Он действительно любил эту девушку!
— Элизабет, — отвлек я её от прихорашивания.
— Да? — откликнулась она, опуская зеркальце.
— Думаю, я знаю, почему Камчак отдал тебя мне, помимо, конечно, того факта, что считал, будто я смогу использовать хорошенькую женщину для ведения хозяйства.
Она рассмеялась.
— Я рада, что он так поступил, — призналась она.
— Вот как? — выразил я свое удивление.
Она улыбнулась и снова погляделась в зеркальце.
— Конечно. Кого ещё он мог найти достаточно глупого, чтобы меня освободить?
Какое-то время я не мог вымолвить ни слова.
— Так почему он так сделал, как ты думаешь? — поинтересовалась она.
— На Горе считается, что только женщина, познавшая всю глубину рабства, может быть по-настоящему свободной.
— Я не уверена, что до конца понимаю это.
— Здесь, очевидно, дело не в том, действительно ли женщина свободна или является рабыней, не в самих надетых на неё цепях, ошейниках или клейме.
— А в чем же?
— Вероятно, считается, что только женщина, в высшей степени подчиняемая чужой воле, способная себя подчинить, полностью отдаться, раствориться в мужских объятиях, может быть настоящей, истинной женщиной, и, являясь таковой, она, следовательно, является свободной.
Элизабет рассмеялась.
— Эта точка зрения не для меня; я, в конце концов, американка — свободная женщина! — заявила она.
— Я говорю не об ошейнике и цепях.
— Нет, все это только глупая теория.
— Может, и так.
— Я нисколько не уважаю женщин, способных полностью отдаться мужчине, — встряхнула она головой.
— Это меня не удивляет, — признался я.
— Женщина — такая же личность, как мужчина, ничуть не меньше.
— Мне кажется, мы говорим о разных вещах.
— Возможно.
— В нашем с тобой мире слишком много говорят о личностях и очень мало — непосредственно о мужчинах и женщинах как таковых. Из-за этого люди привыкают видеть в человеке прежде всего личность, мужчины уделяют меньше внимания своей мужественности, а женщины привыкают к мысли о недостойности вести себя по-женски.
— Чепуха! Все это чепуха!
— Я говорю не о словах, используемых на Земле для обозначения этих вещей и понятий, а о том скрытом за словами смысле, который лежит в основе наших действий.
Она наморщила свой хорошенький лобик. Я продолжил.
— Что если бы нами в гораздо большей степени руководили законы природы, естественный голос крови, а не общественная мораль и надуманные условности? Представь себе мир, где искренние отношения между мужчиной и женщиной, их естественное влечение друг к другу внезапно были подменены требованиями какой угодно морали, лежащей в основе процветания общества как такового, действующей именно на благо общества, а не конкретного человека, общества, склонного воспринимать индивидуума как частичку самого себя, как функционирующую частичку, в которой половое различие отступает на второй план по отношению к профессиональному мастерству?
— Пытаюсь представить.
— Ну а какой, по-твоему, будет результат?
— Даже затрудняюсь сказать.
— Результатом будет наша Земля!
— Свободная женщина не желает подчинять себя мужчине, подстраиваться под него! — возразила Элизабет.
— Мы опять говорим о разных вещах.
— Возможно.
— Не существует более свободной, величественной и внутренне прекрасной женщины, чем горианская вольная спутница мужчины. Сравни её с наиболее часто встречающимся типом жены жителя Земли.
— Нет, судьба тачакской женщины убога.
— Редко кто из них рассматривается в городах как полноправная вольная спутница мужчины.
— Мне не приходилось встречаться с такой женщиной.
Мне оставалось лишь признать её правоту. Особую грусть вызывало то, что сам я знал только одну такую женщину — Дину.
— Возможно, ты права, — согласился я, — но млекопитающие делятся на тех, кто по природе своей стремится к обладанию кем-либо, и тех, чья природа требует от них быть обладаемыми.
— Я не привыкла думать о себе как о млекопитающем, — рассмеялась Элизабет.
— А кем ты привыкла считать себя в биологическом смысле?
— Ну, если ты хочешь посмотреть на меня с этой точки зрения…
Я ударил кулаком по полу фургона, и Элизабет испуганно отскочила в сторону.
— Вот с какой точки я смотрю на это дело.
— Чепуха! — заявила Элизабет. — Это ничего не доказывает.
— Горианцы тоже признают, что этот аспект не воспринимается женщинами, они не понимают его, боятся и протестуют.
— Потому что это не доказательство.
— Ты все время считаешь, что я хочу принизить женщину, доказать её ничтожность; я же, наоборот, говорю, что женщины удивительны, очаровательны, но становятся такими, лишь научившись отдавать себя любви.
— Глупость! — фыркнула Элизабет.
— Вот почему в этом диком, варварском мире женщину, которая не умеет уступать, зачастую учат этому насильно. Ее просто завоевывают.
Элизабет отбросила голову назад и весело расхохоталась.
— Да-да, — глядя на нее, усмехнулся и я. — Ее уступчивость завоевывается, и нередко её хозяином, который испытывает от этого не меньшее удовлетворение.
— И что происходит с этими женщинами потом?
— Они могут носить цепи или получить свободу, как сложится их судьба; но для того, о чем мы с тобой говорили, это не имеет никакого значения: и в том и в другом случае они делаются по-настоящему женственными.
— Ни один мужчина, включая и тебя самого, мой дорогой Тэрл Кэбот, не толкнет меня на этот шаг!
— Горианцы утверждают, что женщина начинает страстно стремиться к осознанию свой женственности, своего предназначения мужчине именно в момент своего слияния с ним в одно целое — в тот парадоксальный момент, когда она, фактически являясь подвластной ему, его рабыней, достигает максимальной степени свободы.
— Все это так глупо!
— Они утверждают также, что женщина подсознательно страстно желает, чтобы это произошло с ней, но не отдает в этом себе отчета.
— А это уже совершеннейшая глупость!
— Почему же ты прежде вела себя со мной, как будто хотела быть рабыней?
— Это была просто шутка! Шутка!
— Шутка?
Она смущенно опустила глаза.
— Вот почему Камчак отдал тебя мне, — сказал я.
— Почему? — не поняла она.
— Чтобы в моих руках ты познала ошейник и научилась быть настоящей женщиной.
Она посмотрела на меня с удивлением, в глазах её читалось откровенное недоверие.
— Видишь, он думал о тебе, — продолжал я. — Он по-настоящему любил свою маленькую дикарку.
Я поднялся с пола и, отшвырнув в угол фургона свой бокал, направился к двери.
Элизабет вскочила на ноги.
— Куда ты собираешься? — поинтересовалась она.
— Пойду в фургон рабов, — ответил я.
— Но зачем?
Я не собирался скрывать своих намерений.
— Я хочу женщину.
Она не отвела взгляда.
— Но ведь я тоже женщина, Тэрл, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104