- А ну-ка, отвернись,- строго приказала она и, откашлявшись уже в затылок Лысому, легко восстановила приятную тональность своего голоса: Стой так.
- Стою,- сказал со всех сторон негостеприимно принятый Лысый, взор его скользнул по потолку, по неровному узору обоев, упал на безучастно сидящего (голова на груди) на стуле прямо перед ним Штучку, и все еще недавно так утешавшие и укреплявшие его чувства и мысли вдруг как-то разом померкли, скрылись за линялыми цветочными разводами, растворились в бледном утреннем ореоле, оставив вместо былого праздничного возбуждения лишь пустоту. лишь одиночество. А не ошибся ли он, Мишка, дверью, тот ли из волнующего набора адресов выбрал в счастливый, восторженный миг...
- Все,- сказали сзади. Лысый повернулся. Спиной к нему, словно что-то внимательно изучая там, за окном, среди деревьев, на той стороне улицы, стояла маленькая хрупкая девушка, коротковолосая, узкоплечая.- Все, все,повторяла она, еще что-то застегивая и одергивая, затем, так же не оборачиваясь, спросила, очевидно, не Грачика:- Дай три рубля.
- Дам,- пообещал давно переставший отвратительно хохотать и лишь довольно улыбавшийся Мельник,- подожди, Лиса. он тебя не укусит, это же Мишка, победитель семиметрового трамплина, иди познакомься, мы сейчас кофе попьем...
- Дай три рубля,- упрямо повторила чудачка, названная Лисой.
- Возьми.- Мельник махнул рукой в сторону своих на спинке стула висящих штанцов. Впрочем, требовалось всего лишь разрешение, а где искать, сомнения не возникали...
- Я взяла пять,- исследовав карманы, объявила Лиса.
- Немедленно положи обратно.
- Ага.
- Алиса, положи, кому говорят, на что я буду обедать?
- Займешь.- без раздумий бросила Лиса-Алиса, заставила Лысого невольно посторониться, проходя мимо унылого Штучки, взглянула на его носки, с легким, показалось. уважением заметила: - Ого! - Не повернув головы, добавила: - Чао,- и исчезла за дверью.
- Какао,- отозвался Мельник в пустоту. Наступила пауза, которую не сразу, но все же решился нарушить Лысый:
- А кто это?
- Мария Кюри! - неожиданно для самого себя бухнул Мельник и (надо же) развеселился.
- Дурак ты, Сашка!
- Тсс-ссс, молчи,- обретая на мгновение невероятную серьезность, прошипел Емеля и тут же, словно в восторге забывшись, выпалил: - Это военная тайна!
Вот так нелепо, по каким-то совершенно водевильным законам началось это прекрасное утро свободы. Впрочем, Мельников (как и следовало ожидать) в конце концов пожалел и утешил несчастную жертву своей неуемной веселости. Он встал, приблизился, опустил свою теплую ладонь на гладкое плечо друга и без всякого шутовства, очень спокойно сказал:
- Ну, девушка, понимаешь, человек сложной судьбы, искатель нехоженых троп, в общем, не обращай внимания. Я сам так делаю. И вообще,- после некоторого раздумья,- ты лучше мне объясни, кто это такой?
- Это? - с мстительным вдохновением отозвался Лысый, но врожденная серьезность, чувство долга и прочие не сочетающиеся с остроумием добродетели не позволили ему совершить грех ради красного словца.- Слушай,- пробормотал Мишка с интонациями санитара октябрятской звездочки (то есть темнея от отвращения),- он это... он спит.
И снова Мельнику стало смешно. Но при этом какое-то душевное движение произошло в нем, что-то забытое, нечаянное ощутил Емеля от сей столь непосредственно проявленной грачиковской вечной прямоты и бесхитростности, его холодные ехидные зрачки потеряли недобрый блеск, и Мельник, совсем по-братски приобняв Мишку, добродушно обнажил мелкие свои, невыставочные зубы и присовокупил товарищу в тон:
- Ты смотри, а впечатление, будто поет.
Ну, наконец-то, Коля Остен-Бакен добился желанного от Инги Зайонц, босоногое детство согрело сердца, улыбки на лицах поплыли в унисон, наступила та чудесная и такая, увы, краткая минута, когда Грач и Емеля. так ни словом и не обмолвившись о новой своей жизни, о событиях и переменах, простым воскрешением прошлого вернули близость. О, волшебный момент, когда прожитый год показался лишь кратким перебоем дыхания, паузой, а былые чувства неизменными. И это праздничное мимолетное мгновение, редкая, пожалуй, едва ли в будущем возможная оказия и нам (пока Лысый, поначалу нехотя, но все подробнее и подробнее излагает историю своего драматического бегства) чуточку отвлечься, вернуться в Южноснбирск, отступив на год-другой назад.
Оп. И вот мы вновь в глубине квартала в самом центре Южносибирска. Справа уже овеянное легендой футбольное поле, слева (сквер? садик?) круглая городская рощица (сирень, ранет, двадцать метров в диаметре, ныне сильно прореженная и монументом украшенная), и за ней, между ветвями, справа, слева и сверху видится бывшее здание тылового госпиталя, затем обкома партии, а затем уже надолго, наверное, навсегда, четырехэтажной Южносибирской номер один школы. Первое сентября, окна блистают, галстуки сияют, учитель физкультуры срывающимся от серьезности голосом кричит:
- Школа, равняйсь, смир-ррр-рна!
Кстати, прозвище у него Штык, а еще он в финскую линию Маннергейма в лоб брал, впрочем, не то, не о том... Итак:
- Товарищ директор, на торжественную линейку, посвященную... школа...
Да, да, построена, и вот справа, на правом рослом крыле, где по мудрым законам кириллицы за 10 "В" следует 10 "Г", во втором ряду стоят два юных молодца. Их лица демонстрируют нам разницу характеров, мы видим наивного педанта (еще не Лысого, но и не лохматого, с образцовыми висками фасона "молодежный"), а рядом хитроватый прищур и чуть подрагивающие от готовности к саркастическому комментарию губы (правильно, это Мельник, но соответствующий, имея в виду весовую категорию, куда меньше нынешнего образованному от его фамилии кулацкому прозвищу).
Сейчас мы подходим к очень важному моменту, сейчас мы, загнанные сюжетом в мрачноватый тупик, ради продолжения пути сделаем одно важное, но довольно обидное признание. Если до сего момента мы старательно (насколько позволяли нам обстоятельства) скрывали кое-какие мелочи из тех, что составляют психологическую подоплеку, а еще красивей - мотивацию, то сейчас мы наконец должны говорить откровенно. Что ж, Мишка Грачик. совершивший у нас на глазах пару героических и решительных поступков, в мыслях и побуждениях своих не был человеком вполне самостоятельным. То есть совершал он все наяву и в здравом уме, но не вполне по своей воле. Впрочем, по случаю изученная темная медицинская книга еще не дает автору право водить за нос доверчивого читателя. Чего там, будем проще, обыденней. Мишка Грачик, вот где неожиданно мы возвращаемся к корням, к истокам (к папе, например), от природы был несколько обделен фантазией и воображением. Лишенный своей, он, однако, с благодарностью принимал чужую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121