Наконец он сказал:
— Все это требует более тщательного обдумывания. В любом случае мы еще вернемся к этому вопросу. Одним махом сейчас всего не решить. Расскажи-ка лучше о себе. Как у тебя дела с учебой?
— О себе? Ну что сказать? Занят по горло. Счастлив. Увлечен своим делом. Конечно, все это за счет учебы, она застопорилась. Но я стараюсь наверстать упущенное, занимаясь по ночам. К счастью, я так устроен, что обхожусь малой толикой сна, хотя иной раз устаю чертовски.
— Слушай, а может быть, нам стоит вместе заниматься?
Я бы тоже хотел наверстать упущенное.
— Я не возражаю. Ты будешь третьим. Ты, Хусейн и я. Можем заниматься поочередно друг у друга, а если хочешь, будем собираться у меня.
— Отлично.
Халиль вынес из комнаты поднос со стаканами. Вскоре он вернулся. Азиз ждал его с вопросом.
— Халиль! А ты мне, между прочим, ничего не рассказал о днях, проведенных в-тюрьме. Это ведь определенный жизненный опыт. Хотелось бы узнать об этом поподробней.
— Да, жизненный опыт, и весьма полезный. Азиз ждал, что он продолжит. Но Халиль молчал.
— В каком смысле полезный?
— Во многих, Азиз. Я научился многим важным вещам.
— Страшно было?
— Страшно? Ничуть. Когда есть цель, чего же бояться?
— Цель, говоришь? Но ведь цель - это одно, а страх - другое. По крайней мере я так чувствую.
— Видишь ли, когда человек силен, уверен в себе, у него нет причин бояться чего-либо.
Азиз почувствовал смущение. Он готов был признаться, что иногда ему бывает страшно, нопередумал.
— Хорошо, скажи мне тогда, чему ты там научился, что полезного почерпнул? Что ты чувствовал, когда тебя отпустили?
— Об этом долго рассказывать. Увидимся в следующий раз — я тебе подробно все расскажу. А сейчас у меня важная встреча. Мне еще надо переодеться.
т-Ну что ж, тогда разойдемся. Даст бог, завтра в шесть вечера встретимся у меня.
— Ты приехал на своем знаменитом велосипеде?
— На сей раз нет. Оставил его дома.
— Ну, до свиданья. Привет от меня Хусейну.
— Счастливо.
Азиз поднялся. Халиль крепко стиснул его руку, воскликнул с радостью:
— Отлично, что мы опять будем собираться все вместе! Азиз потер ладонями коленки. Ноги затекли и замерзли.
Он поймал себя на мысли, что в разговоре с Халилем постоянно испытывал какую-то непонятную ^тревогу. Но, вспомнив добродушный смех Халиля, его неизменно теплую дружескую манеру, Азиз успокоился. Просто, видимо, сказалось напряжение последних дней, он стал излишне мнительным, нервным. Азиз поглядел в окно поверх головы спавшего рядом с ним старика: автобус вот-вот прибудет на площадь Атаба. Снова им овладело беспричинное беспокойство. Отчего встреча с Халилем оставила у него неприятный осадок? Может быть, из-за странной неподвижности его глаз за стеклами очков? Такое ощущение, что разговариваешь со слепым: голова откинута назад, а глаза смотрят в одну точку. Или, может быть, что-то отталкивающее было в его лице, смуглом, с желтизной, как у выздоравливающего после долгой болезни? Или же причиной беспокойства было ощущение какой-то недоговоренности во время их встречи, туманные ответы о пребывании в тюрьме и планах на будущее? Как бы там ни было, но Азизу никак не удавалось избавиться от чувства глубокого разочарования.
Автобус стал притормаживать, резко остановился, как перед неожиданным препятствием. Азиз протолкался сквозь толпу пассажиров, соскочил с подножки. Здесь ему предстояло сделать пересадку. Он поискал глазами остановку нужного автобуса. Машина как раз стояла, готовая к отправлению.
Тот же старик, с которым он до этого сидел на одном сиденье, спустя несколько секунд с трудом поднялся в автобус и снова сел рядом. Азиз глянул на часы: половина одиннадцатого. Через четверть часа он будет дома и сразу ляжет спать. Ничего больше не хотелось делать. Он поймал на себе взгляд сидевшего рядом старика, но не повернулся к нему и стал глядеть в другую сторону — не хотелось вступать в разговор.
Еще несколько минут автобус, подрагивая, стоял на месте, потом рывком дернулся и пошел, набирая скорость. Прохладный ветер задувал через открытую дверь. Старик, сидевший рядом с ним, ежился от холода.
Зазвенел колокольчик, возвещая отправление поезда. Его звон утонул в оглушающем шуме, царившем на длинных платформах под высокими жестяными навесами. Визжали колеса багажных тележек, застревавших в выбоинах в асфальте перрона. Остерегающие крики носильщиков, зычные вопли торговцев, предлагающих сладости и сигареты, прощальные поцелуи. Шипенье локомотивного пара. Детский смех. Протяжный предупреждающий свист паровоза перед отправлением.
Вагон тронулся с места. Азиз быстро наклонился к печальному бледному лицу У мм Асад, поцеловал ее.
— Дай вам бог, матушка... Напишите нам по приезде в Бейрут.
Надия тоже наклонилась к ней. В глазах у нее застыли слезы. Попрощавшись, Азиз с Нацией торопливо пошли по вагонному проходу, с трудом протискиваясь среди пассажиров и багажа. Азиз спрыгнул на платформу, протянул Нации руки. На мгновение он ощутил тепло ее тела в своих руках. Они пошли к выходу с платформы, медленно двигаясь вместе с толпой. Оба молчали, как молчат друзья, которых связывает общая тайна. Вдоль огромного закопченного здания вокзала они видели вагоны первого класса, где, расположившись в удобных красивых креслах, спокойные и довольные жизнью пассажиры мирно беседовали, курили дорогие сигары, читали утренние газеты или просто глядели по сторонам.
А вот вагоны третьего класса. Они находятся в хвосте поезда и напоминают теплушки, в которых возят скот. Трудно представить себе, каким образом сотни людей умудряются втиснуться сквозь узкие двери и найти себе место в этих металлических ящиках. Люди, чемоданы, узлы, корзины, клетки с курами. Чумазые детишки сидят на плечах взрослых, крестьянка с усталыми глазами сует отвислую грудь плачущему младенцу — его ресницы слиплись от гноя, лицо облеплено мухами. Плач детей смешивается с сердитыми голосами бранящихся мужчин, причитаниями женщины, с которой, видимо, случилась какая-то беда.
Здесь, на вокзале, верхушка социальной пирамиды отделена от основания тремя-четырьмя вагонами второго класса. А между тем это расстояние можно сравнить с непреодолимой стеной или с пропастью, разделяющей два мира. С одной стороны — бархатные кресла и диваны, небрежно развалившиеся толстосумы, одетые в тонкую шерсть и шелк. Они пьют горячие напитки, вдыхают дым сигар, обмениваются последними дворцовыми сплетнями. Шепчут комплименты на ушко соседке. А это ушко украшено драгоценными камнями, вспыхивающими в лучах солнца при каждом повороте головы...
С другой стороны — безликая толпа. Счастливчик тот, кому удалось отвоевать себе небольшое пространство на деревянной скамейке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Все это требует более тщательного обдумывания. В любом случае мы еще вернемся к этому вопросу. Одним махом сейчас всего не решить. Расскажи-ка лучше о себе. Как у тебя дела с учебой?
— О себе? Ну что сказать? Занят по горло. Счастлив. Увлечен своим делом. Конечно, все это за счет учебы, она застопорилась. Но я стараюсь наверстать упущенное, занимаясь по ночам. К счастью, я так устроен, что обхожусь малой толикой сна, хотя иной раз устаю чертовски.
— Слушай, а может быть, нам стоит вместе заниматься?
Я бы тоже хотел наверстать упущенное.
— Я не возражаю. Ты будешь третьим. Ты, Хусейн и я. Можем заниматься поочередно друг у друга, а если хочешь, будем собираться у меня.
— Отлично.
Халиль вынес из комнаты поднос со стаканами. Вскоре он вернулся. Азиз ждал его с вопросом.
— Халиль! А ты мне, между прочим, ничего не рассказал о днях, проведенных в-тюрьме. Это ведь определенный жизненный опыт. Хотелось бы узнать об этом поподробней.
— Да, жизненный опыт, и весьма полезный. Азиз ждал, что он продолжит. Но Халиль молчал.
— В каком смысле полезный?
— Во многих, Азиз. Я научился многим важным вещам.
— Страшно было?
— Страшно? Ничуть. Когда есть цель, чего же бояться?
— Цель, говоришь? Но ведь цель - это одно, а страх - другое. По крайней мере я так чувствую.
— Видишь ли, когда человек силен, уверен в себе, у него нет причин бояться чего-либо.
Азиз почувствовал смущение. Он готов был признаться, что иногда ему бывает страшно, нопередумал.
— Хорошо, скажи мне тогда, чему ты там научился, что полезного почерпнул? Что ты чувствовал, когда тебя отпустили?
— Об этом долго рассказывать. Увидимся в следующий раз — я тебе подробно все расскажу. А сейчас у меня важная встреча. Мне еще надо переодеться.
т-Ну что ж, тогда разойдемся. Даст бог, завтра в шесть вечера встретимся у меня.
— Ты приехал на своем знаменитом велосипеде?
— На сей раз нет. Оставил его дома.
— Ну, до свиданья. Привет от меня Хусейну.
— Счастливо.
Азиз поднялся. Халиль крепко стиснул его руку, воскликнул с радостью:
— Отлично, что мы опять будем собираться все вместе! Азиз потер ладонями коленки. Ноги затекли и замерзли.
Он поймал себя на мысли, что в разговоре с Халилем постоянно испытывал какую-то непонятную ^тревогу. Но, вспомнив добродушный смех Халиля, его неизменно теплую дружескую манеру, Азиз успокоился. Просто, видимо, сказалось напряжение последних дней, он стал излишне мнительным, нервным. Азиз поглядел в окно поверх головы спавшего рядом с ним старика: автобус вот-вот прибудет на площадь Атаба. Снова им овладело беспричинное беспокойство. Отчего встреча с Халилем оставила у него неприятный осадок? Может быть, из-за странной неподвижности его глаз за стеклами очков? Такое ощущение, что разговариваешь со слепым: голова откинута назад, а глаза смотрят в одну точку. Или, может быть, что-то отталкивающее было в его лице, смуглом, с желтизной, как у выздоравливающего после долгой болезни? Или же причиной беспокойства было ощущение какой-то недоговоренности во время их встречи, туманные ответы о пребывании в тюрьме и планах на будущее? Как бы там ни было, но Азизу никак не удавалось избавиться от чувства глубокого разочарования.
Автобус стал притормаживать, резко остановился, как перед неожиданным препятствием. Азиз протолкался сквозь толпу пассажиров, соскочил с подножки. Здесь ему предстояло сделать пересадку. Он поискал глазами остановку нужного автобуса. Машина как раз стояла, готовая к отправлению.
Тот же старик, с которым он до этого сидел на одном сиденье, спустя несколько секунд с трудом поднялся в автобус и снова сел рядом. Азиз глянул на часы: половина одиннадцатого. Через четверть часа он будет дома и сразу ляжет спать. Ничего больше не хотелось делать. Он поймал на себе взгляд сидевшего рядом старика, но не повернулся к нему и стал глядеть в другую сторону — не хотелось вступать в разговор.
Еще несколько минут автобус, подрагивая, стоял на месте, потом рывком дернулся и пошел, набирая скорость. Прохладный ветер задувал через открытую дверь. Старик, сидевший рядом с ним, ежился от холода.
Зазвенел колокольчик, возвещая отправление поезда. Его звон утонул в оглушающем шуме, царившем на длинных платформах под высокими жестяными навесами. Визжали колеса багажных тележек, застревавших в выбоинах в асфальте перрона. Остерегающие крики носильщиков, зычные вопли торговцев, предлагающих сладости и сигареты, прощальные поцелуи. Шипенье локомотивного пара. Детский смех. Протяжный предупреждающий свист паровоза перед отправлением.
Вагон тронулся с места. Азиз быстро наклонился к печальному бледному лицу У мм Асад, поцеловал ее.
— Дай вам бог, матушка... Напишите нам по приезде в Бейрут.
Надия тоже наклонилась к ней. В глазах у нее застыли слезы. Попрощавшись, Азиз с Нацией торопливо пошли по вагонному проходу, с трудом протискиваясь среди пассажиров и багажа. Азиз спрыгнул на платформу, протянул Нации руки. На мгновение он ощутил тепло ее тела в своих руках. Они пошли к выходу с платформы, медленно двигаясь вместе с толпой. Оба молчали, как молчат друзья, которых связывает общая тайна. Вдоль огромного закопченного здания вокзала они видели вагоны первого класса, где, расположившись в удобных красивых креслах, спокойные и довольные жизнью пассажиры мирно беседовали, курили дорогие сигары, читали утренние газеты или просто глядели по сторонам.
А вот вагоны третьего класса. Они находятся в хвосте поезда и напоминают теплушки, в которых возят скот. Трудно представить себе, каким образом сотни людей умудряются втиснуться сквозь узкие двери и найти себе место в этих металлических ящиках. Люди, чемоданы, узлы, корзины, клетки с курами. Чумазые детишки сидят на плечах взрослых, крестьянка с усталыми глазами сует отвислую грудь плачущему младенцу — его ресницы слиплись от гноя, лицо облеплено мухами. Плач детей смешивается с сердитыми голосами бранящихся мужчин, причитаниями женщины, с которой, видимо, случилась какая-то беда.
Здесь, на вокзале, верхушка социальной пирамиды отделена от основания тремя-четырьмя вагонами второго класса. А между тем это расстояние можно сравнить с непреодолимой стеной или с пропастью, разделяющей два мира. С одной стороны — бархатные кресла и диваны, небрежно развалившиеся толстосумы, одетые в тонкую шерсть и шелк. Они пьют горячие напитки, вдыхают дым сигар, обмениваются последними дворцовыми сплетнями. Шепчут комплименты на ушко соседке. А это ушко украшено драгоценными камнями, вспыхивающими в лучах солнца при каждом повороте головы...
С другой стороны — безликая толпа. Счастливчик тот, кому удалось отвоевать себе небольшое пространство на деревянной скамейке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107