Гельвард провел немало времени, повторяя свои измерения, потом
спустился вниз, перешел речку вброд (она оказалась уже и мельче, чем даже
сегодня утром, и взобрался на южный берег. Но и измерения на южном берегу
дали тот же результат: шрамы, оставленные Городом, явно не соответствовали
норме.
Озадаченный и не на шутку встревоженный, он повернул обратно к
лагерю.
Женщины чувствовали себя и выглядели намного лучше, зато малыша
вырвало еще раз. Впрочем, женщины, как они сами сказали, не ели ничего,
кроме принесенных Катериной яблок. Гельвард разрезал одно яблоко пополам и
внимательно осмотрел мякоть. На вид ни малейшей разницы с любым яблоком,
какое он когда-либо ел. Ему снова захотелось отведать свежий плод - и
снова он поборол свое искушение, передав яблоко Люсии.
И тут его опять осенила идея.
Клаузевиц предупреждал, чтобы он не пробовал местной пищи: он
горожанин, и для него она, надо полагать, вредна. Клаузевиц говорил, что
горожане могут употреблять местную пищу лишь вблизи оптимума, а здесь, на
много миль к югу, это исключено. Он должен есть только то, что принесено с
собой, иначе заболеет.
Но ведь женщины - не горожанки! Что, если они болеют именно от того,
что кормятся городской пищей? Что, если для них все наоборот: они могут
употреблять городскую пищу только в Городе, близ оптимума, а здесь нет?
Гипотеза выглядела бы достаточно логично, если бы... если бы не
малыш. Ведь не считая капельки яблочного пюре, малыш не пробовал ничего,
кроме материнского молока. Уж оно-то не могло пойти ему во вред!..
Вслед за Росарио Гельвард пошел взглянуть на малыша. Тот лежал в
своем гамачке, обессилевший и побуревший от слез. Теперь он даже не
плакал, а только слабо скулил. Гельварду стало от души жаль крошечное
существо, но что он мог тут сделать, чем помочь?
Как Люсия, так и Катерина пребывали в отличном настроении. Обе
заговорили с Гельвардом, едва он выбрался из палатки, но он молча прошел
мимо и уселся у речки. Ему надо было без помех обмозговать новую идею.
Малыш не пробовал ничего, кроме материнского молока.... А что, если
здесь, вдали от оптимума, мать стала в чем-то другой? Она не была
горожанкой, а малыш родился в Городе. Да, но что из того? Какая разница,
кто где родился, - ведь малыш-то, во всяком случае, родился от собственной
матери? Все эти рассуждения, должно быть, сплошная чушь, и все-таки...
оставалась доля вероятности, что они правильны.
Вернувшись в лагерь, он приготовил чуточку синтетической пищи, развел
сухое молоко водой, заведомо принесенной из Города, и предложил Росарио
покормить малыша. Она сперва отказалась, потом согласилась. Малыш поел - и
не срыгнул, а часа через два уже спал сладким сном.
День тянулся медленно. У речки было безветренно и тепло, но Гельвард
опять предался мрачным раздумьям. Ведь если его гипотеза верна, то и
женщинам нельзя больше есть городскую пищу. А впереди еще миль тридцать,
не менее, - на яблочках не проживешь...
Рассказав подопечным, что у него на уме, он предложил им на ближайшее
время принимать синтетическую пищу самыми малыми дозами и пополнять этот
скудный рацион тем, что сыщется по дороге. Они ничего не поняли, но, пожав
плечами, согласились.
А знойный день все тянулся... и беспокойное состояние Гельварда
мало-помалу передалось женщинам, хотя и очень своеобразно. Они вели себя
все более легкомысленно и игриво, без устали высмеивая его форму,
действительно неудобную и неуклюжую. Катерина заявила, что намерена
искупаться еще раз, и Люсия поддержала ее. Они разделись прямо у него на
глазах, ничуть не смущаясь и даже продолжая кокетничать. В конце концов он
тоже разделся и плескался с ними до изнеможения, а позже к купальщикам
присоединилась и Росарио - ее недоверие к Гельварду растаяло без следа.
Остаток дня они провели, загорая возле палатки.
Поутру Гельвард сразу почувствовал, что между Люсией и Катериной
зреет конфликт на почве ревности, и свернул лагерь быстро, как только мог.
Он повел женщин через речку, вверх по откосу и дальше на юг,
придерживаясь, как и раньше, левого внешнего пути. Окружающий ландшафт был
ему хорошо знаком: они вступили в район, который Город преодолевал в те
дни, когда ученик Гельвард Манн проходил свою первую практику вне
городских стен. Милях в двух впереди виднелся тот самый гребень, на
который Город тащился при первом перемещении, чему он был свидетелем.
В середине утра они остановились отдохнуть, и тут Гельвард вспомнил,
что всего в двух милях к западу расположено небольшое туземное поселение.
Если бы там удалось достать еды, проблема питания женщин была бы решена.
Но как только он заикнулся об этом, возник вопрос, кому идти. Он бы пошел
сам - как-никак, ответственность за успех экспедиции была возложена именно
на него, - но он нуждался в помощнице, поскольку не знал языка. Оставить
малыша на попечение одной из женщин и уйти втроем - на это он не решался,
а если он выберет в спутницы Катерину или Люсию, у оставленной могут
появиться основания для ревности. В конце концов после долгих колебаний он
взял в сопровождающие Росарио и по реакции остальных понял, что сделал
разумный выбор.
Они двинулись в направлении, указанном Гельвардом, и вскоре вышли к
деревне. После долгих переговоров с тремя крестьянами им дали сухого мяса
и каких-то зеленых овощей. Все завершилось на удивление гладко -
оставалось только гадать, к каким аргументам прибегла Росарио, - и через
час они вернулись к своим.
Но по дороге, вышагивая следом за Росарио, Гельвард обратил внимание
на некую странность, которой раньше он не замечал.
Росарио была сложена чуть хуже подруг, лицо и плечи у нее казались не
просто округлыми, а, пожалуй, тяжеловатыми. Она была определенно склонна к
полноте, но полнота эта вдруг показалась Гельварду гораздо более заметной,
чем прежде. Он присмотрелся - сначала с мимолетным интересом, потом
внимательнее: ткан на спине у Росарио натянулась, будто рубашка стала
мала. Но ведь раньше рубашка была ей впору - одежду выдали в Городе точно
по размеру... Гельвард перевел глаза на ее брюки. Да, брюки тоже
натянулись, но мало того - обе штанины волочились по земле. Правда,
Росарио шла босиком, но она разувалась и накануне, и он что-то не помнил,
чтобы брюки были ей настолько длинны.
Он поравнялся с ней и зашагал рядом. И спереди то же самое: рубашка
натянулась, сплющивая грудь, а рукава стали несоразмерно длинны. Да и сама
Росарио словно потеряла в росте и казалась коротышкой, не то что вечером у
речки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75