— Любят меня? Я же ничего такого не сделал...
— Напротив, вы много сделали. Вы олицетворяете гуманность там, где царит только жестокость.
— Но я ничего стоящего сделать не способен.
— Неправда. Я согласен, что ваши усилия не все могут изменить. Но есть мелочи, которые значат очень много для таких, как мы, для всех, кто находится внутри этих стен, кто глубоко страдает от жестокости тюремщиков. Доброе слово, ободряющая улыбка, теплое одеяло, немного молока для обессилевшего. Разве это мелочи? Ведь все это поддерживает в нас веру в людей.
— Вы действительно так считаете? Или просто пытаетесь отплатить мне добром за добро?
— Я говорю правду.
Наступила пауза. Доктор Фуад протянул темную, высохшую, как у мумии, руку за сигаретой и закурил.
— Я не знаю, как вы там все это переносите, Я здесь всего лишь работаю, могу приходить и уходить по собственной воле, но даже меня эта тюрьма разрушает изнутри. Иногда я чувствую, что больше не в силах видеть то, чему являюсь свидетелем ежедневно.
— Потому что вы один.
— А вы? Вы не один?
— Нет, я не один.
— То есть как?
— Во всем мире есть люди, которые борются за то, чтобы добро и человечность восторжествовали.
— Ну и какая польза от этой борьбы?
Азиз ответил тихо, словно размышляя вслух:
— Однажды, в один прекрасный день, наши мечты сбудутся.
— Когда же?
— Не знаю. Но они сбудутся. Может быть, когда и нас-то не будет в живых.
— И вы готовы жертвовать собой во имя того, что осуществится только после вашей смерти?
— Смерти никто не избежит.
— Это верно, но...
— Некоторые люди умерли сотни лет назад, но все равно они живут с нами, как звезды, которые завершили свое существование в бесконечных далях вселенной, а их свет все еще достигает нас спустя миллионы лет.
— Это ваши слова?
— Нет. Я их как-то прочел в одном романе, не помню в каком, но запомнил на всю жизнь.
Они замолчали. Доктор Фуад сидел, опустив голову и глядя в пол. Когда он наконец взглянул на Азиза, в его глазах вновь было некоторое замешательство.
— Иногда вы вызываете у меня восхищение, а иногда нечто вроде страха.
— Страха? Страха перед чем?
— Страха перед вашей силой, напором, решимостью, граничащей с фанатизмом, даже готовностью к насилию.
— Но противник-то нас тоже не жалеет.
— А вы не боитесь утратить то человеческое, что в вас есть?
— Жизнь драматична: приобретения в ней чередуются.
— Именно это я и имею в виду.
— Но видите ли, если мы иной раз не проявим жесткость, попросту уничтожат.
Я не могу согласиться с этим.
— Возможно, вы и правы в чем-то. Но как врач вы меня наверняка поймете. Разве, погружая скальпель в живую плоть, не забываете хоть на краткое время, что перед вами человеческое существо? Но можете ли вы провести операцию того? Есть хирурги, которые в конце концов полностью утрачивают способность сопереживать. Но есть и другие — те,
кто переступает через это лишь в моменты необходимости. Доктор Фуад улыбнулся.
— У вас на все есть готовый ответ.
— Ну зачем же так? — обиделся Азиз. — Я вовсе не пытаюсь умничать.
— Не обижайтесь. Я ведь без всякой задней мысли.
— Вы не представляете, как часто я не нахожу ответа на свои вопросы, теряюсь.
— Теряетесь? Вы никогда не теряетесь. Вам неведомо, что такое отчаяние.
— Это вам только кажется, на самом деле все обстоит иначе. С годами вопросы, ждущие ответа, накапливаются.
Доктор Фуад вздохнул, ничего не ответил. Из его следующего вопроса было ясно, что он хочет переменить тему разговора:
— Не хотелось бы вам прогуляться под открытым небом? — Он показал рукой в сторону окна.
— Очень хотел бы. Но что поделаешь? Я ведь заключенный.
— У вас есть дети?
— Да, мальчик.
— А не хочется вам иногда подержать его на руках?
Сколько раз за эти годы снился Азизу один и тот же сон: маленькая курчавая головка рядом с ним на подушке, огромные ресницы. Две теплые маленькие ступни упираются в его живот...
— А где ваша супруга?
— Здесь, в Каире.
— А вы остаетесь здесь, продолжаете свое дело и даже не пытаетесь как-то уладить свои проблемы. Оставили жену, ребенка, так просто отказались от своей свободы.
— А что я, по-вашему, могу сделать? — спросил Азиз раздраженно.
— Я отправлю вас в больницу Каср аль-Айни.
— Мне нечего делать в больнице. На здоровье я не жалуюсь.
— Это вы так считаете. А я как врач считаю иначе. У вас в результате голодовки развилась острая сердечная недостаточность. Вы будете находиться в тюремном госпитале до тех пор, пока я не отправлю вас в Каср аль-Айни.
— Я не хочу оставлять своих товарищей. Доктор Фуад пропустил его реплику мимо ушей.
— Я намерен отправить вас в больницу Каср аль-Айни и не хочу, чтобы вы возвращались сюда, — сказал он твердо, глядя прямо в глаза Азизу.
Наступила пауза. Какой-то комок подступил к горлу Азиза. Он кашлянул и сказал:
— Почему вы делаете это для меня?
— Не знаю. Может быть, потому, что у меня был сын, похожий на вас.
— Где же он теперь?
— Умер, когда еще был в колледже. Ему было девятнадцать лет. — Доктор Фуад поднялся с табуретки, подошел к двери, остановился, словно вспомнил что-то.
— Не забывайте, — сказал он Азизу. — Вы не должны возвращаться сюда.
Азиз отчетливо увидел его утомленные глаза за стеклами очков. Сутулая щуплая фигура в проеме дверей, на миг в неподвижности. Потом он ушел, а Азиз еще долго смотрел на захлопнувшуюся за ним белую дверь.
Доктор Фуад... Азиз, помнишь ли ты доктора Фуада? Где он теперь? Жив ли? С того дня ты больше никогда его не видел. Люди говорили о нем разное. Кое-кто утверждал, что он был наркоманом. Не исключено. Ведь ему постоянно хотелось... забыться. Но ты, Азиз, хорошо знал его. Может быть, ты один только и знал по-настоящему, что это был за человек.
"Говорят, что у вас нет любви к родине, нет патриотизма". Это были слова доктора Фуада. Возможно, он так и не понял тебя, Азиз. А возможно, только в конце он стал видеть тебя таким, какой ты есть на самом деле. Верно, что у тебя не было ни отечества, ни народа, ни чувства патриотизма, когда ты жил в огромном особняке с садом, конюшней и слугами. Не было этого и потом, в бытность студентом медицинского факультета, когда ты проводил долгие часы у операционного стола, а вечерами возвращался в родительский дом в Каср ад-Дуббаре. Лишь значительно позднее ты узнал, что значит иметь родину, принадлежать ее народу. Ты постигал это постепенно, общаясь с молодыми людьми, которых Сидки-паша назьшал " элементами", а иные окрестили "наемниками зарубежных сил". Ты учился у тех, кого местные реакционеры называли "предателями и агентами": у Эмада и Хусейна, Хильми и Махмуда, который однажды бесследно исчез. Тебя многому научил Асад, погибший во время демонстрации, молчаливый охранник Мухаммед, который, возможно, сейчас проходит мимо твоей камеры, улыбаясь солнцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107