Чистота ослепительная. Ковры красные. Ручки дверей -
полированная бронза. За такую ручку и взяться рукой страшно, не испачкать
бы. Лифты бесшумные.
Подождите тут. Передо мной огромное окно. Там, за окном, узкие переулки
Замоскворечья, там белый корпус гостиницы "Россия", золотые маковки
церквей, разрушенных и вновь воссозданных для иностранных туристов. Там, за
окном, громада Военно-инженерной академии. Там, за окном, яркое солнце и
голуби на карнизах. А меня ждет Кир.
- Заходите, пожалуйста.
Кабинет его широк. Одна стена - стекло. Смотрит на скопление зеленых
железных крыш квартала ЦК. Остальные стены светло-серые. Пол ковровый -
серая мягкая шерсть. Стол большой, без всяких бумаг. Большой сейф. Больше
ничего.
- Добрее утро, Виктор Андреевич, - ласково.
- Доброе утро, Кир Гаврилович.
Не любит он, чтобы его генералом называли. А может быть, любит, но не
показывает этого. Во всяком случае приказано отвечать "Кир Гаврилович", а
не "товарищ генерал". Что за имя? По фамилии украинец, а по имени -
ассирийский завоеватель. Как с таким именем человека в Центральном Комитете
держать можно? А может, имя его и не антисоветское, а наоборот, советское?
После революции правоверные марксисты каких только имен своим детям не
придумывали: Владлен - Владимир Ленин, Сталина, Искра, Ким -
Коммунистический Интернационал Молодежи. Ах, черт. И Кир в этом же ряду.
Кир - Коммунистический Интернационал.
- Садитесь, Виктор Андреевич. Как поживаете?
- Спасибо, Кир Гаврилович. Хорошо.
Он совсем небольшого роста. Седина чуть-чуть только проступает. В лице
решительно ничего выдающегося. Встретишь на улице - даже не обернешься,
даже дыхание не сорвется, даже сердце не застучит. Костюм на нем самый
обыкновенный, серый в полосочку. Сшит, конечно, с душой. Но это и все.
Очень похож на обычного человека. Но это же Кир!
Я жду от него напыщенных фраз: "Руководство ГРУ и Центральный Комитет
оказали вам огромное доверие..." Но нет таких фраз о передовых рубежах
борьбы с капитализмом, о долге советского разведчика, о всепобеждающих
идеях. Он просто рассматривает мое лицо. Словно доктор, молча и
внимательно.
- Вы знаете, Виктор Андреевич, в ГРУ и в КГБ очень редко находятся люди,
бегущие на Запад.
Я киваю.
- Все они несчастны. Это не пропаганда. Шестьдесят пять процентов
невозвращенцев из ГРУ и КГБ возвращаются с повинной. Мы их расстреливаем.
Они знают это и - все равно возвращаются. Те, которые не возвращаются в
Советский Союз по своей собственной воле, кончают жизнь самоубийством,
спиваются, опускаются на дно. Почему?
- Они предали свою социалистическую родину. Их мучает совесть. Они
потеряли своих друзей, родных, свой язык...
- Это не главное, Виктор Андреевич. Есть более серьезные причины. Тут, в
Советском Союзе, каждый из нас - член высшего сословия. Каждый, даже самый
незначительный офицер ГРУ - сверхчеловек по отношению ко всем остальным.
Пока вы в нашей системе, вы обладаете колоссальными привилегиями в
сравнении с остальным населением страны. Когда имеешь молодость, здоровье,
власть, привилегии - об этом забываешь. Но вспоминаешь об этом, когда уже
ничего нельзя вернуть. Некоторые из них бегут на Запад в надежде иметь
великолепную машину, особняк с бассейном, деньги. И Запад платит им
действительно много. Но, получив "мерседес" и собственный бассейн,
предатель вдруг замечает, что все вокруг него имеют хорошие машины и
бассейны. Он вдруг ощущает себя муравьем в толпе столь же богатых муравьев.
Он вдруг теряет чувство превосходства над окружающими. Он становится
обычным, таким, как все. Даже если вражеская разведка возьмет этого
предателя на службу, все равно он не находит утраченного чувства
превосходства над окружающими, ибо на Западе служить в разведке - не
считается высшей честью и почетом. Правительственный чиновник, козявка, и
ничего более.
- Я никогда об этом не думал...
- Думай об этом. Всегда думай. Богатство - относительно. Если ты по
Москве ездишь на "Ладе", на тебя смотрят очень красивые девочки. Если ты по
Парижу едешь на длинном "ситроене", на тебя никто не смотрит. Все
относительно. Лейтенант на Дальнем Востоке - царь и бог, повелитель жизней,
властелин. Полковник в Москве - пешка, потому что тысячи других полковников
рядом. Предашь - потеряешь все. И вспомнишь, что когда-то ты принадлежал к
могущественной организации, был совершенно необычным человеком, поднятым
над миллионами других. Предашь - почувствуешь себя серым, незаметным
ничтожеством, таким, как и все окружающие. Капитализм дает деньги, но не
дает власти и почестей. Среди нас находятся особо хитрые, которые не уходят
на Запад, но остаются, тайно продавая наши секреты. Они имеют деньги
капитализма и пользуются положением сверхчеловека, которое дает социализм.
Но мы таких быстро находим и уничтожаем...
- Я знаю. Пеньковский...
- Не только. Пеньковский всемирно известен. Многие неизвестны. Владимир
Константинов, например. Он вернулся в Москву в отпуск, а попал прямо на
следствие. Улики неопровержимы. Смертный приговор.
- Его сожгли?
- Нет. Он просил его не убивать.
- И его не убили?
- Нет, не убили. Но однажды он сладко уснул в своей камере, а проснулся в
гробу. Глубоко под землей. Он просил не убивать, и его не убили. Но гроб
закопать обязаны. Такова инструкция. Иди, Виктор Андреевич. Успехов тебе. И
помни, что в ГРУ уровень предательства гораздо ниже, чем в КГБ. Храни эту
добрую традицию.
2.
В Мюнхене снег. Небо лиловое. И еще сыплет из снежной свинцовой тучи.
Спешат бюргеры. Носы в воротники прячут. Елки. Елки кругом. Вокруг фонарей
гуще снежинки, крупнее. Укрывает снег грязь и серость цивилизации. Все
чисто, все без грязных пятен, даже крыша Дойче Банк. Тихо и тепло, когда
снег валит. Если прислушаться, то можно услышать шорох белых мягких
кристаллов. Слушайте, люди, как снег падает! Эй, бюргеры, да куда же вы
торопитесь? Остановитесь. Чисто и тихо. Ни ветра пронзительного, ни визга
тормозов. Только тишина над белым городом.
...Мягкие теплые снежинки падают мне на лицо. Я люблю их. Я не
отворачиваюсь. Снег бывает колючим, снег бывает жестким и шершавым. Но
сегодня не тот снег. Сегодня добрый снег падает с неба, и я не прячу от
него лица.
С вокзала - на Мариенплац. Я путаю следы. За мной слежки нет. Но я должен
следы запутать, закрутить. Лучше погоды для этого не придумаешь. Майор ГРУ
№ 173-В-41. Я путаю следы после встречи с другом № 173-В-41-706. Встречу я
провел в Гамбурге. Там же какой-то молодой борзой из боннской
дипломатической резидентуры ГРУ принял полученные мной документы.
В Мюнхене я только путаю следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
полированная бронза. За такую ручку и взяться рукой страшно, не испачкать
бы. Лифты бесшумные.
Подождите тут. Передо мной огромное окно. Там, за окном, узкие переулки
Замоскворечья, там белый корпус гостиницы "Россия", золотые маковки
церквей, разрушенных и вновь воссозданных для иностранных туристов. Там, за
окном, громада Военно-инженерной академии. Там, за окном, яркое солнце и
голуби на карнизах. А меня ждет Кир.
- Заходите, пожалуйста.
Кабинет его широк. Одна стена - стекло. Смотрит на скопление зеленых
железных крыш квартала ЦК. Остальные стены светло-серые. Пол ковровый -
серая мягкая шерсть. Стол большой, без всяких бумаг. Большой сейф. Больше
ничего.
- Добрее утро, Виктор Андреевич, - ласково.
- Доброе утро, Кир Гаврилович.
Не любит он, чтобы его генералом называли. А может быть, любит, но не
показывает этого. Во всяком случае приказано отвечать "Кир Гаврилович", а
не "товарищ генерал". Что за имя? По фамилии украинец, а по имени -
ассирийский завоеватель. Как с таким именем человека в Центральном Комитете
держать можно? А может, имя его и не антисоветское, а наоборот, советское?
После революции правоверные марксисты каких только имен своим детям не
придумывали: Владлен - Владимир Ленин, Сталина, Искра, Ким -
Коммунистический Интернационал Молодежи. Ах, черт. И Кир в этом же ряду.
Кир - Коммунистический Интернационал.
- Садитесь, Виктор Андреевич. Как поживаете?
- Спасибо, Кир Гаврилович. Хорошо.
Он совсем небольшого роста. Седина чуть-чуть только проступает. В лице
решительно ничего выдающегося. Встретишь на улице - даже не обернешься,
даже дыхание не сорвется, даже сердце не застучит. Костюм на нем самый
обыкновенный, серый в полосочку. Сшит, конечно, с душой. Но это и все.
Очень похож на обычного человека. Но это же Кир!
Я жду от него напыщенных фраз: "Руководство ГРУ и Центральный Комитет
оказали вам огромное доверие..." Но нет таких фраз о передовых рубежах
борьбы с капитализмом, о долге советского разведчика, о всепобеждающих
идеях. Он просто рассматривает мое лицо. Словно доктор, молча и
внимательно.
- Вы знаете, Виктор Андреевич, в ГРУ и в КГБ очень редко находятся люди,
бегущие на Запад.
Я киваю.
- Все они несчастны. Это не пропаганда. Шестьдесят пять процентов
невозвращенцев из ГРУ и КГБ возвращаются с повинной. Мы их расстреливаем.
Они знают это и - все равно возвращаются. Те, которые не возвращаются в
Советский Союз по своей собственной воле, кончают жизнь самоубийством,
спиваются, опускаются на дно. Почему?
- Они предали свою социалистическую родину. Их мучает совесть. Они
потеряли своих друзей, родных, свой язык...
- Это не главное, Виктор Андреевич. Есть более серьезные причины. Тут, в
Советском Союзе, каждый из нас - член высшего сословия. Каждый, даже самый
незначительный офицер ГРУ - сверхчеловек по отношению ко всем остальным.
Пока вы в нашей системе, вы обладаете колоссальными привилегиями в
сравнении с остальным населением страны. Когда имеешь молодость, здоровье,
власть, привилегии - об этом забываешь. Но вспоминаешь об этом, когда уже
ничего нельзя вернуть. Некоторые из них бегут на Запад в надежде иметь
великолепную машину, особняк с бассейном, деньги. И Запад платит им
действительно много. Но, получив "мерседес" и собственный бассейн,
предатель вдруг замечает, что все вокруг него имеют хорошие машины и
бассейны. Он вдруг ощущает себя муравьем в толпе столь же богатых муравьев.
Он вдруг теряет чувство превосходства над окружающими. Он становится
обычным, таким, как все. Даже если вражеская разведка возьмет этого
предателя на службу, все равно он не находит утраченного чувства
превосходства над окружающими, ибо на Западе служить в разведке - не
считается высшей честью и почетом. Правительственный чиновник, козявка, и
ничего более.
- Я никогда об этом не думал...
- Думай об этом. Всегда думай. Богатство - относительно. Если ты по
Москве ездишь на "Ладе", на тебя смотрят очень красивые девочки. Если ты по
Парижу едешь на длинном "ситроене", на тебя никто не смотрит. Все
относительно. Лейтенант на Дальнем Востоке - царь и бог, повелитель жизней,
властелин. Полковник в Москве - пешка, потому что тысячи других полковников
рядом. Предашь - потеряешь все. И вспомнишь, что когда-то ты принадлежал к
могущественной организации, был совершенно необычным человеком, поднятым
над миллионами других. Предашь - почувствуешь себя серым, незаметным
ничтожеством, таким, как и все окружающие. Капитализм дает деньги, но не
дает власти и почестей. Среди нас находятся особо хитрые, которые не уходят
на Запад, но остаются, тайно продавая наши секреты. Они имеют деньги
капитализма и пользуются положением сверхчеловека, которое дает социализм.
Но мы таких быстро находим и уничтожаем...
- Я знаю. Пеньковский...
- Не только. Пеньковский всемирно известен. Многие неизвестны. Владимир
Константинов, например. Он вернулся в Москву в отпуск, а попал прямо на
следствие. Улики неопровержимы. Смертный приговор.
- Его сожгли?
- Нет. Он просил его не убивать.
- И его не убили?
- Нет, не убили. Но однажды он сладко уснул в своей камере, а проснулся в
гробу. Глубоко под землей. Он просил не убивать, и его не убили. Но гроб
закопать обязаны. Такова инструкция. Иди, Виктор Андреевич. Успехов тебе. И
помни, что в ГРУ уровень предательства гораздо ниже, чем в КГБ. Храни эту
добрую традицию.
2.
В Мюнхене снег. Небо лиловое. И еще сыплет из снежной свинцовой тучи.
Спешат бюргеры. Носы в воротники прячут. Елки. Елки кругом. Вокруг фонарей
гуще снежинки, крупнее. Укрывает снег грязь и серость цивилизации. Все
чисто, все без грязных пятен, даже крыша Дойче Банк. Тихо и тепло, когда
снег валит. Если прислушаться, то можно услышать шорох белых мягких
кристаллов. Слушайте, люди, как снег падает! Эй, бюргеры, да куда же вы
торопитесь? Остановитесь. Чисто и тихо. Ни ветра пронзительного, ни визга
тормозов. Только тишина над белым городом.
...Мягкие теплые снежинки падают мне на лицо. Я люблю их. Я не
отворачиваюсь. Снег бывает колючим, снег бывает жестким и шершавым. Но
сегодня не тот снег. Сегодня добрый снег падает с неба, и я не прячу от
него лица.
С вокзала - на Мариенплац. Я путаю следы. За мной слежки нет. Но я должен
следы запутать, закрутить. Лучше погоды для этого не придумаешь. Майор ГРУ
№ 173-В-41. Я путаю следы после встречи с другом № 173-В-41-706. Встречу я
провел в Гамбурге. Там же какой-то молодой борзой из боннской
дипломатической резидентуры ГРУ принял полученные мной документы.
В Мюнхене я только путаю следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94