Палка, лыжная палка — это она там, за ледяным крошевом, как же он раньше не видел ее. Дотянуться бы до нее! И он начинает изо всех сил перемещаться в ту сторону. Ничего не слышит, его свинцовые руки и ноги ничего не чувствуют, лишь видит: там палка, с острым железным наконечником. Тянется к ней скрюченной, посиневшей от холода рукой. Средний, указательный пальцы касаются дерева. Наконец палка в руке, и пальцы крепко вцепляются в нее.
Безумное желание достать палку оживило бесчувственное тело, и от сознания одержанной победы напряглась воля. Удерживаясь левой рукой за льдину, он тянется вперед, как можно дальше утыкая острый конец в толстый лед. Это ему удается, палка не выскальзывает, и он хватается за нее обеими руками, стараясь вытянуть на льдину свое отяжелевшее тело. Но хрупкая льдина трескается, и он снова проваливается в воду.
Одежда стала тяжелой, и к ногам, казалось, привязаны натянутые резиновые шнуры, которые тащат его вниз. Не будь в руках у него палки, он бы давно уже пошел на дно. Но теперь палка приросла к руке, стала частью его тела, она зацепляется за льдины и не дает ему окончательно провалиться. Затем приходит отупение, перед глазами плывут сумбурные картины, он видит лодку, которая плывет к нему, где-то развеваются на ветру красные знамена, заходящее желтое солнце искрится между высоких скал.
Что-то ударяет его по затылку, и он уходит под воду. Тону, умираю, надо мной лед, проносится в голове. Вода заливает рот, но льдина соскальзывает с него, и, изрыгнув из себя воду, Лаас снова дышит. Его сковывает безумный страх, он кричит и не слышит своего голоса, в кровь раздирает об острые льдины руки. Ясно сознает, что спасение в нем самом. Надо собрать в кулак волю. Прежде всего
воля проясняет разум. Лаас уже напрасно не барахтается, перестает кричать, начинает искать выход. Каким-то образом ему удается подобраться в ледяном крошеве к большой льдине. Теперь он уже не пытается вбить туда палку, лишь долбит дырочки для своих бесчувственных пальцев, кладет палку одним концом на большую льдину, другим концом на соседнюю глубину, и — лед больше не проламывается.
Господи помилуй!
Когда он принимается запрокидывать на льдину вторую ногу, то начинает механически повторять осевшую где-то в тайниках памяти бабушкину мольбу: «Иисусе, помоги, Иисусе, Иисусе». Он нащупывает палку. И выволакивает себя из последних сил на льдину, хочет сесть, но не может. Слышит только, что Антон больше не кричит. Кажется, что где-то, в ледяном месиве, шуршит лодка, и теряет сознание.
— Лей еще спирту — растирай ноги!
— Ничего, оттаивает, сколько же это он пробыл там — я смотрел, когда его в лодку перевалили, может, еще и придет в сознание.
Лаас открывает глаза. Крупное, обросшее лицо, серьезные, жесткие глаза — Нигулас Кийгари. Юри, муж Малль. Низкий потолок и вокруг много-много голов, глаз, бород.
— О, смотри, один уже ожил,— радуется начальник кордона. И тут же на лице появляется тревога:— Где Антон — пошел назад?
«Где Антон?» — в мыслях повторяет Лаас.
— Неужели не помнишь, вместе шли, я останавливал вас. Он пошел назад?
— Антон — да, Антон. Мы были вместе.
— Но где же он тогда, повернул назад?
— Нет, мы были вместе.
— Были вместе? Но сейчас его нет здесь. Куда же он
делся?
И только теперь включается в работу уставший от большого напряжения мозг. Лаасу все вспоминается, все разом становится ясно, понимает, почему оказались тут эти люди, почему он находится в хибаре кийгариского Нигуласа. Рывком садится.
— Разве его не было? Да ищите же! Он провалился раньше меня, я бросил ему лыжу и сам провалился. Идите, он звал на помощь, скорее!— Лаас почти кричит.
Тишина стоит в комнате, наконец начальник кордона говорит:
— Лодки вернулись. Ладно, пойдем еще посмотрим! Черт возьми, чем только люди думают! Я ведь кричал несколько раз!— И, сердито ругаясь, выходит.
Лишь Юри и еще две женщины остаются врачевать, остальные мужики, кийгариский Нигулас тоже, уходят вслед за лейтенантом. Лаас хочет подняться, но голова гудит и в ногах и руках, когда он ими двигает, острая боль.
«...Где Антон? Как все произошло? Не поймал лыжину, я бросил мимо. Но другую, эту-то я ведь бросил очень хорошо, как только мог.
...А первую лыжу разве я бросил как следует,— начинает кружить в его голове мысль, которая снова и снова возвращается.— Трещина была еще совсем узкой, и Антон рядом. Не криворукий же он. Или я не хотел? Разве я бросил как следует?» И ему вспомнились все те моменты, когда он желал Антону смерти. Разве он и сегодня, когда они были вдвоем на льдине, не надеялся втайне на это?..
Из поселка приезжают вызванные на место доктор и констебль, с моря, никого не обнаружив, возвращаются мужики. Одна лодка подобрала их ружья, другая — лыжу Лааса, но Антона не обнаружили. Просмотрели все льдины до самого Кообассяяреского выступа, по берегу прошли и того дальше, моторная лодка бороздила даже открытое море.
Погиб?
Да, был ответ. Женщины вытирают слезы.
— Значит, вы бросили лыжу и в тот же миг провалились в воду?— спрашивает констебль.
— Да,— отвечает Лаас.
— И тогда услышали, что Саулин зовет на помощь, и сами стали кричать?
— Да,— отвечает Лаас. И в хибаре Нигуласа воцаряется тишина.
— Больше ничего не знаете?
— Ничего.
И это вносит констебль в протокол, Лаас, удерживая карандаш ноющими пальцами, подписывается.
Люди покидают хибару Нигуласа, уезжают и доктор с констеблем. Мать на телеге приезжает за Лаасом. Нигулас, с обросшей, свисающей седой бородой, стоит возле своего дома и смотрит вслед.
Плечи Мийи содрогаются от рыданий. Она сидит за рабочим столом Лааса и уже закапала слезами карту дорог.
— Где Антон?— в отчаянии снова спрашивает она, и всю ее охватывают болезненные судороги.
— Мийя... я же сказал... Все, что я знаю...
— Антон, Антон!— Мийя в отчаянии.
Лаасу это вдвойне больно. Он не осмеливается утешать ее, подавленный, он выслушивает ее горькие причитания по своему мужу и отцу детей.
Наконец Мийя перестает плакать, взгляд становится жестким, она поднимается и подходит к Лаасу:
— Как это было? Ты знаешь это лучше всего!
— Мийя, я не знаю больше ничего.
— Не лги, я уверена, ты знаешь!..
Она стоит перед ним, бледная, дрожащая от боли и злости. Затем безмолвно поворачивается и уходит.
Лаас остается сидеть за столом. Что-то мучает и жжет его нутро.
«...Бросил ли я как следует?..»
Ветер унес весь лед из залива и моря. Но труп Саулина все еще не найден.
— Госпожа дома?— спрашивает Лаас.
— Ага,— отвечает косоглазая служанка.
Лаас стучится в комнату Мийи.
— Да,— слышится оттуда.
Мийя поднимается и остается стоять возле стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Безумное желание достать палку оживило бесчувственное тело, и от сознания одержанной победы напряглась воля. Удерживаясь левой рукой за льдину, он тянется вперед, как можно дальше утыкая острый конец в толстый лед. Это ему удается, палка не выскальзывает, и он хватается за нее обеими руками, стараясь вытянуть на льдину свое отяжелевшее тело. Но хрупкая льдина трескается, и он снова проваливается в воду.
Одежда стала тяжелой, и к ногам, казалось, привязаны натянутые резиновые шнуры, которые тащат его вниз. Не будь в руках у него палки, он бы давно уже пошел на дно. Но теперь палка приросла к руке, стала частью его тела, она зацепляется за льдины и не дает ему окончательно провалиться. Затем приходит отупение, перед глазами плывут сумбурные картины, он видит лодку, которая плывет к нему, где-то развеваются на ветру красные знамена, заходящее желтое солнце искрится между высоких скал.
Что-то ударяет его по затылку, и он уходит под воду. Тону, умираю, надо мной лед, проносится в голове. Вода заливает рот, но льдина соскальзывает с него, и, изрыгнув из себя воду, Лаас снова дышит. Его сковывает безумный страх, он кричит и не слышит своего голоса, в кровь раздирает об острые льдины руки. Ясно сознает, что спасение в нем самом. Надо собрать в кулак волю. Прежде всего
воля проясняет разум. Лаас уже напрасно не барахтается, перестает кричать, начинает искать выход. Каким-то образом ему удается подобраться в ледяном крошеве к большой льдине. Теперь он уже не пытается вбить туда палку, лишь долбит дырочки для своих бесчувственных пальцев, кладет палку одним концом на большую льдину, другим концом на соседнюю глубину, и — лед больше не проламывается.
Господи помилуй!
Когда он принимается запрокидывать на льдину вторую ногу, то начинает механически повторять осевшую где-то в тайниках памяти бабушкину мольбу: «Иисусе, помоги, Иисусе, Иисусе». Он нащупывает палку. И выволакивает себя из последних сил на льдину, хочет сесть, но не может. Слышит только, что Антон больше не кричит. Кажется, что где-то, в ледяном месиве, шуршит лодка, и теряет сознание.
— Лей еще спирту — растирай ноги!
— Ничего, оттаивает, сколько же это он пробыл там — я смотрел, когда его в лодку перевалили, может, еще и придет в сознание.
Лаас открывает глаза. Крупное, обросшее лицо, серьезные, жесткие глаза — Нигулас Кийгари. Юри, муж Малль. Низкий потолок и вокруг много-много голов, глаз, бород.
— О, смотри, один уже ожил,— радуется начальник кордона. И тут же на лице появляется тревога:— Где Антон — пошел назад?
«Где Антон?» — в мыслях повторяет Лаас.
— Неужели не помнишь, вместе шли, я останавливал вас. Он пошел назад?
— Антон — да, Антон. Мы были вместе.
— Но где же он тогда, повернул назад?
— Нет, мы были вместе.
— Были вместе? Но сейчас его нет здесь. Куда же он
делся?
И только теперь включается в работу уставший от большого напряжения мозг. Лаасу все вспоминается, все разом становится ясно, понимает, почему оказались тут эти люди, почему он находится в хибаре кийгариского Нигуласа. Рывком садится.
— Разве его не было? Да ищите же! Он провалился раньше меня, я бросил ему лыжу и сам провалился. Идите, он звал на помощь, скорее!— Лаас почти кричит.
Тишина стоит в комнате, наконец начальник кордона говорит:
— Лодки вернулись. Ладно, пойдем еще посмотрим! Черт возьми, чем только люди думают! Я ведь кричал несколько раз!— И, сердито ругаясь, выходит.
Лишь Юри и еще две женщины остаются врачевать, остальные мужики, кийгариский Нигулас тоже, уходят вслед за лейтенантом. Лаас хочет подняться, но голова гудит и в ногах и руках, когда он ими двигает, острая боль.
«...Где Антон? Как все произошло? Не поймал лыжину, я бросил мимо. Но другую, эту-то я ведь бросил очень хорошо, как только мог.
...А первую лыжу разве я бросил как следует,— начинает кружить в его голове мысль, которая снова и снова возвращается.— Трещина была еще совсем узкой, и Антон рядом. Не криворукий же он. Или я не хотел? Разве я бросил как следует?» И ему вспомнились все те моменты, когда он желал Антону смерти. Разве он и сегодня, когда они были вдвоем на льдине, не надеялся втайне на это?..
Из поселка приезжают вызванные на место доктор и констебль, с моря, никого не обнаружив, возвращаются мужики. Одна лодка подобрала их ружья, другая — лыжу Лааса, но Антона не обнаружили. Просмотрели все льдины до самого Кообассяяреского выступа, по берегу прошли и того дальше, моторная лодка бороздила даже открытое море.
Погиб?
Да, был ответ. Женщины вытирают слезы.
— Значит, вы бросили лыжу и в тот же миг провалились в воду?— спрашивает констебль.
— Да,— отвечает Лаас.
— И тогда услышали, что Саулин зовет на помощь, и сами стали кричать?
— Да,— отвечает Лаас. И в хибаре Нигуласа воцаряется тишина.
— Больше ничего не знаете?
— Ничего.
И это вносит констебль в протокол, Лаас, удерживая карандаш ноющими пальцами, подписывается.
Люди покидают хибару Нигуласа, уезжают и доктор с констеблем. Мать на телеге приезжает за Лаасом. Нигулас, с обросшей, свисающей седой бородой, стоит возле своего дома и смотрит вслед.
Плечи Мийи содрогаются от рыданий. Она сидит за рабочим столом Лааса и уже закапала слезами карту дорог.
— Где Антон?— в отчаянии снова спрашивает она, и всю ее охватывают болезненные судороги.
— Мийя... я же сказал... Все, что я знаю...
— Антон, Антон!— Мийя в отчаянии.
Лаасу это вдвойне больно. Он не осмеливается утешать ее, подавленный, он выслушивает ее горькие причитания по своему мужу и отцу детей.
Наконец Мийя перестает плакать, взгляд становится жестким, она поднимается и подходит к Лаасу:
— Как это было? Ты знаешь это лучше всего!
— Мийя, я не знаю больше ничего.
— Не лги, я уверена, ты знаешь!..
Она стоит перед ним, бледная, дрожащая от боли и злости. Затем безмолвно поворачивается и уходит.
Лаас остается сидеть за столом. Что-то мучает и жжет его нутро.
«...Бросил ли я как следует?..»
Ветер унес весь лед из залива и моря. Но труп Саулина все еще не найден.
— Госпожа дома?— спрашивает Лаас.
— Ага,— отвечает косоглазая служанка.
Лаас стучится в комнату Мийи.
— Да,— слышится оттуда.
Мийя поднимается и остается стоять возле стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65