- На поезде, завтра,- ответил ему, не стал таиться Бочкарь.
- А в каком вагоне? - непонятно отчего взволновался Винт и даже, памятуя о эмоциональной своей невоздержанности, поставил сосуд с напитком на стойку.
- В двенадцатом,- сообщил Коля, не без удивления замечая обесцвечивание зрачков у молчавшего все это время Смура (белые бельмы - признак свойственного приятелю ум помрачающего бешенства).
- Ха! - заурчал, загоготал, запузырился Винт, поражая складными комбинациями паскудных морфем.- Волки, да это же мой вагон. С вас план.
В общем, когда Эбби Роуд и Смур вновь остались вдвоем, голоса динамиков, вырываясь из распахнутых учрежденческих окон, уже бодрили округу неотвратимое приближение конца рабочего дня означавшими позывными передачи "Время, события, люди". Молодцы стояли плечом к плечу во дворе облсовпрофа, лицезрея облупившуюся ограду детского сада "Аистенок". Два шипучих родника возникли и иссякли почти одновременно.
- Ты зачем взял билеты? - спросил наконец от негодования даже не заикавшийся, а прямо-таки глотавший слова с языка Смолер.
- А что, выбросить?
- Да, порвать и выбросить.
- Все?
- Все.
- Димыч,- сказал Эбби Роуд, искренне огорченный тем, как теплый парной хмель глупо и бессмысленно убивает злобою Смур,- чувак, ну, пойми же, ну, она нас все равно найдет. Нам просто повезло, что Свиридона повязали.
- Ты что, ты что, ты... ты все время так думал?
- Ну.
- Да ты же просто дурак, нет, ты понял, ты дурак. был и есть,- вымолвил потрясенный неверностью друга Смолер. Он развернулся и пошел прочь, одолел метров десять, обернулся и крикнул благодушие продолжавшему излучать Бочкарю:- Нет, ты понял? Понял?
И так он шел, оборачиваясь и восклицая, пока не свернул за дом, не исчез, не растворился в уличном шуме. Нашел его Коля уже на бульваре.
- Дай сюда,- потребовал Смур от приближавшегося с виноватой улыбкой друга.
- Возьми,- поколебался Эбби Роуд, но решил уступить, отдал с некоторой опаской билеты, кои С-м-о, как и следовало ожидать, рвать не стал, осмотрел, свернул, сунул в задний карман своих вельветовых штанов, и уже в виде "прощаю" бросил огненный осуждающий взгляд на гнусного двурушника.
Но нет, все противится такому определению, и автор, записывая чужие мысли, ведет себя неумно, нет, не заслуживает Коля Бочкарев позорного места в списке лицемеров и злоумышленников, он, несчастный, одинокий, живущий лишь одной светлой надеждой. Клянусь вам, он просто молчал, не подводил идеологическую базу, как Смур, не растравлял душу мстительным чувством, подобно Свире,- Эбби Роуд переживал. Персона поп grata в родном городе, человек без угла и средств к существованию, он переживал, мучился, закрывал глаза, хранил гордое терпение, ибо самые возвышенные соображения побуждали его к поездке в Москву любой и даже недопустимой ценой.
Да, друзья, как ни тянет поскорее вернуться в утренним солнцем согретый тамбур скорого поезда, где Лысый смотрит в отечное Колино лицо, а Сережа Винт в бритый грачиковский затылок, еще одного небольшого отступления не избежать, ибо без вовремя сделанного пояснения, увы, не добиться нам от нашей прозы того, чем выгодно отличается реализм от всякого недостойного изма, а именно - полнокровия.
Итак, надеюсь, после тягостного общения с несостоявшейся матерью Мариной Сычиковой уважаемой публике будет приятно познакомиться с вполне состоявшимся отцом, Николаем Валерьевичем Бочкаревым. Папой славной четырехмесячной девочки Ксюши, Ксении. Впрочем. с женским времяисчислением знакомый понаслышке, Коля едва ли станет возражать, впиши ему автор в паспорт, скажем, полугодовалого мальчика Максима. Видите ли, маму, родительницу своего первенца, Бочкарь не видел уже больше года, никаких достоверных сведений о ней не имеет, и, если ему наврать, будто подверглась oнa той же самой болезненной и унизительной процедуре, каковую так жаждала Мара, он и этому, конечно, поверит.
Да, ничего Эбби Роуд не знает о девочке Ксюше, не может купить ей банку яблочного пюре или погремушку в виде красной собачьей морды. Ведомо ему только одно,- где-то на огромном пространстве, красным волнующим цветом выделенном на политической карте мира, в европейской, вероятнее всего, звездочкой столицы отмеченной части живет, и томится, и зовет его Зайка, Ира, Ириша, Ируся. Ирина Борисовна Владыко, наследница фамилии, которая, не станем и этого скрывать, покоя не давала скудоумным нашим южносибирским острословам вплоть до восемьдесят третьего года.
Значит, так, у первого секретаря Южносибирского обкома Бориса Тимофеевича Владыко было три дочери, две умные, а младшая Ириша. (Ситуация, вообще говоря, для Руси обыкновенная.) Старшая, Светлана, окончила аспирантуру Московского горного института и вышла замуж за хорошего человека, которому, придет время, сошьют такой же, как у свекра, генеральский мундир с синими лампасами. Средняя, Елена, к научным изысканиям особого пристрастия не питала, освоила в том же, скульптурной крышей знаменитом доме на Ленинском проспекте курс экономики горного производства, а попутно вышла замуж, и тоже за хорошего человека, воспитанного хозяином кабинета в одном из тех небоскребов, что погребли под собой и Собачью площадку и улицу Молчановка, окончила институт и уехала в легендами овеянную Персию помогать Грибоедова невзлюбившему народу осваивать богатство недр. А вот Ириша связалась с сумасшедшим наркоманом, известным мерзкой кличкой Бочкарь, и родила от него девочку Ксюшу.
Впрочем, сознаемся, и не с ним одним, но бесштанного прощелыгу, согласитесь, это ответственному работнику любого уровня снести нелегко, а уж облеченному такими полномочиями, как Борис Тимофеевич, уж никак нельзя. Конечно, он может винить жену, винить, попрекать, считать, будто забаловала, по курортам, по санаториям затаскала, ну а что прикажете делать с крохой, в три года хватившей полстакана (под пельмени), конечно, слегка разведенного водой, но все равно уксуса. Был ли то знак свыше или фокусы той злополучной двойной, невооруженному глазу невидимой спирали - определенно установить едва ли возможно. Во всяком случае, девочка (которой врачи не уставали предсказывать... язык, признаться, не поворачивается сказать, в общем, все краснели и мялись) получалась неправильной, росла всем назло упрямой, своевольной и с наклонностями совершенно неподобающими.
Пристрастилась, например, очень рано бесшумно открывать по вечерам объемистый "Розенлев" и, не зажигая в кухне свет, быстрыми глотками отпивать золотистую вязкую жидкость из бутылок с цветастыми венгерскими, болгарскими, но чаще итальянскими этикетками. Да, любил папаша сыр (домашний, приятелем-сокурсником довольно регулярно с оказиями присылаемый сулугуни) миланской горькой запивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121