— Он еще ни разу сюда не заходил, — ответила девушка. — Но он где-то в городе и может вернуться именно сегодня.
— Я не боюсь его! — ответил я.
Она отвернулась; цепи отозвались на ее движения легким звоном. Заметив мой взгляд, она плотнее закуталась в шелковое покрывало.
— Чье имя на ошейнике? — спросил я.
— Они мне показывали надпись, но я не знаю, — сказала она. — Я не умею читать.
Это, конечно, было правдой, она могла говорить по-гориански, но разобрать написанное была неспособна. Впрочем, грамотой не владели и многие тачаки, поэтому на ошейниках их рабов зачастую были выгравированы значки, символически показывающие, кому именно принадлежит данный невольник. Но даже умеющие читать или желающие составить о себе подобное мнение нередко рядом со своим именем также ставили личный знак, чтобы разобрать его были в состоянии другие, не владеющие письмом воины. Например, знак Камчака изображал четыре рога боска над двумя скрещенными кайвами.
Я вошел в фургон и приблизился к девушке.
— Не смотри на меня! — воскликнула она, отворачиваясь так, чтобы свет не падал ей на лицо, и закрывая его руками.
Я развернул к себе её ошейник; от него тянулась тонкая металлическая цепь. На девушке был сирик, которого под накидкой я сразу не заметил. Цепь от ошейника свисала вдоль тела, соединялась с ножными кандалами и заканчивалась на вделанном в стену кольце. На тарианском ошейнике девушки были выгравированы четыре рога боска и символ города Ко-Ро-Ба, который Камчак велел использовать как мой личный знак. Надпись на кольце гласила: «Я — женщина Тэрла Кэбота». Я поправил на девушке ошейник и отошел к дальней стене фургона: хотелось побыть одному и подумать.
Однако тут же мелодично зазвенели цепи на ногах у девушки, пристально вглядывающейся мне в лицо.
— Что там написано? — спросила она.
Я не ответил.
— Чей это фургон? — взмолилась она.
Я хмуро посмотрел на нее, и она тут же прикрыла лицо рукой, стараясь при этом, чтобы шелковая накидка плотнее окутывала её тело. Цепи, охватывающие её запястья, тянущиеся к щиколоткам и дальше к кольцу в стенке фургона, вызывали во мне ненависть Над прижатой к лицу ладонью блестели наполненные страхом глаза девушки — Чей это фургон?
— Мой, — ответил я.
Девушка замерла от неожиданности.
— Нет, не может быть, — выдавила она из себя. — Это фургон какого-то командира, он командует тачакской тысячей.
— Я и есть этот командир, — ответил я.
Она провела рукой по лицу, словно пытаясь отогнать от себя сон.
— А что написано у меня на ошейнике?
— Что ты — девушка Тэрла Кэбота.
— Твоя девушка?
— Да.
— Значит, я — твоя рабыня?
— Да. — Она не в силах была больше произнести ни слова.
— Да, ты принадлежишь мне, — подтвердил я.
Из глаз у неё потекли слезы, оставляя на шелковой накидке мокрые пятна, но она так и продолжала стоять не в состоянии их остановить.
Я опустился рядом с ней на колени.
— Все хорошо, Элизабет. Все уже позади, — постарался я её успокоить. — Тебе больше не будут причинять боль. Ты больше не рабыня. Ты свободна.
Я нежно взял её скованные цепями руки и отвел их от её лица. Она попыталась отвернуться.
— Пожалуйста, не смотри на меня, Тэрл, — пробормотала она.
В носу у нее, как я догадывался, поблескивало крохотное изящное золотое колечко, подобающее каждой тачакской женщине.
— Не смотри на меня, — взмолилась она, — прошу тебя!
Я осторожно приподнял ладонями её тонкое лицо, обрамленное мягкими темными волосами, и с нежностью вгляделся в этот высокий лоб, чудесные, полные слез глаза и дрожащие губы, над которыми тускло поблескивало золотое тачакское колечко.
— Оно тебе очень идет, — сказал я.
Девушка подавила подступившие рыдания и прижалась лицом к моему плечу.
— Они привязывали меня к колесу, — пробормотала она.
Я утопил ладонь в её густых волосах и плотнее прижал её голову к своей груди.
— Они поставили у меня на теле клеймо! — едва слышно выдохнула она.
— Теперь все уже позади, Элизабет, — сказал я. — Все уже кончилось. Ты свободна.
Она подняла свое мокрое от слез лицо.
— Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, — прошептала она.
— Нет, — с грустью ответил я, — не любишь.
Она снова уронила голову мне на плечо.
— Но ты не хочешь меня, — едва сдерживая рыдания, бормотала она. — Ты никогда меня не хотел!
Я промолчал.
— И вот теперь, — с горечью продолжала она, — Камчак отдал меня тебе. Именно потому, что я тебе безразлична! Он такой жестокий! Жестокий!
— Мне кажется, Камчак в данном случае больше думал о тебе, — возразил я. — Он считал, что отдает тебя другу.
Она отстранилась от меня в полном изумлении.
— Неужели это возможно? — удивилась она. — Этот человек избивал меня плетью!
Она опустила глаза, боясь встретиться со мной взглядом.
— Тебя избили, потому что ты хотела убежать, — пытался объяснить я. — Обычно женщину за подобную провинность калечат или бросают на растерзание слину. То, что тебя наказали лишь плетьми, доказывает мне и, возможно, тебе тоже, что он считается с твоим положением.
Она по-прежнему боялась поднять голову.
— Он опозорил меня, — продолжала она. — Я себя ненавижу после всего, что было! Я не чувствую себя женщиной!
— Теперь все уже позади, — пытался я её успокоить.
Толстый ковер у нас под ногами чуть не промокал от слез девушки.
— А вот прокалывание ушей, — старался я перевести разговор на другую тему, — тачаки рассматривают как варварский обычай, занесенный к их девушкам тарианцами.
Элизабет подняла глаза; колечко у неё в носу заиграло золотистыми огоньками.
— У тебя уши проколоты? — спросил я.
— Нет, — ответила она, — но многие из моих подруг в Нью-Йорке прокалывают.
— Но ведь тебе это не кажется таким уж безобразным? — поинтересовался я.
— Нет, — слабо улыбнулась она.
— А попробуй сказать об этом тачакам, — предложил я. — Они даже тарианским рабыням не позволяют носить серьги в ушах. А тачакскую девушку больше всего страшит то, что, попав в руки тарианцев, она распростится с непроколотыми ушами.
Элизабет сквозь слезы улыбнулась.
— К тому же колечко всегда можно снять, — продолжал я свои увещевания. — Растянуть и вытащить. Остается лишь крохотная дырочка в носу, которую даже не всегда заметишь.
— Ты такой добрый, Тэрл Кэбот, — сказала девушка.
— Не знаю даже, стоит мне об этом говорить, — признался я, — но это колечко очень тебе идет.
Она подняла голову и кокетливо улыбнулась.
— Правда?
— Да, очень.
Она опустилась рядом со мной на колени, все ещё плотно запахивая на себе шелковую накидку. Глаза её уже не смотрели так грустно.
— Я рабыня или свободная женщина?
— Свободная.
Она рассмеялась.
— Не думаю, чтобы тебе хотелось отпускать меня на свободу, — заметила она. — Ты все ещё держишь меня в цепях, как простую рабыню!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104