Студент, тот самый, с медово-карими глазами, с широким умным лбом.
— Я хочу попасть домой, — сказал Азиз.
— С ума, что ли, сошел? На носилках домой хочешь отправиться? А ну-ка сюда скорей! Пошли, пошли...
Рука втянула его в толпу, повела настойчиво и целеустремленно, пока они не оказались у стены напротив дворца принца Мухаммеда Али. Остановились, поискали взглядом более менее уединенное место.
— Вон туда, за статую! Там нет никого.
Он подвел Азиза к статуе основателя первого медицинского колледжа в Египте Клот-бея. Азиз прислонился спиной к пьедесталу.
— Тебя как зовут?
— Азиз. А тебя?
— Хусейн.
Короткая пауза. А потом Хусейн сказал:
— Давай потолкуем.
Дверь открывалась трижды в день. Небольшая группа людей входила в камеру. Одни — в униформах цвета хаки с блестящими латунными пуговицами, в тяжелых черных башмаках, другие — босоногие, в тесных, как узкий мешок, блузах и в штанах чуть повыше колен из грубой синей ткани. Люди в синей тюремной форме приносили металлическую тарелку с желтой чечевицей, лепешкой темного хлеба и кружку жиденького теплого чая. Заменяли резиновую парашу другой, такой же, но опорожненной, и покидали комнату.
Он с нетерпением ждал этих коротких безмолвных визитов. Само присутствие людей, двигавшихся по его камере, пусть даже совсем недолго, развеивало гнетущее чувство одиночества, хотя они никогда с ним не заговаривали и даже не смотрели на него. Входили, потупив взгляд, и уходили так же. Один и тот же до мельчайших деталей ритуал. Движения тоже всегда автоматичные и одинаковые — порождение страха перед тюремщиками.
А потом приходит ночь. Глубокий мрак. Только точки звезд — алмазная пыль на черном бархате — видны сквозь окошечко. Иногда луна ненадолго бросает луч в камеру. Тогда его охватывает радостное чувство того, что мир дарит ему луч красоты даже в этой юдоли печали... Но луна редко проплывала над его окном. Обычно ночь окутывала все вокруг непроницаемым плотным одеялом, почти осязаемым на ощупь.
Мучительные часы бессонницы. А когда-то здесь спали другие люди, маялись в узких камерах, разделенных каменными стенами, стучали в них в отчаянной мольбе о спасении, а может быть, желая поддержать упавших духом.
Когда он впервые услышал постукивание в стену, в нем поднялась буря эмоций. В ней были и надежда, и чувство любви, братства с товарищами по несчастью. От переполнивших его чувств у него перехватило дыхание.
А потом каждую ночь он слышал это рассеянное постукивание в стену возле кровати. Но оно уже не вызывало в нем прежних эмоций. Теперь он только иногда отвечал такими же сигналами или беспорядочным стуком, чтобы просто успокоить того, кто по другую сторону стены ждал ответа, давал знать, что рядом человек, и пытался как-то приободрить.
Ничто не могло его отвлечь от густого тошнотворного смрада гниения, кроме разве что иного рода пытки. Едва его утомленное тело падало на кровать с наступлением ночи, появлялась армия клопов. Они набрасывались на него со всех сторон: падали с потолка, вылезали из всех трещин в стене и дверных щелей, из окна, из табуретки, стола, из закоулков постели. Жалили, словно огненные искры или целый поток иголок, проникающих повсюду, обрекая тело, скованное цепями, на мучительную агонию.
Так он жил дни и ночи, потеряв счет времени, когда однажды утром дверь камеры отворилась и деловой походкой вошел Овейс, явно чем-то озабоченный. Азиз в это время стоял в углу, прислонившись к стене.
— Доброе утро! —приветствовал его Овейс. Следом за ним вошел Мухаммед. Он был гладко выбрит, форма ладно сидела, с претензией на элегантность. Он остановился у порога, ожидая указаний.
— Подойдите-ка, — сказал Овейс Азизу. И, посмотрев на Мухаммеда, приказал: — Сними с него цепи.
Мухаммед подошел сзади и начал возиться с замками. Заскрежетал ключ. Щелк, щелк — открылись браслеты. Азиз осторожно, чтобы не пораниться об острые края, вынул из браслета правую ладонь. Цепи тяжело повисли на левом запястье. Азиз осторожно снял их груз с левой руки. Он почувствовал себя как птица, крылья которой освободили от пут. Но тут же его внимание переключилось на тюремщиков. Мухаммед неподвижно стоял перед ним. Спокойный взгляд, говоривший: "Я знаю, что ты чувствуешь". Толстые пальцы Овейса взяли его за локоть — напоминание о том, что освобождение от оков временно. Хрипловатый голос:
— Мухаммед, ты отведешь его в административный корпус. Они вышли на солнечный свет и зашагали рядом, как два приятеля на прогулке. Мухаммед не стал брать его за руку и шел, глядя в землю, избегая даже мимолетного взгляда на Азиза. Похоже, он стеснялся своей роли тюремщика. А Азиз шагал, радостно ощущая прилив жизненных сил. Мышцам и суставам быстро возвращались подвижность и энергия. Он поднял лицо к чистому небу с редкими легкими облачками, плывшими в безбрежной синеве, и глубоко вдохнул чистый воздух, как утопавший, которого вытащили на берег. Как прекрасно было просто жить, быть частью окружающей природы. Неожиданно он услышал голос Мухаммеда, который тихо, но отчетливо произнес:
— Все будет хорошо, доктор. Держитесь только...
Азиз удивленно посмотрел на Мухаммеда, который шаг по-прежнему глядя под ноги, — чтобы со стороны не заметили, что он разговаривает с арестантом.
— Стараюсь держаться...
— Будьте осторожны.
— В отношении чего?
— Опасайтесь доктора Хусейна.
— Где он?
— Здесь.
— А когда он сюда попал?
— В ту же ночь.
— Почему ты предостерегаешь меня?
— Потому что начальники с ним очень часто видятся. Он у них на особом положении.
— Особом положении?
— Да. Ежедневные прогулки. Питание из дома. Никаких цепей.
Мимо прошла небольшая группа заключенных. Мухаммед молчал, пока они не удалились.
— Вы ведь врач?
— Да. А ты?
— Сапожник. Хорошие туфли тачал.
— А потом?
— Пришлось закрыть лавочку. А кончил здесь вот...
Они подошли к уже знакомому низкому зданию тюремной администрации. Оба молчали, проходя по узкой длинной дорожке мимо кактусов. У входа на ступеньках их ждал тот самый человек, который на предыдущем допросе стоял возле бюста Ораби-паши. Мухаммед коротко отсалютовал, топнув каблуками тяжелых башмаков о землю.
— Все в порядке, господин, — сказал он спокойным голосом.
Человек, даже не взглянув в его сторону, небрежным жестом предложил проходить, а сам внимательно посмотрел на Лзиза.
Азиз тоже осмотрел его. На нем были черные брюки, белая шелковая сорочка, легкий шерстяной пиджак с сине-черным абстрактным узором. Ладони маленькие, почти круглые, короткие пальцы, лишенные всякой растительности. На правой руке Плестел широкий золотой перстень с красным камнем. На мизинце длинный, сантиметра в два ноготь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Я хочу попасть домой, — сказал Азиз.
— С ума, что ли, сошел? На носилках домой хочешь отправиться? А ну-ка сюда скорей! Пошли, пошли...
Рука втянула его в толпу, повела настойчиво и целеустремленно, пока они не оказались у стены напротив дворца принца Мухаммеда Али. Остановились, поискали взглядом более менее уединенное место.
— Вон туда, за статую! Там нет никого.
Он подвел Азиза к статуе основателя первого медицинского колледжа в Египте Клот-бея. Азиз прислонился спиной к пьедесталу.
— Тебя как зовут?
— Азиз. А тебя?
— Хусейн.
Короткая пауза. А потом Хусейн сказал:
— Давай потолкуем.
Дверь открывалась трижды в день. Небольшая группа людей входила в камеру. Одни — в униформах цвета хаки с блестящими латунными пуговицами, в тяжелых черных башмаках, другие — босоногие, в тесных, как узкий мешок, блузах и в штанах чуть повыше колен из грубой синей ткани. Люди в синей тюремной форме приносили металлическую тарелку с желтой чечевицей, лепешкой темного хлеба и кружку жиденького теплого чая. Заменяли резиновую парашу другой, такой же, но опорожненной, и покидали комнату.
Он с нетерпением ждал этих коротких безмолвных визитов. Само присутствие людей, двигавшихся по его камере, пусть даже совсем недолго, развеивало гнетущее чувство одиночества, хотя они никогда с ним не заговаривали и даже не смотрели на него. Входили, потупив взгляд, и уходили так же. Один и тот же до мельчайших деталей ритуал. Движения тоже всегда автоматичные и одинаковые — порождение страха перед тюремщиками.
А потом приходит ночь. Глубокий мрак. Только точки звезд — алмазная пыль на черном бархате — видны сквозь окошечко. Иногда луна ненадолго бросает луч в камеру. Тогда его охватывает радостное чувство того, что мир дарит ему луч красоты даже в этой юдоли печали... Но луна редко проплывала над его окном. Обычно ночь окутывала все вокруг непроницаемым плотным одеялом, почти осязаемым на ощупь.
Мучительные часы бессонницы. А когда-то здесь спали другие люди, маялись в узких камерах, разделенных каменными стенами, стучали в них в отчаянной мольбе о спасении, а может быть, желая поддержать упавших духом.
Когда он впервые услышал постукивание в стену, в нем поднялась буря эмоций. В ней были и надежда, и чувство любви, братства с товарищами по несчастью. От переполнивших его чувств у него перехватило дыхание.
А потом каждую ночь он слышал это рассеянное постукивание в стену возле кровати. Но оно уже не вызывало в нем прежних эмоций. Теперь он только иногда отвечал такими же сигналами или беспорядочным стуком, чтобы просто успокоить того, кто по другую сторону стены ждал ответа, давал знать, что рядом человек, и пытался как-то приободрить.
Ничто не могло его отвлечь от густого тошнотворного смрада гниения, кроме разве что иного рода пытки. Едва его утомленное тело падало на кровать с наступлением ночи, появлялась армия клопов. Они набрасывались на него со всех сторон: падали с потолка, вылезали из всех трещин в стене и дверных щелей, из окна, из табуретки, стола, из закоулков постели. Жалили, словно огненные искры или целый поток иголок, проникающих повсюду, обрекая тело, скованное цепями, на мучительную агонию.
Так он жил дни и ночи, потеряв счет времени, когда однажды утром дверь камеры отворилась и деловой походкой вошел Овейс, явно чем-то озабоченный. Азиз в это время стоял в углу, прислонившись к стене.
— Доброе утро! —приветствовал его Овейс. Следом за ним вошел Мухаммед. Он был гладко выбрит, форма ладно сидела, с претензией на элегантность. Он остановился у порога, ожидая указаний.
— Подойдите-ка, — сказал Овейс Азизу. И, посмотрев на Мухаммеда, приказал: — Сними с него цепи.
Мухаммед подошел сзади и начал возиться с замками. Заскрежетал ключ. Щелк, щелк — открылись браслеты. Азиз осторожно, чтобы не пораниться об острые края, вынул из браслета правую ладонь. Цепи тяжело повисли на левом запястье. Азиз осторожно снял их груз с левой руки. Он почувствовал себя как птица, крылья которой освободили от пут. Но тут же его внимание переключилось на тюремщиков. Мухаммед неподвижно стоял перед ним. Спокойный взгляд, говоривший: "Я знаю, что ты чувствуешь". Толстые пальцы Овейса взяли его за локоть — напоминание о том, что освобождение от оков временно. Хрипловатый голос:
— Мухаммед, ты отведешь его в административный корпус. Они вышли на солнечный свет и зашагали рядом, как два приятеля на прогулке. Мухаммед не стал брать его за руку и шел, глядя в землю, избегая даже мимолетного взгляда на Азиза. Похоже, он стеснялся своей роли тюремщика. А Азиз шагал, радостно ощущая прилив жизненных сил. Мышцам и суставам быстро возвращались подвижность и энергия. Он поднял лицо к чистому небу с редкими легкими облачками, плывшими в безбрежной синеве, и глубоко вдохнул чистый воздух, как утопавший, которого вытащили на берег. Как прекрасно было просто жить, быть частью окружающей природы. Неожиданно он услышал голос Мухаммеда, который тихо, но отчетливо произнес:
— Все будет хорошо, доктор. Держитесь только...
Азиз удивленно посмотрел на Мухаммеда, который шаг по-прежнему глядя под ноги, — чтобы со стороны не заметили, что он разговаривает с арестантом.
— Стараюсь держаться...
— Будьте осторожны.
— В отношении чего?
— Опасайтесь доктора Хусейна.
— Где он?
— Здесь.
— А когда он сюда попал?
— В ту же ночь.
— Почему ты предостерегаешь меня?
— Потому что начальники с ним очень часто видятся. Он у них на особом положении.
— Особом положении?
— Да. Ежедневные прогулки. Питание из дома. Никаких цепей.
Мимо прошла небольшая группа заключенных. Мухаммед молчал, пока они не удалились.
— Вы ведь врач?
— Да. А ты?
— Сапожник. Хорошие туфли тачал.
— А потом?
— Пришлось закрыть лавочку. А кончил здесь вот...
Они подошли к уже знакомому низкому зданию тюремной администрации. Оба молчали, проходя по узкой длинной дорожке мимо кактусов. У входа на ступеньках их ждал тот самый человек, который на предыдущем допросе стоял возле бюста Ораби-паши. Мухаммед коротко отсалютовал, топнув каблуками тяжелых башмаков о землю.
— Все в порядке, господин, — сказал он спокойным голосом.
Человек, даже не взглянув в его сторону, небрежным жестом предложил проходить, а сам внимательно посмотрел на Лзиза.
Азиз тоже осмотрел его. На нем были черные брюки, белая шелковая сорочка, легкий шерстяной пиджак с сине-черным абстрактным узором. Ладони маленькие, почти круглые, короткие пальцы, лишенные всякой растительности. На правой руке Плестел широкий золотой перстень с красным камнем. На мизинце длинный, сантиметра в два ноготь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107