Вокруг него суетились дети, они наливали в жестянки и глиняные плошки воду и подбрасывали их вверх с веселым смехом. Из-под длинных пестрых платьев девочек мелькали голые пятки. Когда два молодых человека проходили мимо них, они смутились и притихли.
Друзья шли молча, погруженные в размышления о состоявшемся между ними разговоре и не замечая ничего вокруг, пока не очутились на главной улице деревни. Ряды глиняных хижин и заборов, смыкавшихся один с другим, раскрытые двери, ведущие куда-то вниз, в темень пещер. Кое-где кучи навоза. Деревенские детишки запускали, сидя на корточках, руки в ЭТИ кучи, копались в них в поисках чего-то, лепили шарики из навоза. Время от времени они вскакивали и начинали носиться взад-вперед, сопровождаемые черными роями мух. Запахом хозяйственного мыла и пищевых отходов несло от застойных луж у дверей домов, куда хозяйки сливали помои. Куры неуклюже шарахались из-под ног прохожих. С глупым самодовольством чинно шествовали утки. Несчастные запаршивевшие собаки то лаяли с преувеличенной яростью, то умоляюще смотрели на прохожих. Возле некоторых домов сидели старухи. Их плотно сжатые рты были похожи на кошельки, в которых уже давно пусто. Маленькие хитрые глазки часто моргали, пытаясь ничего не упустить. Встречные мужчины поднимали руки в приветственном жесте:
— Мир вам, милость аллаха и его благословение.
Азиз, шагая по знакомой улице мимо людей, животных, внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг него, как зритель и как исследователь, фиксируя малейшие детали — как непрерывно работающий киносъемочный аппарат с его лишенным эмоций объективом. Он смотрел на бледные, сморщенные лица с тем же выражением, с каким осматривал внутренности трупа в анатомичке. Непривлекательность окружающего мира вызывала в нем лишь отвращение. Когда приятели подошли к большим воротам, запертым на массивный засов, Азиз вздохнул с облегчением. Постучал кулаком и крикнул:
— Откройте, дядя Абдалла!
Ворота отворились со скрипом, и перед ними предстал седовласый старик. Он был одет в рваную галабею, подпоясанную обрывком джутовой веревки, голову покрывал грязный тюрбан.
За воротами начиналась длинная дорожка, вдоль которой тянулась низкая ограда из кизяков и кольев, обвитых плющом. За оградой виднелось небольшое поле кормовой травы. Ветер пробегал по нему зелеными волнами и застревал в ветвях деревьев дикого инжира. Стволы их были похожи на мускулистые кряжи, прочно стоящие на этой испокон веков принадлежащей им земле.
Азиз и Хусейн медленно шли по дорожке, иногда останавливаясь, чтобы сорвать цветок жасмина. Так они добрели до фруктового сада, где находилось небольшое одноэтажное строение, которое местные жители называли "домиком для отдыха". Все его комнаты выходили окнами во внутренний дворик, в котором стояла длинная деревянная скамья-мастаба с разбросанными по ней овечьими шкурами и продолговатыми подушками. Двор освещался подвешенными на металлических цепях фонариками. Кроме гостевого двора, был еще один маленький дворик, предназначенный для служебных помещений. Здесь в кладовках хранили зерно, продукты, лишнюю мебель. Один из сарайчиков был отведен для брички и необходимой упряжи: украшенных орнаментом седел, уздечек, войлочных попон. С этого маленького дворика можно было пройти к конюшням, скотному двору и курятнику.
Юноши уселись на небольшую мастабу, сложенную из кирпичей. Место было уединенным, и едва ли кто-нибудь мог их потревожить, особенно в час полуденной молитвы. Азиз кликнул старого Абдаллу и попросил принести книги из комнаты, в которой они спали. Старик принес стопку толстых книг, осторожно положил их на скамью рядом с ними, а сам пошел готовить чай.
Последние два года Азиз регулярно приезжал в родную деревню — с тех пор, как у его бабушки обнаружили злокачественную опухоль. Эта старая женщина, чье иссохшее, согбенное тело терялось в складках абайи — просторном черном одеянии, — обладала неукротимой силой духа и необыкновенной добротой. Несмотря на преклонный возраст и изнуряющую болезнь, бабушка оставалась неоспоримой главой семьи, насчитывающей пять мужчин, управлять которыми, как всем известно, было делом нелегким. Когда она отдавала какое-нибудь приказание, оно исполнялось беспрекословно. Когда просила выслушать ее, все превращались в слух и внимание. Никто не осмеливался не последовать советам бабушки. Даже дядя Ом-ран, известный своим задиристым характером, в ее присутствии становился сдержаннее и тактичнее. А ведь вся деревня побаивалась его вспыльчивого нрава, особенно богатые землевладельцы, когда он вступался за бедняков.
Бабушка особенно любила часы, когда вся семья собиралась за длинным обеденным столом и она сидела на самом почетном месте в окружении пятерых сыновей, трех дочерей и множества внуков и внучек, слушая с ласковой полуулыбкой разговоры за столом. Когда трапеза заканчивалась, она выходила из-за стола и садилась на высокую белую софу, поджав под себя ноги, прикрытые длинным черным платьем. Азиз иногда подсаживался к ней и совал ей в ладонь разные сладости — инжир, миндаль, арахис.
Он пользовался ее особым расположением как внук-первенец. Бывало, он по пятам за ней ходил с самого утра. Вставала она с первыми петухами и начинала свой день с утренней молитвы у себя в спальне. Потом медленно спускалась по разбитым каменным ступеням, опираясь на ветхие перила, на нижний итаж. Тут Азиз и поджидал ее. Они вдвоем пересекали большой двор и шли к хлеву, где наблюдали, как доили черных буйволиц и пегих коров. Молоко, белыми струйками падая в глиняные горшки, пузырилось, лилось через край. Прежде чем идти даль-ню, бабушка брала горшок с теплым молоком слегка дрожащей рукой и давала ему попить.
От хлева они шли к пекарне, занимавшей три помещения.
Красное пламя вырывалось из жерла печи, когда готовые лепешки выезжали на противне наружу. А за ними наступала очередь булочек, замешанных на молоке и масле, сладостей, выпекаемых с медом и кунжутом. Убедившись, что в пекарне дела идут нормально, они направлялись в сад. Двигались медленно по тропинке среди деревьев, усыпанных апельсинами, мандаринами, беловато-желтыми гуавами, красными гранатами и манго. Проходили через виноградник, украшенный медово-желтыми и красноватыми гроздьями. Когда Азиз запрокидывал голову, он видел отблески лучей восходящего солнца, заблудившихся в кронах пальм.
Между бабушкой и внуком установилось безмолвное взаимопонимание. Они редко разговаривали во время таких обходов. Им нравилось быть вместе. Он уважал ее силу характера и прямолинейность, ее необыкновенное трудолюбие. Но больше всего его привлекала ее способность щедро одаривать всех окружающих своей добротой и любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Друзья шли молча, погруженные в размышления о состоявшемся между ними разговоре и не замечая ничего вокруг, пока не очутились на главной улице деревни. Ряды глиняных хижин и заборов, смыкавшихся один с другим, раскрытые двери, ведущие куда-то вниз, в темень пещер. Кое-где кучи навоза. Деревенские детишки запускали, сидя на корточках, руки в ЭТИ кучи, копались в них в поисках чего-то, лепили шарики из навоза. Время от времени они вскакивали и начинали носиться взад-вперед, сопровождаемые черными роями мух. Запахом хозяйственного мыла и пищевых отходов несло от застойных луж у дверей домов, куда хозяйки сливали помои. Куры неуклюже шарахались из-под ног прохожих. С глупым самодовольством чинно шествовали утки. Несчастные запаршивевшие собаки то лаяли с преувеличенной яростью, то умоляюще смотрели на прохожих. Возле некоторых домов сидели старухи. Их плотно сжатые рты были похожи на кошельки, в которых уже давно пусто. Маленькие хитрые глазки часто моргали, пытаясь ничего не упустить. Встречные мужчины поднимали руки в приветственном жесте:
— Мир вам, милость аллаха и его благословение.
Азиз, шагая по знакомой улице мимо людей, животных, внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг него, как зритель и как исследователь, фиксируя малейшие детали — как непрерывно работающий киносъемочный аппарат с его лишенным эмоций объективом. Он смотрел на бледные, сморщенные лица с тем же выражением, с каким осматривал внутренности трупа в анатомичке. Непривлекательность окружающего мира вызывала в нем лишь отвращение. Когда приятели подошли к большим воротам, запертым на массивный засов, Азиз вздохнул с облегчением. Постучал кулаком и крикнул:
— Откройте, дядя Абдалла!
Ворота отворились со скрипом, и перед ними предстал седовласый старик. Он был одет в рваную галабею, подпоясанную обрывком джутовой веревки, голову покрывал грязный тюрбан.
За воротами начиналась длинная дорожка, вдоль которой тянулась низкая ограда из кизяков и кольев, обвитых плющом. За оградой виднелось небольшое поле кормовой травы. Ветер пробегал по нему зелеными волнами и застревал в ветвях деревьев дикого инжира. Стволы их были похожи на мускулистые кряжи, прочно стоящие на этой испокон веков принадлежащей им земле.
Азиз и Хусейн медленно шли по дорожке, иногда останавливаясь, чтобы сорвать цветок жасмина. Так они добрели до фруктового сада, где находилось небольшое одноэтажное строение, которое местные жители называли "домиком для отдыха". Все его комнаты выходили окнами во внутренний дворик, в котором стояла длинная деревянная скамья-мастаба с разбросанными по ней овечьими шкурами и продолговатыми подушками. Двор освещался подвешенными на металлических цепях фонариками. Кроме гостевого двора, был еще один маленький дворик, предназначенный для служебных помещений. Здесь в кладовках хранили зерно, продукты, лишнюю мебель. Один из сарайчиков был отведен для брички и необходимой упряжи: украшенных орнаментом седел, уздечек, войлочных попон. С этого маленького дворика можно было пройти к конюшням, скотному двору и курятнику.
Юноши уселись на небольшую мастабу, сложенную из кирпичей. Место было уединенным, и едва ли кто-нибудь мог их потревожить, особенно в час полуденной молитвы. Азиз кликнул старого Абдаллу и попросил принести книги из комнаты, в которой они спали. Старик принес стопку толстых книг, осторожно положил их на скамью рядом с ними, а сам пошел готовить чай.
Последние два года Азиз регулярно приезжал в родную деревню — с тех пор, как у его бабушки обнаружили злокачественную опухоль. Эта старая женщина, чье иссохшее, согбенное тело терялось в складках абайи — просторном черном одеянии, — обладала неукротимой силой духа и необыкновенной добротой. Несмотря на преклонный возраст и изнуряющую болезнь, бабушка оставалась неоспоримой главой семьи, насчитывающей пять мужчин, управлять которыми, как всем известно, было делом нелегким. Когда она отдавала какое-нибудь приказание, оно исполнялось беспрекословно. Когда просила выслушать ее, все превращались в слух и внимание. Никто не осмеливался не последовать советам бабушки. Даже дядя Ом-ран, известный своим задиристым характером, в ее присутствии становился сдержаннее и тактичнее. А ведь вся деревня побаивалась его вспыльчивого нрава, особенно богатые землевладельцы, когда он вступался за бедняков.
Бабушка особенно любила часы, когда вся семья собиралась за длинным обеденным столом и она сидела на самом почетном месте в окружении пятерых сыновей, трех дочерей и множества внуков и внучек, слушая с ласковой полуулыбкой разговоры за столом. Когда трапеза заканчивалась, она выходила из-за стола и садилась на высокую белую софу, поджав под себя ноги, прикрытые длинным черным платьем. Азиз иногда подсаживался к ней и совал ей в ладонь разные сладости — инжир, миндаль, арахис.
Он пользовался ее особым расположением как внук-первенец. Бывало, он по пятам за ней ходил с самого утра. Вставала она с первыми петухами и начинала свой день с утренней молитвы у себя в спальне. Потом медленно спускалась по разбитым каменным ступеням, опираясь на ветхие перила, на нижний итаж. Тут Азиз и поджидал ее. Они вдвоем пересекали большой двор и шли к хлеву, где наблюдали, как доили черных буйволиц и пегих коров. Молоко, белыми струйками падая в глиняные горшки, пузырилось, лилось через край. Прежде чем идти даль-ню, бабушка брала горшок с теплым молоком слегка дрожащей рукой и давала ему попить.
От хлева они шли к пекарне, занимавшей три помещения.
Красное пламя вырывалось из жерла печи, когда готовые лепешки выезжали на противне наружу. А за ними наступала очередь булочек, замешанных на молоке и масле, сладостей, выпекаемых с медом и кунжутом. Убедившись, что в пекарне дела идут нормально, они направлялись в сад. Двигались медленно по тропинке среди деревьев, усыпанных апельсинами, мандаринами, беловато-желтыми гуавами, красными гранатами и манго. Проходили через виноградник, украшенный медово-желтыми и красноватыми гроздьями. Когда Азиз запрокидывал голову, он видел отблески лучей восходящего солнца, заблудившихся в кронах пальм.
Между бабушкой и внуком установилось безмолвное взаимопонимание. Они редко разговаривали во время таких обходов. Им нравилось быть вместе. Он уважал ее силу характера и прямолинейность, ее необыкновенное трудолюбие. Но больше всего его привлекала ее способность щедро одаривать всех окружающих своей добротой и любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107