Через два года Валерий Дмитриевич в очередной раз женился (теперь на юной ассистентке) и уехал заведовать кафедрой в Ивано-Франковск, бывший Станислав. Колин брат Юра, кстати уважаемый член общества, стоматолог-ортопед, последовал отцовскому примеру, то есть взял в жены девятнадцатилетнюю медсестру и разменял прекрасную профессорскую квартиру на улице Весенняя на две.
Ах, знал бы Юра, сколько хлопот принесет ему обособленная жизнь младшего, несовершеннолетнего да к тому же раскрепощения чувств ищущего брата. Ну, ладно, ему, Юре, еще догадаться, сообразить еще надо было, а Димка-то Смолер, Смур-зануда, он сразу все понял, "зачем она тебе?" спрашивал Бочкаря, "ты с ума спятил" - втолковывал, "брось ты ее" - совет давал, "выгони",- и что же? Сам был выставлен за дверь.
Очень некрасиво поступил Эбби Роуд, а ведь Смур прав оказался, проинтуичил. Сумасшествие-то подтвердилось, честное слово, шизофрения, ни больше ни меньше, семейная напасть. В конце апреля, немногим более года тому назад. И если стоит чему-то дивиться, то. наверно, трем месяцам - февралю, марту, кусочки же января и апреля посчитаем за один, - потребовавшимся для принятия единственно разумного решения - изолировать безумца. Впрочем, объяснить промедление нетрудно,- с февраля по март мама Зайки Екатерина Степановна, директор областной научно-технической библиотеки, находилась вне дома, сначала в столице решала сложные вопросы комплектования, затем в Ленинграде приняла участие в научно-практической конференции, а сразу же затем в Москве - в методическом совещании руководителей библиотек и бибколлекторов. В это же самое время Борис Тимофеевич, в ущерб даже любимой своей и незабвенной экономии энергетических ресурсов, искал объяснение почти стопроцентному попаданию автомобилей ГАЗ-24, предназначенных для передовиков и ударников области, в гаражи жителей среднеазиатских райцентров. В интересах правдоподобия пришлось пожертвовать не только молодым да ранним завхозом обкома, но и уступить изрядно трухнувшему прокурору достойнейшего и надежнейшего человека, директора областной конторы плодовощторга.
В начале апреля Борис Тимофеевич, в неприятном деле поставив точку, принял приглашение газеты австрийских братьев по идеологии "Фольксштиме" посетить в составе небольшой делегации страну вальсов и свежих булочек к утреннему кофе. Двадцать третьего апреля, сразу по возвращении, Борис Тимофеевич имел продолжительную беседу с супругой, на родной сибирской земле находившейся уже три недели. На следующий же день к Николаю Бочкареву, в девять часов вечера торопливо проходившему под не спиленными тогда еще тополями улицы Арочная с надкусанным батоном в руке, подошли три широкоплечих молодых человека и предложили доужинать в другом месте.
Только в ноябре удалось Юре вытащить невероятно опухшего и округлевшего от забот и процедур брата из уже тогда знаменитого своим вычислительным центром областного психоневрологического лечебного заведения имени Семашко. К этому времени квартира на углу двух тихих улиц из рук злостного задолжника Николая Валерьевича Бочкарева перешла в доход государству, была выделена очереднику горисполкома - многодетному служащему медвытрезвителя, выставившему кресло-качалку на балкон, а все прочее ввиду крайней ветхости отправившего на помойку. Что касается макропотов, то до этого позора рыбки, слава Тебе, Господи, не дожили, околев от недоедания еще в мае.
Ну, а что же Зайка? Ее участь Борис Тимофеевич решил давно, и чрезвычайное происшествие (вернее, неприглядная связь дочери) оказалось, да-да, на руку, кстати, ибо снимало любые возможные возражения. Строптивая девица отправилась к матери Екатерины Степановны в город Курск, объявленная серьезно и внезапно занемогшей, а потому нуждающейся в немедленной перемене климата. И кошмарное открытие, сделанное престарелой тещей:
"Дорогие Катя и Борис Тимофеевич, вчера по моему настоянию внучка обратилась к врачу, и худшие мои опасения подтвердились..." - уже не могло омрачить светлое будущее товарища Владыко.
- Ну и пусть рожает урода,- в сердцах пожелал своему кругом виноватому чаду дорогой Борис Тимофеевич.
Но все обошлось, и еще одна девочка появилась на свет хоть и недоношенной, но вполне жизнеспособной.
Кстати, врач Ирине был совершенно не нужен, о случившемся она сама догадалась еще в апреле и буквально за день до того, как Коля перешел на государственное обеспечение, поделилась открытием с ним:
- Ты знаешь, кажется, у нас наконец появится родня.
- Это как? - не понял только задачки по геометрии молниеносно решавший Эбби Роуд.- Это как? - спросил, и Зайка ему объяснила.
Потом было разное.
- Увезли ее,- сообщил однажды Смур Бочкарю, передавая бутылку молока, пакетик клубники и в бумажке фунтик уж совсем недопустимого.
- Куда?
- А хрен бы знал,- честно ответил друг.
Но где она, теперь уже было не важно, не важно с той минуты, когда московская газета Винта рассеяла последние сомнения.
"Зайка,- думал Эбби Роуд, зрительной, обонятельной и осязательной памятью навечно фиксируя исторические строки,- ты же все сообразишь там, рядом, в Калинине, Орле или Иванове, ты все поймешь, это же шанс, и время известно, и место..."
Знаете, даже вообразил он себе самому встречу, и почему-то не на трибуне "С", не на плывущей к небу волне
Sweet child in time
You see the line...
а в метро, грохочущем раскачивающемся вагоне, на скорости сорок километров в час, в бетонной трубе под Москвой-рекой глаза смотрели в глаза, поверх ушей, локтей и газет, глаза смотрели в глаза.
- Зайка, я тебя вижу.
В общем, Бочкарь был готов на все. Готов был на жертвы и лишения, но лишать его, увы, уже было нечего. и потому, должно быть, на жертву ради великого кайфа пошел Свиря. Свиридов Пахомыч Горемыкин (это тоже прозвище) продал средство производства. Давно зарившемуся на его сокровище ловкачу-леваку из соседнего дома продал ручную швейную машинку, трофейный, любой материал сшивающи* механизм, некогда Константином Ивановичем Свиридовым позаимствованный в счет репараций на сопках Маньчжурии, а может быть, и в отрогах Большого Хингана.
Да, вовсе не в шутку, не с саркастическим "ага" Олег Свиридов, трудовую державший в отделе кадров ПО "Азот" (сторож детского сада), определен был нами недавно как портной-надомник. Шить на продажу он начал в восьмом классе, и если бы не пагубное пристрастие к "путешествиям на воздушном шаре", тачал бы днями, утомляя зад и спину. самопалы и самостроки, зато вечером, надев фабричное. помыкал бы официантами "Томи" или "Волны" под удалые звуки "Мясоедовской". Ну, а так Свиря шил все реже и неохотнее, а последние полгода, с тех пор как соорудил Эбби Роуду, перекроив "сварной комбез" (а может быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121