Только рот и ноздри еще оставались на поверхности. Он хватал ими воздух, с ужасом ожидая, что вот-вот прекратится дыхание и в горло хлынет удушающий поток, гася последние искорки жизни.
Чувство бессилия, полная неспособность бороться. Да и само желание бороться пропадало. Наступала апатия. Мышцы не слушались, пропадала всякая воля. Целеустремленность, желания, надежды — все это гасилось холодной волной отчаяния. Вместо сердца — пустота. Разум — аморфная желеобразная масса, не способная реагировать ни на что, кроме тепла или холода, темноты или света, как одноклеточный организм, лежащий неподвижно под микроскопом. Некое существо, полностью истощившее все свои силы, свое тело, свое "я , погруженное в пучины отчаяния и страха.
Голос Сайеда: "Как думаешь, Азиз, на сей раз нас повесят?" Пальцы, ползущие по горлу, нащупывающие артерию. Эти пальцы трясутся, прыгают перед глазами, болтаются безжизненно. Теперь они напоминают веревки, свисающие откуда-то сверху. А внизу — яма, края которой постепенно раздвигаются, исчезают, обнажая бесконечную, всепоглощающую бездну.
Азиз почувствовал, как липкий пот выступает из всех пор его тела. Его охватила лихорадочная дрожь. Уронив голову на руки, сложенные на столе, он погрузился в глубины слепого, безотчетного страха.
Никогда ему не выбраться отсюда. Смерть теперь была неизбежной. Ведь это было ясно с самого начала, а он, как ребенок, предавался наивному, глупому оптимизму. О, эта проклятая тишина! Сколько в ней тайн, напряженного ожидания. Как же это он сразу не понял, какую они преследуют цель? Либо моральная смерть, которую он должен выбрать сам, как это сделал Хусейн, либо смерть от их рук. Другой альтернативы не было.
Смерть — это конец. Бездонная пропасть, в которую брошены все и вся. Да, всему есть конец, все исчезает в свое время. Но ты еще жив, зачем же умирать? Азиз поднял голову, обхватил пальцами руку, трогая мускулы. Пальцы его поползли вниз, к животу, к бедрам... Азиз внимательно ощупывал свою собственную плоть, свое тело, молодое и сильное. С какой стати умирать этому телу? Он живо представил себе лицо жены, ее глаза, рот, непроизвольно потянулся руками, чтобы обнять ее, но призрак исчез. Будет ли она плакать, когда он умрет? Он вдруг содрогнулся от нахлынувшей жалости к самому себе. Глубокая черная пропасть, и за ней — ничто. Неужели все может сделаться ничем, провалиться в бесконечное черное пространство? Как может он быть живым в одно мгновение, а в следующее превратиться в ничто? Это невозможно. Невозможно.
— Невозможно-о-о!! — закричал он вдруг что было сил. Он вскочил на ноги, как одержимый, как зверь, обезумевший при виде смертоносного вихря, в слепой ярости уничтожающего все вокруг. Он схватил табуретку и с силой швырнул ее об пол. Обломки разлетелись в разные стороны. Швырнул стол в угол, отбил ножки и топтал ногами, пока стол не превратился в груду хлама. Ногой задел острый угол кровати и порвал штанину, потекла кровь из раны на щиколотке.
— Невозможно! Невозможно!.. — Он бил кулаками по кровати, по стене, по двери. Ему не хватало дыхания, и голос звучал сдавленно. Кровь появилась на суставах пальцев, засочилась из ссадин. Но он продолжал метаться по комнате, нанося удары и пинки куда попало, как обезумевший бык, как буйнопомешанный, одержимый жаждой разрушения всего, даже самого себя. А потом бессильно повалился на койку, сотрясаясь от рыданий...
Он не представлял себе, сколько времени пролежал в забытьи. Очнулся от звука отпираемой двери. Овейс в халате цвета хаки стоял на пороге, его высокая фигура заполняла дверной проем. Подозрительным взглядом он окинул картину погрома, маленькие глазки остановились на Азизе, на губах появилась зловещая усмешка.
— Что это? — пробормотал он. Азиз сел на кровати.
— Ничего.
— Ничего? Это вы называете "ничего"? - Он указал на обломки табуретки и стола. — За разрушение государственного имущества получите наказание.
— Как вам угодно.
— Я доложу обо всем коменданту немедленно. Вот тогда посмотрите, что будет.
Азиз встал и молча прошел в угол. Поднял обломки стола и кое-как скрепил их. Овейс махнул рукой одному из людей, стоявших за дверью. Вошел человек в грубошерстной безрукавке, надетой поверх синего халата. До Азиза только теперь дошло, что, видимо, уже утро. Человек осторожно поставил на шаткий сломанный столик миску вареных бобов, лепешку темного хлеба и небольшой кусочек брынзы. Овейс попытался собрать из обломков табуретку, но она тут же развалилась. Он бросил угрожающий взгляд на Азиза и вышел из камеры, замкнув за собой дверь.
Азиз снова лег на кровать, уставился в потолок. Он чувствовал слабость. Хотелось только одного — лежать на спине без движения. Он был почти спокоен, и лишь где-то глубоко, на самом донышке этого спокойствия, по-прежнему шевелились недавние тревоги. Постепенно нервозность стала нарастать, накатывать ознобными волнами. Он почувствовал, как холодеют конечности, на лбу снова выступил пот, покатился ручейками на шею. Он отчетливо сознавал, что с ним вновь может произойти нервный срыв, если он не сумеет вовремя обуздать растущую волну беспокойства.
"Ты врач, Азиз, — обращался он сам к себе. — Ты привык смотреть фактам в лицо. Не пытайся увильнуть от них и сейчас. Что с тобой произошло? И что, на твой взгляд, происходит с гобой сейчас? Ты ведь прекрасно знаешь что. Не надо стыдиться. Такое может случиться с любым. Ты думал, что у тебя хватит сил, чтобы преодолеть это состояние. Но что есть сила, Азиз? 11е бывает силы без слабости. Каждое явление имеет свою пропни шоложность".
Он улыбнулся с горькой иронией. Все это — банальные сентенции. Клише. Его типичная слабость: любовь к философствованию.
"Ты думал, что у тебя есть иммунитет? Это заблуждение. Многое тебе еще предстоит узнать о себе и о других. А знаешь ли ты, что с тобой произошло, дорогой доктор? Нервный припадок. Это ведь так и называется, не правда ли? Этот нервный припадок может оказаться лишь началом. А в итоге дело кончится безумием".
Азиз стиснул голову ладонями. Слепой страх накатывал изнутри, страх, какого он, кажется, еще никогда не испытывал. Этот страх нарастал, окутывал его паутиной, перекрывая путь к спасению. Азиз чувствовал себя маленьким, трепещущим зверьком. Крысой, забившейся в угол и с ужасом наблюдающей за приближением черного кота. Что угодно, только не это. Лучше смерть, чем помешательство. По крайней мере смерть — это конец всему, а безумие — постоянная пытка, мучение, которое становится частью твоего "я", и от него не избавишься, даже если очень захочешь.
Виновата, конечно, эта проклятая тишина, безмолвие, тянущееся изо дня в день, из ночи в ночь. Поневоле становишься пленником мучительных воспоминаний, фантазий, страхов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Чувство бессилия, полная неспособность бороться. Да и само желание бороться пропадало. Наступала апатия. Мышцы не слушались, пропадала всякая воля. Целеустремленность, желания, надежды — все это гасилось холодной волной отчаяния. Вместо сердца — пустота. Разум — аморфная желеобразная масса, не способная реагировать ни на что, кроме тепла или холода, темноты или света, как одноклеточный организм, лежащий неподвижно под микроскопом. Некое существо, полностью истощившее все свои силы, свое тело, свое "я , погруженное в пучины отчаяния и страха.
Голос Сайеда: "Как думаешь, Азиз, на сей раз нас повесят?" Пальцы, ползущие по горлу, нащупывающие артерию. Эти пальцы трясутся, прыгают перед глазами, болтаются безжизненно. Теперь они напоминают веревки, свисающие откуда-то сверху. А внизу — яма, края которой постепенно раздвигаются, исчезают, обнажая бесконечную, всепоглощающую бездну.
Азиз почувствовал, как липкий пот выступает из всех пор его тела. Его охватила лихорадочная дрожь. Уронив голову на руки, сложенные на столе, он погрузился в глубины слепого, безотчетного страха.
Никогда ему не выбраться отсюда. Смерть теперь была неизбежной. Ведь это было ясно с самого начала, а он, как ребенок, предавался наивному, глупому оптимизму. О, эта проклятая тишина! Сколько в ней тайн, напряженного ожидания. Как же это он сразу не понял, какую они преследуют цель? Либо моральная смерть, которую он должен выбрать сам, как это сделал Хусейн, либо смерть от их рук. Другой альтернативы не было.
Смерть — это конец. Бездонная пропасть, в которую брошены все и вся. Да, всему есть конец, все исчезает в свое время. Но ты еще жив, зачем же умирать? Азиз поднял голову, обхватил пальцами руку, трогая мускулы. Пальцы его поползли вниз, к животу, к бедрам... Азиз внимательно ощупывал свою собственную плоть, свое тело, молодое и сильное. С какой стати умирать этому телу? Он живо представил себе лицо жены, ее глаза, рот, непроизвольно потянулся руками, чтобы обнять ее, но призрак исчез. Будет ли она плакать, когда он умрет? Он вдруг содрогнулся от нахлынувшей жалости к самому себе. Глубокая черная пропасть, и за ней — ничто. Неужели все может сделаться ничем, провалиться в бесконечное черное пространство? Как может он быть живым в одно мгновение, а в следующее превратиться в ничто? Это невозможно. Невозможно.
— Невозможно-о-о!! — закричал он вдруг что было сил. Он вскочил на ноги, как одержимый, как зверь, обезумевший при виде смертоносного вихря, в слепой ярости уничтожающего все вокруг. Он схватил табуретку и с силой швырнул ее об пол. Обломки разлетелись в разные стороны. Швырнул стол в угол, отбил ножки и топтал ногами, пока стол не превратился в груду хлама. Ногой задел острый угол кровати и порвал штанину, потекла кровь из раны на щиколотке.
— Невозможно! Невозможно!.. — Он бил кулаками по кровати, по стене, по двери. Ему не хватало дыхания, и голос звучал сдавленно. Кровь появилась на суставах пальцев, засочилась из ссадин. Но он продолжал метаться по комнате, нанося удары и пинки куда попало, как обезумевший бык, как буйнопомешанный, одержимый жаждой разрушения всего, даже самого себя. А потом бессильно повалился на койку, сотрясаясь от рыданий...
Он не представлял себе, сколько времени пролежал в забытьи. Очнулся от звука отпираемой двери. Овейс в халате цвета хаки стоял на пороге, его высокая фигура заполняла дверной проем. Подозрительным взглядом он окинул картину погрома, маленькие глазки остановились на Азизе, на губах появилась зловещая усмешка.
— Что это? — пробормотал он. Азиз сел на кровати.
— Ничего.
— Ничего? Это вы называете "ничего"? - Он указал на обломки табуретки и стола. — За разрушение государственного имущества получите наказание.
— Как вам угодно.
— Я доложу обо всем коменданту немедленно. Вот тогда посмотрите, что будет.
Азиз встал и молча прошел в угол. Поднял обломки стола и кое-как скрепил их. Овейс махнул рукой одному из людей, стоявших за дверью. Вошел человек в грубошерстной безрукавке, надетой поверх синего халата. До Азиза только теперь дошло, что, видимо, уже утро. Человек осторожно поставил на шаткий сломанный столик миску вареных бобов, лепешку темного хлеба и небольшой кусочек брынзы. Овейс попытался собрать из обломков табуретку, но она тут же развалилась. Он бросил угрожающий взгляд на Азиза и вышел из камеры, замкнув за собой дверь.
Азиз снова лег на кровать, уставился в потолок. Он чувствовал слабость. Хотелось только одного — лежать на спине без движения. Он был почти спокоен, и лишь где-то глубоко, на самом донышке этого спокойствия, по-прежнему шевелились недавние тревоги. Постепенно нервозность стала нарастать, накатывать ознобными волнами. Он почувствовал, как холодеют конечности, на лбу снова выступил пот, покатился ручейками на шею. Он отчетливо сознавал, что с ним вновь может произойти нервный срыв, если он не сумеет вовремя обуздать растущую волну беспокойства.
"Ты врач, Азиз, — обращался он сам к себе. — Ты привык смотреть фактам в лицо. Не пытайся увильнуть от них и сейчас. Что с тобой произошло? И что, на твой взгляд, происходит с гобой сейчас? Ты ведь прекрасно знаешь что. Не надо стыдиться. Такое может случиться с любым. Ты думал, что у тебя хватит сил, чтобы преодолеть это состояние. Но что есть сила, Азиз? 11е бывает силы без слабости. Каждое явление имеет свою пропни шоложность".
Он улыбнулся с горькой иронией. Все это — банальные сентенции. Клише. Его типичная слабость: любовь к философствованию.
"Ты думал, что у тебя есть иммунитет? Это заблуждение. Многое тебе еще предстоит узнать о себе и о других. А знаешь ли ты, что с тобой произошло, дорогой доктор? Нервный припадок. Это ведь так и называется, не правда ли? Этот нервный припадок может оказаться лишь началом. А в итоге дело кончится безумием".
Азиз стиснул голову ладонями. Слепой страх накатывал изнутри, страх, какого он, кажется, еще никогда не испытывал. Этот страх нарастал, окутывал его паутиной, перекрывая путь к спасению. Азиз чувствовал себя маленьким, трепещущим зверьком. Крысой, забившейся в угол и с ужасом наблюдающей за приближением черного кота. Что угодно, только не это. Лучше смерть, чем помешательство. По крайней мере смерть — это конец всему, а безумие — постоянная пытка, мучение, которое становится частью твоего "я", и от него не избавишься, даже если очень захочешь.
Виновата, конечно, эта проклятая тишина, безмолвие, тянущееся изо дня в день, из ночи в ночь. Поневоле становишься пленником мучительных воспоминаний, фантазий, страхов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107