— Спи, — прошептала издали Арафель с жалостью в голосе. — Ах, Киран, спи.
— Я — человек, — ответил он ей шепотом. — Но перестану им быть, если отдамся камню.
И музыка пришла к нему — нежное пение, ласкавшее и наполнявшее невыразимой истомой, убаюкивая все его чувства. Он невольно заснул, и сны вползли в него, сны о гордом князе Лиэслиа, о его сжигающей гордыне, а иногда и бессердечии. Он тосковал по солнцу, которое вернуло бы к действительности привычные, обычные вещи; и когда наконец солнце встало, он уронил голову на руки и заснул настоящим сном, окончив битву за свою душу.
Кто-то кричал. Он проснулся от медного воя тревоги и от криков, доносившихся с улицы, что готовится штурм. «К оружию!» — разносилось по коридорам Кер Велла и из дальних дворов. «К оружию и к бою!»
Страх поднял его на ноги, страх и безумное облегчение, что наконец враг был не внутри него, но снаружи и уязвимый для оружия в человеческих руках. Он натянул одежду и бросился в зал с остальными в поисках Скаги — вниз по лестнице в оружейную. Скага вооружался, с ним были и другие.
— Дайте мне оружие, — взмолился Киран, и Скага распорядился. Мальчики бросились измерять его, подыскивая доспехи по размеру. Звуки тревоги затихли. Все готовились к сражению. Мальчики вбегали и выбегали с колчанами стрел, и комната дымилась от разогреваемого масла. Его зашнуровали в кожи, и пажи со всех ног примчались со старой кольчугой. Киран нагнулся, и они просунули в нее его руки и голову; он выпрямился, и она впилась в его тело, пронзая ледяными иглами и ядом. «Нет», — услышал он настойчивый шепот, моливший его, но не обратил на него внимания. «Нет», — надрываясь, кричал уже он сам, чувствуя, как просачивается яд в его члены, леденя и лишая его сил. Слезы подступили к его глазам, а во рту появился горький и резкий привкус железа. Они зашнуровали его, и он встал; они пристегнули меч, и Скага в полном вооружении воззрился на него в изумлении, ибо члены Кирана ослабли, и пот струился по его лицу, замерзая на ветру. Боль нарастала, вгрызаясь в его кости и мозг, лишая его чувств.
— Нет, — закричал он Арафели и — нет! — прошептал он и рухнул на колени. И сломленный болью, согнулся теряя сознание. — Снимите, снимите это с меня.
— Помогите ему, — приказал Скага и в сомнениях метнулся туда и сюда, и кинулся заниматься своим делом, ибо наступление уже кипело, как водопад, и крики раздавались все ближе, и луки свирепо завывали, посылая стрелы вперед.
Пажи расстегнули пояс и распустили шнуровку, и сняли с него железо, пока он стоял на коленях, поверженный болью. Ему принесли вина и стали ухаживать как за ранеными, которых уже начали приносить со стен.
— Занимайтесь ими, — вскричал Киран, сжимая зубы от вгрызавшейся в его чрево боли. И глаза его защипали слезы стыда, что он отвлекает внимание от тех, кто умирал. Дрожа и истекая потом, он поднялся на ноги и, шатаясь, двинулся вдоль стен. Он вышел во двор, чтобы хотя бы взять лук. Но когда мальчик протянул ему колчан со стрелами, железная мука вновь охватила его: колчан выпал из его руки, и стрелы рассыпались.
— Он не может, — кто-то сказал. — Мальчик, уведи его, отведи его в зал.
И он пошел, поддерживаемый пажом, спотыкаясь на лестнице от боли в костях. Мальчик и служанки уложили его у очага и принесли подушки под голову.
— Он ранен, — раздался полный боли и страдания за него голос Бранвин. И он почувствовал прикосновение ее нежных рук. И нимб светлых волос, обрамлявших лицо, склонился над ним. Слезы боли и стыда замутили его взор.
— Никто не причинил ему вреда, — промолвил мальчик. — Я думаю, госпожа, он болен.
Ему принесли вина и трав, накрыли и согрели, пока он метался почти без чувств. Снаружи доносился лязг железа, воинственные кличи, а мальчики и служанки, снующие с поручениями, приносили известия, на чью сторону склоняется победа. Потом башня вздрогнула от удара, обрушившегося на ворота, и жуткий треск заставил его вскочить с тюфяка. С языка его готовы были сорваться просьбы об оружии, но боль в костях твердила ему об ином. Прислонившись к дверям оружейной, он прислушивался ко все более и более тревожным сообщениям, ибо один из створов ворот поддался под напором тарана, и его укрепляли бревнами кто как мог, поливая неприятеля дождем стрел со стен.
Штурм отхлынул. Киран сидел у очага, сжав руками невидимый чужим глазам камень, но тот молчал, откликаясь лишь болью. «Ей тоже больно», — подумал он, но раскаяние не охватило его. В зале не было никого, кроме Бранвин и госпожи Мередифь, которые изумленно взирали на него, когда им не надо было спешить к более тяжело раненым.
Весь день бушевала битва за ворота. Гибли люди. Временами Киран вставал и доходил до стены, но воины просили его вернуться в укрытие, а то, что он видел, не успокаивало его. Разбитые ворота еще держались, хотя петли их и покосились. Стрелы летали вверх и вниз со стены, и слышны были отчаянные предложения о вылазке, чтобы отогнать неприятеля от ворот, пока они не рухнули.
«Не делайте этого», — мысленно молил он Скагу, не в силах преодолеть ливень стрел, что окружал того на вершине ворот. И мудрый Скага распорядился обороняться, а не атаковать; масло лилось на осаждающих, охлаждая их пыл, но они развели костры перед воротами, и от масла огонь разгорался еще яростней, грозя пожрать ворота. К полудню сорвалась еще одна петля, и враг хлынул в ворота. Раненые, изможденные воины проходили мимо Кирана, укоряюще глядя на него залитыми кровью глазами. Женщины взбегали по лестницам, поднося стрелы, помогая раненым, а иные, взяв луки и укрывшись за плетеными щитами, посылали стрелы в гущу нападавших. Наконец, Киран вышел, взял лук у раненого лучника и попытался еще раз: одну стрелу он выпустил и заложил вторую… но слабость охватила его, и третья улетела мимо, а лук выпал из его рук на амбразуру. Мальчик подобрал лук, а Киран, охваченный стыдом, сел, приходя в себя, пока не отыскал в себе силы, чтобы вернуться в укрытие.
А мальчика принесли мертвым чуть спустя, ибо стрела пронзила его горло, и его место занял другой, еще более юный. Киран заплакал, увидев это, и отошел в угол, пытаясь скрыться ото всех.
С наступлением сумерек шум сражения утих, а вскоре и вовсе прекратился. Киран вернулся в зал, согреться у очага и послушать разговоры слуг. Пришли женщины, усталые, с тенями под глазами, и заговорили о холодном ужине, к которому ни у кого не лежало сердце. Мужчины во дворе пытались укрепить ворота, и звук молотков отдавался в зале.
Пришел Скага, бледный и измученный раной от стрелы, пронзившей его руку. При виде его Киран отвернулся и уставился в угли очага. Дамы сели, и прислуга принесла хлеб, вино и холодное мясо.
Киран подошел к столу и тоже сел, глядя перед собой, не поднимая глаз ни на женщин, ни на сражавшегося весь день арфиста и уж менее всего на Скагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125