— Во имя целомудрия, позвольте сменить белье без свидетеля.
— Мне приказано не спускать с вас глаз ни на минуту,
— отвечал тот.
Королева вздохнула и, накинув последнюю рубашку, оделась не в черное вдовье платье, сшитое ею самою, а в белый утренний капот. Под самый подбородок она повязала белую кисейную косынку, скрепив ее длинные концы на груди.
Несмотря на слезы и смущение, Розалия заметила, что бедная женщина тщательно свернула свою грязную рубашку. Она спрятала ее в один из рукавов, как в футляр, и сунула в щель между старыми обоями и стеной.
На голову она надела простой батистовый чепец без лент. Имея только одну пару обуви, она сохранила свои траурные черные чулки и прюнелевые башмаки, которые служили ей в продолжение семидесятидневного пребывания в Консьержери.
— Бедная женщина! — невольно прошептала Елена, слушавшая рассказ Баррасена затаив дыхание.
Вытерев слезы, она сказала:
— Продолжайте,
— Вот все, что передала мне Розалия. Напоследок она не вытерпела и убежала в угол, заливаясь слезами.
— Вы больше ничего не знаете?
— Остальное я узнал от сторожа Ларивьера, бывшего при ней до конца.
— Говорите же...
— В десять утра жена Лебо отправила Ларивьера за посудой, в которой подавался два часа тому назад бульон. Возвратившись, он увидел приближающихся судей в сопровождении регистратора Фабрициуса. Мария-Антуанетта, стоявшая на коленях у соломенной постели, приподнялась, чтобы встретить их.
— Будьте внимательны, — произнес председатель суда,
— вам зачтут приговор.
— Чтение бесполезно, — отвечала она, — я хорошо знаю свою участь.
— Необходимо, чтобы приговор был зачитан, — возразил председатель.
Она не сопротивлялась, и регистратор начал читать. Когда он произносил последние слова приговора, в тюрьму вошел Генрих Сансон, главный палач, рослый молодой человек.
Подойдя к ней, он сказал:
— Позвольте ваши руки. Королева отшатнулась с криком:
— Неужели вы еще хотите связать мне руки! Королю этого не делали!
Судья обратился к Сансону:
— Исполняй свои обязанности.
— О Боже великий! — шептала бедняжка.
Палач грубо схватил ее за руки и скрутил их за спиной. Она подняла глаза к небу, но уже не плакала.
Связав руки, Сансон стащил с ее головы чепец и отрезал волосы. Королева, почувствовав прикосновение стали, решила, что ее хотят убить в тюрьме, обернулась и увидела, что палач скручивает ее волосы и кладет их в карман.
— Подай их сюда, — приказал председатель. Позднее они были сожжены. Мария-Антуанетта стояла, прислонясь к стене, ожидая конца...
В этот момент рассказ Баррасена был прерван несколькими грубыми ударами.
— Синие, — пробормотал испуганный рассказчик. Стук разбудил уснувшего бретонца Генюка.
— Генюк, стучат! Это, очевидно, республиканские солдаты, — сказал проводник.
Удары повторились.Крестьянин улыбнулся, услыхав их.
— Нет, — отвечал он, — это не синие. Это другой...
— Какой другой? — спросила Елена.
— Разве я «вам не говорил? Странно... Кроме этого великана я принял в дом еще одного вандейца. Сегодня утром республиканцы обшарили весь дом, но не нашли его. Теперь, должно быть, молодец соскучился в своем тайнике и просит выпустить его на свет Божий.
— Так отворите ему, — сказала мадемуазель Валеран.
Генюк поднялся со скамьи, чтобы освободить заключенного, но прежде чем он успел сделать шаг по направлению к его убежищу, Шарль быстро сказал ему:
— Не трогайся с места. Нет никакой надобности показывать его этому громадному черту.
— Ты ему не доверяешь?
— Боюсь, что синие правы, утверждая, что это отъявленный мошенник.
— Можно выдать его, тогда они меньше будут наблюдать за моей хижиной, а я тем временем помогу бежать другому.
— Фи, — произнес тот, — измена — скверное дело даже с подобным негодяем. Лучше спровадим его отсюда.
Во время этого короткого разговора, которого он не мог понять, Баррасен бледнел и дрожа прислушивался к ударам, которые раздавались все чаще и сильнее, и, как казалось ему, звучали снаружи.
Шарль подошел к нему.
— Это синие, — сказал он по-французски, — ты очень хочешь встретиться с ними?
— Черт их побери! Нисколько, — отвечал Баррасен, забывая о своем графском звании.
— Я тебя спрашиваю потому, что республиканцы бегают по всей стране, повторяя везде, что ищут какого-то негодяя, чтобы отослать его к Функье Тинвиллю, который хочет угостить его не совсем приятной четвертью часочка.
— Да, очень скверными минутками, —прошептал гигант.
— Кажется, это бандит высокого роста... как ты, так что позволительно принять одного за другого. Итак, если ты хочешь воспользоваться добрым советом...
— Каким? — спросил тот быстро.
— Выходи через двор и беги в поля, пока еще синие не выломали дверь!
— С удовольствием...
Шарль быстро распахнул дверь во двор. Баррасен бросился вон, но, дойдя до двери, обернулся и произнес с непередаваемой гордостью.
— Если я бегу, так единственно для того, чтобы не погибло со мной имя моих предков, потому что я последний в своем роде!
И он скрылся в темноте двора. Генюк закрыл за ним задвижку. Елена молчала при этом разговоре.
— Лишь бы он не вздумал спрятаться в твою повозку вместо того, чтобы бежать, — сказал крестьянин проводнику.
— Нет, он понимает, что ему не поздоровится здесь и воспользуется ночью, чтобы подальше улепетнуть.
— Скорее к тайнику! — воскликнула девушка. Бретонец подошел к камину и отгреб лопаткой в сторону золу и головни.
— Он там, внизу, — сказал он. — Некоторые устраивают потаенные места за стеной камина, но синие знакомы с этой хитростью. Поэтому я устроил свое под самым камином. Вчера они грелись три часа, не подозревая, что под огнем находился один из их врагов!
— Но он там совсем изжарится, — сказал проводник.
— Нисколько! Камин прилегает к толстой стене, за которой находится вход в погреб, а он тянется до самой дороги.
— Однако пленник может умереть там с голоду, если его не освободить, — заметила Елена.
— Да, — отвечал крестьянин, — красивый мальчик, который сидит теперь в западне, легко может погибнуть с голоду. Вчера синие сидели у меня на шее, когда я втолкнул его туда и впопыхах даже не успел предупредить, что существует другой выход...
Генюк кончил свою работу. Когда зола была отметена, за ней показалась толстая железная плита.
— Теперь нам остается только поднять крышку, и наш юноша может выйти.
Чтобы не привлечь внимание республиканцев, Генюк не зажигал света, довольствуясь огнем камина. Остальная часть хижины тонула в густом мраке.
Генюк снял блоки, придерживающие еще теплую чугунную доску и поднял опускную дверь с помощью железной рукоятки. Елена и проводник увидели темное четырехугольное отверстие, над которым шуан нагнулся, говоря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68