— Постарайся есть при каминном огне, — сказал он, — не следует привлекать внимание синих.
— У тебя есть причина бояться их?
— Ого!
— Ты, верно, принял к себе беглого или раненого вандейца?
— Да, но я упрятал молодца в такое местечко, что синие, обыскав мой дом, не смогли ничего отыскать. Впрочем, не он меня беспокоит, а... другой...
— Какой другой? Генюк почесал за ухом.
— Синие говорят, что они избегали всю страну, отыскивая отъявленного разбойника. Вышел приказ изловить его и доставить с отрядом в Париж. Судя по данным полиции, он направился в наши края.
— Вероятно, это какая-нибудь значительная жертва, которую революционный трибунал хочет поймать, — заметила мадемуазель Валеран. Крестьянин сжал губы.
— Пф! — произнес он. — Как послушаешь двух полицейских агентов, посланных Функье Тинвиллем, так подумаешь, что это отъявленный негодяй, способный на все...
— Ба! — сказал Шарль. — Они обо всех поют одну сказку, когда хотят кого послать на гильотину!
— А к тому же, — прибавила Елена, — ведь ваш беглец не тот, которого ищут? Ему можно помочь бежать, достав какой-нибудь костюм.
— Но прежде следует допросить его, — заметил проводник.
Генюк засмеялся.
— Вы предлагаете две самые неисполнимые вещи! Пусть на него напялят какой угодно наряд, все-таки даже слепой узнает его. Что касается допроса, то тут также нечего толковать: он только и понимает, что по-французски.
— Приведи его. Мы с мадемуазель поговорим с ним, — отвечал проводник шуану, понимавшему только свое родное бретонское наречие.
— О, — отвечал крестьянин, — за ним недалеко ходить! Он подошел к скамье, на которой лежал человек. Разбуженный, тот встал и сладко потянулся.
— О, да, — сказал Шарль, — с таким ростом трудно переодеваться.
Человек был настоящим великаном.
— Тебя хотят спасти, но скажи правду. Кто ты? — спросил проводник по-французски.
Незнакомец быстро осмотрелся и, вероятно, успокоившись, ответил:
— Я возвратившийся эмигрант, за которым гонятся, чтобы послать на эшафот. Я пробирался в Вандею, чтобы сражаться за своего короля...
— Как тебя зовут?
Гигант гордо выпрямился и произнес:
— Я граф Баррасен.
Введенный в заблуждение костюмом Елены, великан, которого читатели вероятно узнали, решил, что видит перед собой простых бретонских поселян.
Он даже не заметил легкой улыбки, скользнувшей по губам Шарля, когда тот переспросил:
— А! Так вы граф Баррасен?
— Как и мои благородные предки.
— И вы из Парижа?
— Прямо из Парижа, а проклятая полиция гонится по пятам после моего бегства из Консьержери!
— Говорят, эта тюрьма переполнена благороднейшими жертвами? — спросила Елена.
— Да, но они там не соскучатся. Самым важным головам — лучшие услуги, — ухмыльнулся Баррасен.
— Так они не принимают во внимание ни возраста, ни пола?
— Ха-ха-ха, пол! — бросил верзила. — Об этих пустяках они не задумываются! Два месяца назад казнили королеву, а три недели назад отрубили голову и Дюбарри!
Он захохотал.
— Эта милая графиня не так охотно кувыркнулась, как королева!
— Мария-Антуанетта умерла героиней, не так ли? — с живым интересом спросила Елена.
— Штука в том, что она удивительным образом приняла приговор. Она была великолепна в свои последние часы в Консьержери!
Шарль слушал, пристально всматриваясь в рассказчика. Услышав его слова о последних минутах королевы в тюрьме, он насмешливо спросил:
— Если вы сами были заключенным, как же вы смогли видеть королеву?
Баррасен обиделся на это недоверие и, желая произвести эффект на своих слушателей, необдуманно изрек:
— Да потому, что мне было поручено подметать в ее камере!
— Как? Вам? Сиятельному графу Баррасену? — вскричал насмешливый проводник.
Гигант прикусил губу от досады, видя, что слишком далеко зашел в своих излияниях и, желая исправить промах, отвечал голосом, которому тщетно старался придать достоинство:
— При королеве и несчастной женщине никакая должность не унизительна.
— Это правда, — заметила мадемуазель Валеран, глубоко тронутая трагической участью Марии-Антуанетты.
— И притом, — продолжал Баррасен, — если я принял эту скромную должность, то потому, что она могла помочь моему побегу. Я скрыл от тюремщиков славное имя своих предков. Принимая меня за бедняка, они взваливали на меня тяжелую работу, которая им надоела, а я все исполнял, чтобы завоевать их доверие. Поэтому они позволили мне свободно расхаживать
по всей тюрьме. Я слышал о последних часах королевы от Розалии и Ларивьера.
— Расскажите об этом подробнее, — попросил Шарль.
— Кто такие эти Розалия и Ларивьер, которые находи-лись при королеве? — спросила Елена.
— Ларивьер — тюремный ключник, впускавший к коро-леве судей со смертным приговором. Что касается Розалии, то это служанка госпожи Лебо, жены главного тюремщика.
— И они вам рассказали...
— Двадцать раз! Если это доставит вам удовольствие, красоточка, я повторю все дословно, вот только прочищу себе глотку...
Выговорив эти не совсем аристократические слова, сиятельный граф схватил со стола горшок сидра и залпом проглотил такое количество жидкости, которое ясно доказывало, что пребывание в тюрьме значительно повредило его хорошим манерам.
Опершись о стол, мадемуазель Валеран приготовилась слушать рассказчика. Глубоко сочувствуя несчастной королеве, она совсем забыла о собственных несчастьях.
Покачиваясь на громадных ногах, гигант начал:
— В ночь на шестнадцатое октября в тюрьме было объявлено, что суд вынес королеве приговор — смертная казнь! Около семи часов утра жена Лебо приказала своей служанке Розалии пойти к узнице и спросить, не хочет ли она чего-нибудь поесть.
Войдя в камеру, освещенную двумя свечами, она заметила в левом углу молодого жандармского офицера. Осужденная лежала на постели, одетая в черное с головы до ног
— Госпожа, — пролепетала Розалия, — вы ничего не кушали вчера вечером и почти ничего за весь день... Не угодно ли вам чего-нибудь?
Королева горько рыдала:
— Дочь моя, — отвечала она, — мне больше ничего не нужно...
Розалия, подогревавшая всю ночь бульон и лапшу на своей жаровне, настаивала. Мария-Антуанетта предпочла бульон.
Когда он был подан, осужденная села на кровать, но едва смогла проглотить несколько ложек.Около восьми утра служанка вернулась к королеве, чтобы помочь ей одеться. Мария-Антуанетта удалилась в проход, оставленный между стеной и постелью. Развернув чистую рубашку, она сделала девушке знак встать перед ней по ту сторону кровати, а сама,
нагнувшись и прикрываясь платьем, собралась в последний раз сменить белье.Тут жандармский офицер быстро поднялся. Подойдя к кровати, он стал у изголовья, глядя на королеву. Пленница тотчас же накинула на плечи платок и кротко сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68