Беспримерную же несправедливость, гадкое обвинение, отвратительное предубеждение, каковое, кстати, как и прочие, если родилось, то все - уже ни силой, ни аргументом не может быть вышиблено из смуровской башки, давным-давно уже (без чьих-либо страстных призывов) отверг (впрочем, без гнева и горячности, но уверенно и твердо) Эбби Роуд.
Верите ли, но С-м-о (обреченный носитель разрушительной склонности питать свою мизантропию видом мук ближнего) и прежде уже не раз и не два пытался бросить черную тень кошмарного подозрения вопросами типа "А зачем этот чистюля-поплавок (Грачик) шляется сюда (то есть в "Льдинку"), зачем выспрашивает, что запоминает?" на нашего недотепу-аккуратиста, фантазера и дурачка Мишку Грачика. И неизменно нашпигованный по самые уши и помидоры Эбби Роуд отвечал змию просто и ясно, без привлечения всяческих туманных, неверных, недоверие лишь способных сгущать понятий, вроде наивности, восторженности и недоумения.
- Брось,- говорил Коля Смуру.- Ну какой он, к черту, секушник, он просто чайник и лох.
(Понимаете, малый добрый и безобидный, конечно. маменькин сынок, но не свинья, не подонок какой-нибудь и, to clear the point, всегда при деньгах, с которыми расстается без жлобских прихватов, старые долги то ли прощая, то ли в самом деле не помня, в общем, от беседы с ним уклонятся нет никакого резона, а гнать и обижать просто не по-хозяйски.)
В вагоне Эбби Роуд и объяснять ничего не стал, рта не раскрыл, и не оскомина тому виной, не притупление, при повторах нередкое, чувства справедливости, нет, - кайф, чудное сияние, прекрасное видение, колокольчиков небесных перекличка. Нет, определенно, колеса не его дурь, чья-то чужая галлюция этот лживый грызун, бестия, не приведи еще раз Боже, травка, травка, колокольчики, динь, зай, динь, ка, зай-зай, динь-дон, вижу тебя, вижу...
Короче, не стал стыдить, мораль читать, а жаль, жаль, ибо только он, Коля, один мог (обязан был) напомнить Димону (именно в тот момент) о превратностях судьбы, о капризах фортуны и о том, чье бескорыстие (ну, глупость, наивность - решайте сами) поддерживало в юных жилах живительный, согревающий плодово-ягодный ток "чернил" в ту скорбную, но не слишком уж отдаленную пору, когда его, Смура, позорно исключенного из десятого класса, собственная маманя, Лидия Леонидовна, считая долгом уравновесить педагогические качели "семья и школа", выгнала из дома.
Уф, тут все же необходимо остановиться. Вполне понятное нетерпение гонит автора вперед, сулит ему отдохновение в конце многотрудного пути, но, сказавшись однажды груздем, находит он теперь весьма неприличным стремление обернуться лошадью и перейти на безоглядный галоп. Достоинство прежде всего, прочь искушение, будем иметь честь.
То есть не станем делать вид, будто ничего мы не знаем о маме и папе Дмитрия Георгиевича Смолера и что славные и примечательные деяния представителей его рода никакого значения для нашего приключения не имеют.
Дополним нашу историю (в суете минутной слабости) опущенной персоналией, не станем выделять Смура бессмысленным вопросительным знаком, тем более, честный и правдивый рассказ о его предках видится если не единственной. то, во всяком случае, естественной возможностью ненавязчиво представить еще одну роковую фигуру в нашем гамбите. Да-да, есть шанс эффектно ввести в общество безумных наших персонажей непримиримого курильщика. агрессивной своей стойкой, нежеланием уступить хоть пядь коридора весьма даже удивившего в тот момент, когда заботливо направлял бедолагу Лысого к месту отдыха доблестный проводник Винт. Друзья, предстоит незабываемая встреча с лирическим поэтом, в самом деле членом писательского союза.
Но, впрочем, не всё сразу.
Итак, Дмитрий Георгиевич Смолер не первый носитель славной фамилии, выставленный на улицу Лидией Леонидовной Смолер, урожденной Катковой. За семь лет до того, как Димона постигла незавидная участь, жертвой непреклонного характера своей супруги стал сам Гарри Аркадьевич Смолер, в то время заведующий литературно-художественным отделом областной молодежной газеты "Юность Южбасса".
Надо признаться, Гарри Аркадьевич охотно предавался несвойственному его богоизбранным предкам-левитам пороку, заведующий отделом, мужчина видный, импозантной наружности, любивший красиво говорить и со вкусом одеваться, к вечеру (а частенько прямо с утра) припахивал влагой, близкой по составу к одеколону, но ароматизированной без принятых в парфюмерии выдумки и изыска.
Пагубная склонность до времени, правда, прощалась Гарри Аркадьевичу, но не за благородство экстерьера, а за тонкую художественную, поэтическую организацию души. Дурное пристрастие Лидия Леонидовна склонна была считать печальной долей художника в грубом нашем мире. (Хотя, не скроем, подкупала, безусловно, и склонность Смолера-старшего приносить в дом цветы без повода и в любое время года, делать презенты и изобретать сувениры, с календарем не обязательно сверяясь, и (о!) читать часами на память Блока, впрочем, как кажется автору, как раз в этом Гарри Аркадьевич был по-своему несносен.)
Негодяем, подлым пьяницей и мерзавцем Гарри Аркадьевича в одночасье сделал неизвестный (если всю правду как есть, то неизвестная), любезно опустивший однажды в смолеровский почтовый ящик адресованный Лидии Леонидовне пакет.
В не доверенном почте конверте оказалось два письма, писанных из южного города Гагры студенткой смуровской мамы, жены подонка. Вообразите, какая низость,- заведующий литературно-художественным отделом молодежной газеты обманывал свою супругу, доцента, читавшего на факультете романо-германской филологии ЮжГУ курс истории английской драматургии, с ее же собственной студенткой, о Бог мой, ученицей, кою интерес к прекрасному привел однажды на заседание литературного объединения "Юность", где сердце девушки и пленилось красноречивым Гарри Аркадьевичем.
Итак, восторженным (едва ли не ямбом писанным) критическим подвалом о втором томе дилогии нашей южносибирской знаменитости Василия Космодемьянова заслужив путевку в гагринский Дом творчества. Гарри Аркадьевич взял в поездку к морю и талантливую воспитанницу, которая, ополоумев, должно быть, от тщеславия и победою заслуженно гордясь, имела неосторожность описать своей подруге, оставшейся работать в приемной комиссии, с непристойной прямо-таки обстоятельностью, о чем говорили они с метром и чем занимались среди магнолий. Ну а подруга тоже хороша, хранила весточки из Абхазии в общажной тумбочке, так что, памятуя о том, как лютовала шекспироведка на экзаменах, даже нет смысла гадать, кто из лишенных ежемесячных сорока стипендиальных рублей стащил бесценные документы и, аккуратно запаковав, не отказал себе в удовольствии бросить в почтовый ящик of dear comrade Lidia Leonidovna.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121