Только приходи поскорее, и мы прогоним негодяев на север и покончим с ними. Не печалься, Донкад.
И он вскочил в седло и тронулся в путь, выбрав сначала длинную дорогу, менее усеянную мертвыми и умирающими. Дым костров окутывал холмы — лагерных костров и тех, что полыхали в ямах, куда стаскивали погибших.
То был неблагоприятный час. Киран бы с радостью остался. Но он служил королю и жил ради этого, хотя он знал, что другие поступают иначе. Он поехал дорогой Дру через холмы, стараясь не попасть в засаду ни Дру, ни людей Ан Бега.
Теперь он уже не тратил времени на объезды. По правде, не так уж легкомысленно он относился к делу, как уверял Донкада, но он считал, что задержка армии в Дун-на-Хейвине губительна куда как больше, чем даже разрушение Кер Велла. Лаоклан совершал двойную ошибку — задержавшись слишком долго на поле и отказываясь от половины того, что они отвоевали; к тому же долина располагалась слишком близко от Донна. Теперь все зашевелилось, и король готов был тронуться. Он надеялся, что сам он — лишь первый камешек перед оползнем, ибо теперь Донн не оставит короля в покое. И он надеялся, что его миссия запомнится надолго, ибо он ехал провозгласить не только битву за долину, но и то, что со временем может оказаться решающим сражением всех этих долгих лет войны.
IV. Дела Кирана Калана
Поездка от Дун-на-Хейвина через холмы оказалась не таким уж быстрым делом. Лишь раз Киран повстречал людей Дру, и ему повезло, ибо южане были скоры на руку и легки на расправу. Временами он догадывался об их присутствии по молчанию птиц там, где они должны были петь, и по странному духу, витавшему вокруг, названия которому он не знал. Но наконец он обогнал отряд Дру и понял, что миновал уже самый отдаленный его восточный авангард, ибо Дру шел прямо на север к Керберну вслед за неприятелем, его же путь лежал в глубь лесов.
Наконец он достиг реки и переправился через нее, предпочтя неизведанность дальнего берега дурной репутации южного. Он был уже в седле так долго, что забыл, когда отдыхал, да и отдыхал он лишь ради лошади и снова возвращался в седло, недосыпая и мучаясь от тяжести доспехов и ран, полученных во время битвы. Теперь он ехал, держа щит на руке, не доверяя темному лесному пути через долину Керберна. А он уже был в долине. Здесь не было друзей. Теперь он оглядывался не потому, что надеялся увидеть людей Дру. Это был самый мрачный и опасный участок его пути. Он рассчитал так, чтоб миновать Ан Бег во тьме, и надеялся, что хорошо ориентируется.
День утасал и временами лошадь замирала на узкой тропе, бежавшей через скалы и лес вдоль черных потоков Керберна, который несся и брызгался в быстринах и на отмелях, закипая белой пеной в сгущавшихся сумерках. Растительность была здесь слишком густой, хотя и давала ему укрытие. Он ехал верхом и предпочел бы не столь густые заросли, как эта чаща, через которую приходилось продираться лошади, рискуя на каждом шагу. Меньше всего ему нравились шепотки, наполнявшие сумерки, шорох совсем не лошадиных копыт и легкие движения, которые, конечно, мог вызывать и ветер, а, может, что и другое. С этим лесом были связаны печальные легенды, и его людям в холмах, в Кер Донне не нравились эти легенды, ибо там все еще опасались древних сил в местах, где высились разрушенные башни, а из дрока и ракитника выступали странные камни, напоминая о том, что было древнее богов, что было столь же древним, как сам камень, и как камни было рассеяно повсюду. В его родных холмах были места, куда он не отважился бы ехать в сумерки ни за что, и имена они носили такие, что их не упоминали ни темной ночью ни ясным днем. Здесь ужас был почти таким же. Лошадь, загнанная и в мыле, вскидывала голову и косила глазом, всматриваясь, раздувая ноздри, то в эту тень, то в ту. И лишь, где могла, шла ровным шагом — прерывистый скрип кожи, лязг металла да цокот копыт.
Затем появились два бледных мотылька — они неслись со свистящим звуком пущенных стрел… Киран поднял щит; тот содрогнулся от удара, а лошадь встала на дыбы и начала заваливаться на бок.
Он выбрался из-под умирающей лошади и с поднятым щитом начал отступать в то время, как второй удар откликнулся эхом, и из кустов послышалось шипение. В отчаянии он бросился бежать, пытаясь спрятаться, раздирая шипами правую незащищенную руку, а треск сучьев уже предупреждал о приближении врагов. Он прижался спиной к дереву и приготовился защищаться, вынув меч из ножен. Они набросились на него из мрака леса толпой с ножами и палицами. Удары посыпались на него, и он принялся их отражать усталой левой рукой, нанося правой уколы мечом, и послышались первые крики. Они попытались обойти его сзади, но он, не отрываясь от дерева, развернулся и убил одного, потом другого, подтянул щит под подбородок, покрытый бородкой, и снова отразил удар, теряя силы, ибо почувствовал в боку резкую разливающуюся боль и понял, что что-то проникло внутрь между пластинами доспехов. Брошенный в него топор срезал верх щита и плотно застрял в нем. Он бросил щит и двумя руками принялся орудовать мечом, круша налево и направо; и тут на него обрушилась палица. Удар оглушил его, но он вонзил лезвие меча в брюхо обидчика и умертвил его… а ветви трещали все громче и сзади доносились крики: «Эй, на помощь! На помощь, он тут!»
Он кинулся к кустам и побежал, спотыкаясь и падая, он перебрался по пояс в воде через ледяные мутные воды Керберна и снова бросился бегом по другому берегу, прижимаясь к кустам, когда вслед за ним засвистели стрелы. До него долетали ругательства из сгущающейся тьмы. Движимый звериным инстинктом, он начал забирать все выше, опасаясь свалиться в какую-нибудь яму на извилистых берегах. Ветви били его по лицу, цепляясь и раздирая плоть. Ноги его занемели от тяжести доспехов, и болел бок. Мгла начала застилать ему взор, и вечерний свет совсем поблек для него, став мутным, но надежда не покидала его, ибо, казалось, его преследователи отстали. Он взбирался все выше, прижимаясь к кустам и искривленным древним стволам деревьев, продираясь сквозь такие густые заросли, что меж них не рос даже папоротник, по каменистым уступам и неровной земле. Он надеялся; и ветви сухо затрещали под ним, и сучья начали клониться как будто от порыва ветра — предвестника грозы. Он снова побежал, и в ушах его звучали лишь биение собственной крови, треск сучьев да хриплое дыхание, раздирающее горло.
Но по пятам его преследовал уже звук другого дыхания, хрип бегущей лошади и стук копыт, ломавших кусты все ближе за его спиной.
Он развернулся, чтобы встретить нападение лицом к лицу, но не увидел ничего кроме тьмы, и ветер холодом пахнул ему в самое сердце, оледенив его. И тут он испугался так, как не боялся ни в одном сражении, и бросился бежать с такой скоростью, словно все предшествовавшее было лишь игрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
И он вскочил в седло и тронулся в путь, выбрав сначала длинную дорогу, менее усеянную мертвыми и умирающими. Дым костров окутывал холмы — лагерных костров и тех, что полыхали в ямах, куда стаскивали погибших.
То был неблагоприятный час. Киран бы с радостью остался. Но он служил королю и жил ради этого, хотя он знал, что другие поступают иначе. Он поехал дорогой Дру через холмы, стараясь не попасть в засаду ни Дру, ни людей Ан Бега.
Теперь он уже не тратил времени на объезды. По правде, не так уж легкомысленно он относился к делу, как уверял Донкада, но он считал, что задержка армии в Дун-на-Хейвине губительна куда как больше, чем даже разрушение Кер Велла. Лаоклан совершал двойную ошибку — задержавшись слишком долго на поле и отказываясь от половины того, что они отвоевали; к тому же долина располагалась слишком близко от Донна. Теперь все зашевелилось, и король готов был тронуться. Он надеялся, что сам он — лишь первый камешек перед оползнем, ибо теперь Донн не оставит короля в покое. И он надеялся, что его миссия запомнится надолго, ибо он ехал провозгласить не только битву за долину, но и то, что со временем может оказаться решающим сражением всех этих долгих лет войны.
IV. Дела Кирана Калана
Поездка от Дун-на-Хейвина через холмы оказалась не таким уж быстрым делом. Лишь раз Киран повстречал людей Дру, и ему повезло, ибо южане были скоры на руку и легки на расправу. Временами он догадывался об их присутствии по молчанию птиц там, где они должны были петь, и по странному духу, витавшему вокруг, названия которому он не знал. Но наконец он обогнал отряд Дру и понял, что миновал уже самый отдаленный его восточный авангард, ибо Дру шел прямо на север к Керберну вслед за неприятелем, его же путь лежал в глубь лесов.
Наконец он достиг реки и переправился через нее, предпочтя неизведанность дальнего берега дурной репутации южного. Он был уже в седле так долго, что забыл, когда отдыхал, да и отдыхал он лишь ради лошади и снова возвращался в седло, недосыпая и мучаясь от тяжести доспехов и ран, полученных во время битвы. Теперь он ехал, держа щит на руке, не доверяя темному лесному пути через долину Керберна. А он уже был в долине. Здесь не было друзей. Теперь он оглядывался не потому, что надеялся увидеть людей Дру. Это был самый мрачный и опасный участок его пути. Он рассчитал так, чтоб миновать Ан Бег во тьме, и надеялся, что хорошо ориентируется.
День утасал и временами лошадь замирала на узкой тропе, бежавшей через скалы и лес вдоль черных потоков Керберна, который несся и брызгался в быстринах и на отмелях, закипая белой пеной в сгущавшихся сумерках. Растительность была здесь слишком густой, хотя и давала ему укрытие. Он ехал верхом и предпочел бы не столь густые заросли, как эта чаща, через которую приходилось продираться лошади, рискуя на каждом шагу. Меньше всего ему нравились шепотки, наполнявшие сумерки, шорох совсем не лошадиных копыт и легкие движения, которые, конечно, мог вызывать и ветер, а, может, что и другое. С этим лесом были связаны печальные легенды, и его людям в холмах, в Кер Донне не нравились эти легенды, ибо там все еще опасались древних сил в местах, где высились разрушенные башни, а из дрока и ракитника выступали странные камни, напоминая о том, что было древнее богов, что было столь же древним, как сам камень, и как камни было рассеяно повсюду. В его родных холмах были места, куда он не отважился бы ехать в сумерки ни за что, и имена они носили такие, что их не упоминали ни темной ночью ни ясным днем. Здесь ужас был почти таким же. Лошадь, загнанная и в мыле, вскидывала голову и косила глазом, всматриваясь, раздувая ноздри, то в эту тень, то в ту. И лишь, где могла, шла ровным шагом — прерывистый скрип кожи, лязг металла да цокот копыт.
Затем появились два бледных мотылька — они неслись со свистящим звуком пущенных стрел… Киран поднял щит; тот содрогнулся от удара, а лошадь встала на дыбы и начала заваливаться на бок.
Он выбрался из-под умирающей лошади и с поднятым щитом начал отступать в то время, как второй удар откликнулся эхом, и из кустов послышалось шипение. В отчаянии он бросился бежать, пытаясь спрятаться, раздирая шипами правую незащищенную руку, а треск сучьев уже предупреждал о приближении врагов. Он прижался спиной к дереву и приготовился защищаться, вынув меч из ножен. Они набросились на него из мрака леса толпой с ножами и палицами. Удары посыпались на него, и он принялся их отражать усталой левой рукой, нанося правой уколы мечом, и послышались первые крики. Они попытались обойти его сзади, но он, не отрываясь от дерева, развернулся и убил одного, потом другого, подтянул щит под подбородок, покрытый бородкой, и снова отразил удар, теряя силы, ибо почувствовал в боку резкую разливающуюся боль и понял, что что-то проникло внутрь между пластинами доспехов. Брошенный в него топор срезал верх щита и плотно застрял в нем. Он бросил щит и двумя руками принялся орудовать мечом, круша налево и направо; и тут на него обрушилась палица. Удар оглушил его, но он вонзил лезвие меча в брюхо обидчика и умертвил его… а ветви трещали все громче и сзади доносились крики: «Эй, на помощь! На помощь, он тут!»
Он кинулся к кустам и побежал, спотыкаясь и падая, он перебрался по пояс в воде через ледяные мутные воды Керберна и снова бросился бегом по другому берегу, прижимаясь к кустам, когда вслед за ним засвистели стрелы. До него долетали ругательства из сгущающейся тьмы. Движимый звериным инстинктом, он начал забирать все выше, опасаясь свалиться в какую-нибудь яму на извилистых берегах. Ветви били его по лицу, цепляясь и раздирая плоть. Ноги его занемели от тяжести доспехов, и болел бок. Мгла начала застилать ему взор, и вечерний свет совсем поблек для него, став мутным, но надежда не покидала его, ибо, казалось, его преследователи отстали. Он взбирался все выше, прижимаясь к кустам и искривленным древним стволам деревьев, продираясь сквозь такие густые заросли, что меж них не рос даже папоротник, по каменистым уступам и неровной земле. Он надеялся; и ветви сухо затрещали под ним, и сучья начали клониться как будто от порыва ветра — предвестника грозы. Он снова побежал, и в ушах его звучали лишь биение собственной крови, треск сучьев да хриплое дыхание, раздирающее горло.
Но по пятам его преследовал уже звук другого дыхания, хрип бегущей лошади и стук копыт, ломавших кусты все ближе за его спиной.
Он развернулся, чтобы встретить нападение лицом к лицу, но не увидел ничего кроме тьмы, и ветер холодом пахнул ему в самое сердце, оледенив его. И тут он испугался так, как не боялся ни в одном сражении, и бросился бежать с такой скоростью, словно все предшествовавшее было лишь игрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125