Под мышкой он нес книгу, которую купил днем, — "Очерки современной истории", и предвкушал удовольствие, которое она ему доставит, У него было приподнятое настроение еще и оттого, что он многое успел сделать за день. В деталях была продумана организация демонстрации. Волна недовольства политикой короля прокатилась уже по всей стране, и наступило время действовать.
Он вышел на крышу, полюбовался на мерцающие звезды и вдохнул полной грудью прохладный воздух. Легкий ветерок дул со стороны прибрежных дюн.
Внезапно грубые цепкие лапы схватили его, и не успел он осознать, что случилось, ошеломленный внезапностью атаки, как оказался со связанными руками за спиной. А потом он стоял перед человеком с глазами навыкате, как у лягушки. Человек сидел за массивным красно-коричневым столом. В глаза Азизу бил яркий свет, направленный прямо ему в лицо. Постепенно он освоился, пришел в себя. Ему лишь задали несколько вопросов, а затем вывели из комнаты и повели по длинному коридору, напоминавшему туннель. Гулко отдавались их шаги по каменному полу. Руки вскидывались вверх в военном салюте, смолкали голоса, когда они проходили мимо групп людей или часовых с непроницаемыми лицами, охранявших запертые двери.
Его завели в маленькую деревянную пристройку и приказали снять ремень, выложить все деньги и бумаги. После этого повели вниз по спиральной лестнице в недра мрачного здания, словно в пещеру. Одна за другой открывались и захлопывались двери, пока они не оказались в еще одной большой комнате. Грязные стены поблескивали от сочившейся влаги, напоминавшей пот узника. Пол был выложен неровными каменными плитами. Возле дальней стены — циновка из пальмовых листьев, настолько изношенная и изодранная, что уже не годилась как подстилка для сна.
Азиз присел на нее и огляделся. Тусклая лампочка под потолком не разгоняла сумрака, притаившегося по углам. Он поднялся и прошелся по камере, держась на расстоянии от стен, от их холодной сырости, Постепенно чувства успокоились. Здесь царила мертвая тишина и время тянулось медленно. Ему казалось, что он погребен глубоко под землей, далеко от жизни и людей.
В голову лезла неприятная, назойливая мысль: а что, если они забудут о его существовании, навсегда оставят его замурованным в этом большом склепе? Дрожь пробежала по телу, охватило острое чувство одиночества и беспомощности. Нет, подобные мысли надо гнать прочь. Такого не может случиться. Он принялся напевать знакомую мелодию Верхнего Египта, медленно вышагивая по камере, потом пошел быстрее, повинуясь ритму мелодии. Еще быстрее, как в танце. Он громко запел слова песни, хотя в помещении не хватало воздуха. Наплевать на этот смрад, на эту могильную тишину. Наплевать на тоскливый свет лампочки, на мрак по углам. Все это отступало, по мере того как рассеивался страх. Окружающую мерзость вытеснили песня и импровизированный танец. Хотелось бросить всему вызов, и с этим желанием пришло чувство оптимизма и даже озорной радости — примитивной, молодой, бьющей из глубокого источника, который не может иссякнуть.
Азиз все ходил и ходил кругами в своем безумном танце в подземном склепе в ту странную ночь, которую уж никогда не забудет. Танцевал, пока не почувствовал, что задыхается. Сердце бешено колотилось в груди, мышцы устали до изнеможения. Он бросился на драную циновку и вытянул ноги. Постепенно дыхание пришло в норму, сердце успокоилось, мышцы расслабились. Он почувствовал, как отяжелели веки, потянуло ко сну. Сон или обморок? Трудно сказать. Просто провалился в небытие. Тело неподвижно распласталось на клочке циновки, только слабо вздымалась грудь и чуть заметно трепетали веки. Он не мог определить, сколько времени провел в таком состоянии. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Рядом с ним на корточках сидел человек. Два маленьких глаза осматривали его. В тусклом свете эти глаза имели цвет пыли, лицо бледное, увядшее, с тонкими губами. На белой униформе тускло поблескивали металлические пуговицы. На голове старая феска с почерневшими лоснящимися краями.
Азиз приподнялся и сел на циновке. Человек выпрямился во весь рост и сказал:
— Добрый вечер.
— Добрый вечер.
— У вас есть при себе деньги? -Нет,
— А где же ваши деньги?
— У меня их забрали.
— Что же вы?.. Хотя бы часть надо было припрятать.
— А зачем?
— Могли бы покупать чего-нибудь из еды. Или сигареты, например.
— Да? Я как-то не подумал об этом,
— Что же теперь будете делать?
— Хм„. ничего. Я к тому же и не курю. А насчет еды... Разве меня здесь кормить не будут?
— В первый день рацион не положен.
— Что ж делать, подожду до следующего дня.
Человек некоторое время молчал, размышляя, потом хитровато улыбнулся:
— Моя жена дала мне с собой жареного голубя с рисом. Мы его пополам поделим.
— Не нужно. Это же ваш ужин.
— Сейчас принесу, подождите.
Он вышел старческой походкой крайне уставшего человека, заперев за собой дверь. Спустя немного времени снова появился и опять запер дверь на ключ. В руках он нес кусок старой газеты с лепешкой хлеба, на которой лежала половинка жареного голубя, горстка вареного риса и маринованные пикули. Он встал на колени, постелил на циновку газету, разложил угощение и с трудом поднялся. Азиз услышал, как хрустнули его суставы. Машинально подумал иронический артрит.
— Ешьте, господин.
— Благодарю вас. Но давайте вместе поедим.
— Моя еда там, снаружи. Это я вам все...
— Ну что же вы, так и будете стоять? Садитесь, пожалуйста.
— Ничего, ничего. Я ухожу... Немного поколебавшись, он спросил :
— А вы кем будете по профессии?
— Я врач.
— А!.. Так за что же вас посадили?
— Политика.
— Политика? Надо же, что нынче творится. Почти каждый день таких, как вы, привозят... Ни дна им, ни покрышки... А вот позвольте узнать, что вы этой самой политикой хотите добиться?
— Освободиться от английской оккупации.
— Да, да... этого мы все хотим.
— И от короля избавиться тоже.
— Короля? Ну-у... это уж вы больно высоко замахнулись. Короля. Так просто — раз! — и нету? Хм...
— Землю раздать крестьянам надо.
— Гм... Вон какие дела. Крестьянам, говорите, раздать? Знаешь, сынок, послушай меня, старого человека. Не зря у нас говорят: глаз выше брови не подымешь. — Он сделал многозначительную паузу. — Подумайте о ваших родителях. Небось отца, мать оставили? О будущем подумали бы. Ничего, кроме бед для себя, не дождетесь... А теперь я, пожалуй, пойду. Но послушайтесь моего совета: не надо много болтать. Опасные вещи вы говорите. Об этом нельзя вслух говорить. Ну ладно, пошел я. До свидания.
Он вышел и запер за собой дверь. Несколько мгновений Азиз сидел неподвижно. Перед ним возникло лицо матери. Глаза ее смотрели с упреком. Он вздохнул и усилием воли прогнал видение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Он вышел на крышу, полюбовался на мерцающие звезды и вдохнул полной грудью прохладный воздух. Легкий ветерок дул со стороны прибрежных дюн.
Внезапно грубые цепкие лапы схватили его, и не успел он осознать, что случилось, ошеломленный внезапностью атаки, как оказался со связанными руками за спиной. А потом он стоял перед человеком с глазами навыкате, как у лягушки. Человек сидел за массивным красно-коричневым столом. В глаза Азизу бил яркий свет, направленный прямо ему в лицо. Постепенно он освоился, пришел в себя. Ему лишь задали несколько вопросов, а затем вывели из комнаты и повели по длинному коридору, напоминавшему туннель. Гулко отдавались их шаги по каменному полу. Руки вскидывались вверх в военном салюте, смолкали голоса, когда они проходили мимо групп людей или часовых с непроницаемыми лицами, охранявших запертые двери.
Его завели в маленькую деревянную пристройку и приказали снять ремень, выложить все деньги и бумаги. После этого повели вниз по спиральной лестнице в недра мрачного здания, словно в пещеру. Одна за другой открывались и захлопывались двери, пока они не оказались в еще одной большой комнате. Грязные стены поблескивали от сочившейся влаги, напоминавшей пот узника. Пол был выложен неровными каменными плитами. Возле дальней стены — циновка из пальмовых листьев, настолько изношенная и изодранная, что уже не годилась как подстилка для сна.
Азиз присел на нее и огляделся. Тусклая лампочка под потолком не разгоняла сумрака, притаившегося по углам. Он поднялся и прошелся по камере, держась на расстоянии от стен, от их холодной сырости, Постепенно чувства успокоились. Здесь царила мертвая тишина и время тянулось медленно. Ему казалось, что он погребен глубоко под землей, далеко от жизни и людей.
В голову лезла неприятная, назойливая мысль: а что, если они забудут о его существовании, навсегда оставят его замурованным в этом большом склепе? Дрожь пробежала по телу, охватило острое чувство одиночества и беспомощности. Нет, подобные мысли надо гнать прочь. Такого не может случиться. Он принялся напевать знакомую мелодию Верхнего Египта, медленно вышагивая по камере, потом пошел быстрее, повинуясь ритму мелодии. Еще быстрее, как в танце. Он громко запел слова песни, хотя в помещении не хватало воздуха. Наплевать на этот смрад, на эту могильную тишину. Наплевать на тоскливый свет лампочки, на мрак по углам. Все это отступало, по мере того как рассеивался страх. Окружающую мерзость вытеснили песня и импровизированный танец. Хотелось бросить всему вызов, и с этим желанием пришло чувство оптимизма и даже озорной радости — примитивной, молодой, бьющей из глубокого источника, который не может иссякнуть.
Азиз все ходил и ходил кругами в своем безумном танце в подземном склепе в ту странную ночь, которую уж никогда не забудет. Танцевал, пока не почувствовал, что задыхается. Сердце бешено колотилось в груди, мышцы устали до изнеможения. Он бросился на драную циновку и вытянул ноги. Постепенно дыхание пришло в норму, сердце успокоилось, мышцы расслабились. Он почувствовал, как отяжелели веки, потянуло ко сну. Сон или обморок? Трудно сказать. Просто провалился в небытие. Тело неподвижно распласталось на клочке циновки, только слабо вздымалась грудь и чуть заметно трепетали веки. Он не мог определить, сколько времени провел в таком состоянии. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Рядом с ним на корточках сидел человек. Два маленьких глаза осматривали его. В тусклом свете эти глаза имели цвет пыли, лицо бледное, увядшее, с тонкими губами. На белой униформе тускло поблескивали металлические пуговицы. На голове старая феска с почерневшими лоснящимися краями.
Азиз приподнялся и сел на циновке. Человек выпрямился во весь рост и сказал:
— Добрый вечер.
— Добрый вечер.
— У вас есть при себе деньги? -Нет,
— А где же ваши деньги?
— У меня их забрали.
— Что же вы?.. Хотя бы часть надо было припрятать.
— А зачем?
— Могли бы покупать чего-нибудь из еды. Или сигареты, например.
— Да? Я как-то не подумал об этом,
— Что же теперь будете делать?
— Хм„. ничего. Я к тому же и не курю. А насчет еды... Разве меня здесь кормить не будут?
— В первый день рацион не положен.
— Что ж делать, подожду до следующего дня.
Человек некоторое время молчал, размышляя, потом хитровато улыбнулся:
— Моя жена дала мне с собой жареного голубя с рисом. Мы его пополам поделим.
— Не нужно. Это же ваш ужин.
— Сейчас принесу, подождите.
Он вышел старческой походкой крайне уставшего человека, заперев за собой дверь. Спустя немного времени снова появился и опять запер дверь на ключ. В руках он нес кусок старой газеты с лепешкой хлеба, на которой лежала половинка жареного голубя, горстка вареного риса и маринованные пикули. Он встал на колени, постелил на циновку газету, разложил угощение и с трудом поднялся. Азиз услышал, как хрустнули его суставы. Машинально подумал иронический артрит.
— Ешьте, господин.
— Благодарю вас. Но давайте вместе поедим.
— Моя еда там, снаружи. Это я вам все...
— Ну что же вы, так и будете стоять? Садитесь, пожалуйста.
— Ничего, ничего. Я ухожу... Немного поколебавшись, он спросил :
— А вы кем будете по профессии?
— Я врач.
— А!.. Так за что же вас посадили?
— Политика.
— Политика? Надо же, что нынче творится. Почти каждый день таких, как вы, привозят... Ни дна им, ни покрышки... А вот позвольте узнать, что вы этой самой политикой хотите добиться?
— Освободиться от английской оккупации.
— Да, да... этого мы все хотим.
— И от короля избавиться тоже.
— Короля? Ну-у... это уж вы больно высоко замахнулись. Короля. Так просто — раз! — и нету? Хм...
— Землю раздать крестьянам надо.
— Гм... Вон какие дела. Крестьянам, говорите, раздать? Знаешь, сынок, послушай меня, старого человека. Не зря у нас говорят: глаз выше брови не подымешь. — Он сделал многозначительную паузу. — Подумайте о ваших родителях. Небось отца, мать оставили? О будущем подумали бы. Ничего, кроме бед для себя, не дождетесь... А теперь я, пожалуй, пойду. Но послушайтесь моего совета: не надо много болтать. Опасные вещи вы говорите. Об этом нельзя вслух говорить. Ну ладно, пошел я. До свидания.
Он вышел и запер за собой дверь. Несколько мгновений Азиз сидел неподвижно. Перед ним возникло лицо матери. Глаза ее смотрели с упреком. Он вздохнул и усилием воли прогнал видение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107