие навестить соседи. Через некоторое время мама положила «Золотые Ворота» в свою коробку, где хранились фотографии отца, письма и другие самые дорогие для нее вещи. «Не то еще сглазят»,— сказала бабушка. Да и не такой уж это было неправдой. Больше всего открытку разглядывал он, Лаас. Смотрел вблизи, смотрел издали, от двери, снова подходил к комоду, осторожно притрагивался кончиками пальцев, даже в руки брал, когда никого не было в комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Когда же яагуматсиский бычина закончил свое дело, бабушка сказала:
— Благодарение господу, наделил. Теперь можно снова надеяться на телка и молоко. Как тут в войну без молока. Если есть свое молоко, голода бояться нечего.
Того, что было с Лехмик, никто не стыдился. Об этом можно было смело рассказывать всем, и бабушка тоже объяснила Лаасу — не боясь при этом его испортить,— что у животных все попроще, чем у людей. Вон Лехмик, помычала другим голосом, чем каждый день, и все деревенские быки сбежались к ней. Дело сделано, и в хлеву покой, и на пастбище.
И у котов обычаи проще людских. Их кошка котилась трижды в году и всякий раз до этого справляла свадьбы. Сбегавшиеся с округи коты орали еще более страшными голосами, чем ревели быки при виде Лехмик, дрались, шерсть летела клоками, а тех, кто послабее, но тоже осмеливался прибежать на свадьбу, царапали до крови. Все свершалось открыто, и до смерти никого не увечили.
Видно, бабушка права: люди безумнее животных. Люди вон на войне убивают друг друга сотнями и тысячами, и вовсе не из-за любви. Одна кровавая свадьба.
По слухам, немецкий Вильгельм злее русского Николая и английского короля, и есть опасение, что кровавая свадьба скоро дойдет и сюда, до Уулуранна. И, будто в подтверждение этих слухов, снова гремят и грохочут
пушки в Кообассяяре, опять маму гоняют рыть окопы, не имеет значения, что в разгаре сенокос и дома грудной ребенок. Это и Лаасу доставляет заботы и неприятности. Лехмик зимой без корма не отелится и не доится, кормить животину в ту неделю, когда мама по утрам должна бежать с лопатой в Кообассяяре, приходится одной бабушке. Сестренка же остается дома на попечении Лааса. Кормить из соски — с этим он справляется, но ужасно противно убирать за ней. Очень она похожа на Юулу...
Когда вечером мама возвращается домой, то устраивает Лаасу взбучку. Бабушка, правда, вступается за внука, мол, не с руки парню убирать за девчонкой, но мама все-таки берет верх и ожигает Лааса прутом.
Лаас обещает исправиться, только это выше его сил. На другой вечер бабушка приходит раньше, убирает за внучкой, и Лааса минует баня, однако вечером на следующий день, когда бабушка запаздывает и в окошке показывается мамин платок, Лаас прячется в хлев. Бабушка после долгих поисков находит его там, и они оба упрашивают маму не наказывать его. Лаас признается, что его стошнило, мама опускается на скамейку и откладывает прут. На неделю-другую находят девочку присмотрещицу, пока бабушка и мама не смогут опять оставаться дома, однако лишний рот за столом — не пустяк. Девочка эта Мари, из другой деревни, была по виду в том же возрасте, что и Юула. И Лаасу она тоже не нравилась, потому что, когда они оставались вдвоем и сестренка спала, Лаасу начинало казаться, что Мари может захотеть поиграть с ним в ту же игру, что и Юула. Может, и не так это было и он напрасно опасался Мари, но уже наперед держался от Мари подальше и старался играть с ванатоаскими мальчишками.
Однако лучшей компанией ему, шестилетнему молчуну, была все же книга. Она только рассказывает и никогда не обидит, не обзовет его букой. Она — не «другие»... Она даже лучше бабушки, которая и добрая, и знает много историй, но книги знают их еще больше и ничего не требуют взамен. Книги рассказывали о заколдованных царевнах- лягушках, о змейках-медяницах и золотопряхах, о гадком утенке и еще многом и многом другом. В самой толстой книге, в бабушкиной Библии, есть даже история, которая могла случиться с ним и Мари. Жена Потифара (как бы Мари) соблазняла Иосифа (как бы его, Лааса) совершить грех. Но Иосиф убежал от соблазнительницы. Соблазняла
ли его Мари, этого Лаас в точности сказать не мог, но себя считал кротким, и господу было бы не грех каким-то образом воздать ему, как он воздал добром кроткому Иосифу.
И господь воздает. Не ему именно, а всей их семье. Отец присылает по почте из далекой страны, которая ни на русской, ни на немецкой стороне пока еще не воевала, кучу денег, долларов, так что их семья вдруг, в сравнении с другими безземельными, оказалась довольно богатой. И еще прислал на удивление красивую открытку с видом приморского города, где над чудесным, перекинувшимся с берега на берег мостом солнце словно бы сияло золотом. Под открыткой было напечатано.
И деньги, и открытка посланы на мамино имя, и мама прочла ему и бабушке, что написал отец на другой стороне открытки, потому что мама умела читать и написанное пером. Он, Лаас, еще не научился различать написанные буквы, хотя многие из них и были похожи на печатные. Отец написал, что его жизнь до сих пор была спокойной, а вот что дальше будет, этого никто не знает, потому что война теперь идет не только на земле и на море, но и в небе и глубоко под водой, и немец не смотрит, какому государству принадлежит судно, воюет оно или нет, и что город, откуда он эту открытку посылает, зовется Сан-Франциско, и что на картинке изображен узкий морской пролив, откуда суда выходят в океан, и что пролив этот называется «СоЫеп Са1е» — это означает «Золотые Ворота». И что его самой большой мечтой остается желание однажды вновь отыскать калитку в свой двор, открыть Золотые Ворота своего дома, но что это будет не раньше, чем его величество русский царь Николай Второй одолеет проклятого немца. Что те, кто сейчас дома, всегда остаются в памяти и в сердце. Ваш верный и любящий муж, сын и отец Прийт Раун.
Мама читает открытку, а у самой от радости глаза в слезах, читает снова, повторяет отдельные слова и прижимает потом открытку к сердцу. И бабушка, и он, Лаас, тоже хотят подержать открытку, жадно впиваются глазами и ощупывают пальцами то, что находится на обеих сторонах открытки. Мама решила, что и маленькая Малль должна взглянуть на Золотые Ворота, хоть она в этом ничего не смыслит и ей нельзя давать в руки открытку.
Потом мама понесла открытку в свою комнату, и так как открытка принадлежала не только ей, то она достала из сундука белоснежную скатерку, сотканную еще в деви
честве, разостлала ее на комоде, поставила туда и свадебную фотографию, и так эти две карточки там на комоде рядышком и стояли, «Золотые Ворота» даже чуть впереди, чтобы их могли увидеть приходившие навестить соседи. Через некоторое время мама положила «Золотые Ворота» в свою коробку, где хранились фотографии отца, письма и другие самые дорогие для нее вещи. «Не то еще сглазят»,— сказала бабушка. Да и не такой уж это было неправдой. Больше всего открытку разглядывал он, Лаас. Смотрел вблизи, смотрел издали, от двери, снова подходил к комоду, осторожно притрагивался кончиками пальцев, даже в руки брал, когда никого не было в комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65