Он увлекался взрывами и однажды и в шутку, и для лучшего понимания предмета объяснил нам принцип навозной бомбы.
– Гм… Для чего предназначались снаряды? Для кого, то есть?
– Для папы римского.
Графиня опять пошутила, но комиссар от неожиданности прервал допрос и задумался.
– Вы сделали признание, что готовили покушение на папу Карела-Павла Первого? – спросил комиссар. – Или я ослышался? Вы сделали такое признание или пет?
– Я пошутила.
– Но вы сняли квартиру напротив ворот Апостольского дворца и вели наружное наблюдение за папой Карелом-Павлом. Этот Джанни Родари в мусорнике – ваш агент?
– Не знаю такого.
– Он наблюдал из мусорного контейнера йод вашим балконом за выездом папы римского.
– Обычный безработный.
– Он оказался членом компартии.
– Они все безработные.
– А может быть, вашей целью было освобождение политических заключенных во главе с товарищами Грамши и Паль-миро Тольятти? Недавно в их камере обнаружен «Капитал» Карла Маркса с бомбой внутри.
– Не знаю таких.
– Или вы готовили убийство премьер-министра Бенито Муссолини?
– Не исключаю.
– Что еще входило в ваши обязанности?
– Кроме работы со взрывчаткой, я принимала участие в приготовлении свинцовых пуль, которыми были начинены снаряды. Я плавила свинец и отливала из него пули. Потом мне доставили два жестяных цилиндра…
– Что вы еще делали?
– Глыну, – отвечала графиня по-русски.
– Что означает слово «глыну»?
– Это русское слово, трудно объяснить.
Комиссар постучал кулаком в стену и крикнул:
– Нуразбеков!
Вошел то ли следователь, то ли карабинер с монголоидным лицом, с длинными, до колен, руками с огромными ладонями.
– Что по-русски означает «глыну»? – Комиссар ставил ударение на «у»: «глыну».
Нуразбеков пожал плечами и развел ручищами,
– Ладно, сам разберусь. Поздно уже. Принеси чаю. Два стакана, – приказал комиссар.
Графиня наконец вспомнила, на кого похож этот итальянский комиссар: на генерала Акимушкина, которого она мельком видела на севастопольских улицах и в штабе Врангеля. Она уже ничему не удивлялась.
Графиня с благодарностью подумала, что один из двух стаканов чая предназначен ей, но комиссар выпил оба. Вот хам. Его рабочий день заканчивался. Графиню отвели в другой кабинет. Там расхаживал тот самый Нуразбеков с громадными кулаками. Видимо, он был приспособлен специально для битья подследственных. Они остались одни. Графиня без приглашения присела на стул, и за это Нуразбеков дал графине несильно по уху.
– Козел, – равнодушно сказала графиня и получила, уже больно, по второму уху.
– Слабо бьешь, – сказала графиня и поднялась.
– Заткнись, сука! – сказал Нуразбеков по-русски. И опять ударил.
– Ну, бей, бей!… – И графиня раскрыла шубу. – Что же так слабо? Бей еще!
Нуразбеков смотрел, зверел и бил, но не в грудь; бил и зверел. Наконец хрипло выдавил опять по-русски:
– Замолчи же, сволочь, не провоцируй, ведь изобью до смерти!
Наконец успокоился.
Графиню опять вернули в комнату с комиссаром полиции, тот приказал ей стоять в шубе до утра, не прислоняясь к стене. Приглядывать за ней назначил того же Нуразбекова, а сам отправился в национальную библиотеку выяснять значение слова «глыну».
Графиня стояла. Ноги отнимались, ее качало, шуба сползала с плеч. Нуразбеков сидел за столом, подперев свою небольшую монгольскую голову большим кулаком. Графине вспомнился Менделеев Дмитрий Иваныч. Химия – могучая всепроникающая наука, говорил он. Дмитрий Иваныч прочитал в Смольном институте всего лишь несколько лекций по неорганической химии, но очень запомнился ей. Он был настоящим русским богатырем, секс-символом той предреволюционной эпохи, если к мужчине возможно применить такое определение. Старику приходилось подрабатывать на стороне, надо было кормить большую семью, да и самому кушать. Он обладал огромной, поражающей своими размерами головой – – высокий бледный выпуклый лоб, циклопическая лобная кость гения – Сократа, Леонардо да Винчи, Ульянова-Ленина; такой вместительной головой удобно думать – не то, что у этого Нураза. Копна золотистых волос до плеч. В косых лучах заходящего солнца волосы сверкали и переливались, над ними чудился маленький золотистый нимб. Он поставил графине Л. К. «очхор» но химии – иногда он нюхал табак и троекратно чихал с диким воплем не «апчхи!», а «очхор!». Курсистки пугались, некоторые падали в обморок. Это был богатырский чих «на правду»: «Очхор!… Очхор!… Очхор!…», что означало «Очень хорошо».
Поздней ночью Нуразбеков опять сказал по-русски:
– Вы ведь не ели ничего.
Вышел в коридор, принес из своего кабинета сверток с пиццей и чашку кофе.
– Я воды хочу, – прохрипела графиня.
– Тебя как зовут?
– Зови Элка.
– Элеонора, значит. А по отчеству?
– Как-нибудь.
Нуразбеков принес графин с водой и, пока графиня жадно ела и пила, закурил и стал объяснять:
– Мне приказано бить вас, Элеонора Ивановна, я не могу отказаться, работа такая. Вы только молчите, когда я вас бью. Ведь я зверею. Зачем подначивать? Я бью несильно, а ты подначиваешь. Видишь, что я зверею, а ты – «еще бей, еще!». Ведь я могу тебе все почки и печенки отбить. Если б ты не была русская, я б тебя тут сделал. Ты молчи… Не хочешь признаваться, давать показания – молчи.
Графине стало жалко его. Хороший парень, но работа у него такая.
– Ты кто – русский? таджик? еврей? – спросила графиня.
– Не знаю. Русский, наверно. Нуразбеков. Нураз. В Чека сначала работал, у Менжинского. В Ярославле. Потом у батьки Махно. А потом у Врангеля в контрразведке. В Бахчисарае.
– Тоже бил?
– Ага. Для того и брали. Но пытался несильно. Никому не говори, что я тебя накормил. Да оставь ты эту Библию, положи на стол. И сиськи прикрой. А то разжигаешь, боюсь за себя. Я ж дурной, когда сиськи вижу – зверею.
Но графиня еще крепче прижала Библию к груди. Библия в кожаном переплете была ее единственной защитой, потому что в Библии была бомба.
– Что, сильно верующая? – спросил Нуразбеков.
– Верую, Нураз.
– Слушай, Элка, – вдруг быстро сказал Нуразбеков. – Нам все равно тут всю ночь маяться… Я из России удрал, я по русской бабе соскучился. Но я не люблю силой брать… Ненавижу! Смотри, какие у меня руки! Тебя, да в такие руки! У меня не только руки длинные, у меня еще кое-что… Увидишь – Удивишься. Не бойся. Когда еще увидишь?
– Ладно, давай, – индифферентно согласилась графиня.
– Только шубу сними и на стол постели. И Библию отложи, – сказал Нуразбеков. Он не ожидал такого простого и быстрого согласия.
Шубу графиня сняла, но Библию не выпустила из рук, так всю ночь и провели на столе с Библией.
ГЛАВА 12 Обрывки из летописи от*** в женском туалете дома с химерами (продолжение)
Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Гм… Для чего предназначались снаряды? Для кого, то есть?
– Для папы римского.
Графиня опять пошутила, но комиссар от неожиданности прервал допрос и задумался.
– Вы сделали признание, что готовили покушение на папу Карела-Павла Первого? – спросил комиссар. – Или я ослышался? Вы сделали такое признание или пет?
– Я пошутила.
– Но вы сняли квартиру напротив ворот Апостольского дворца и вели наружное наблюдение за папой Карелом-Павлом. Этот Джанни Родари в мусорнике – ваш агент?
– Не знаю такого.
– Он наблюдал из мусорного контейнера йод вашим балконом за выездом папы римского.
– Обычный безработный.
– Он оказался членом компартии.
– Они все безработные.
– А может быть, вашей целью было освобождение политических заключенных во главе с товарищами Грамши и Паль-миро Тольятти? Недавно в их камере обнаружен «Капитал» Карла Маркса с бомбой внутри.
– Не знаю таких.
– Или вы готовили убийство премьер-министра Бенито Муссолини?
– Не исключаю.
– Что еще входило в ваши обязанности?
– Кроме работы со взрывчаткой, я принимала участие в приготовлении свинцовых пуль, которыми были начинены снаряды. Я плавила свинец и отливала из него пули. Потом мне доставили два жестяных цилиндра…
– Что вы еще делали?
– Глыну, – отвечала графиня по-русски.
– Что означает слово «глыну»?
– Это русское слово, трудно объяснить.
Комиссар постучал кулаком в стену и крикнул:
– Нуразбеков!
Вошел то ли следователь, то ли карабинер с монголоидным лицом, с длинными, до колен, руками с огромными ладонями.
– Что по-русски означает «глыну»? – Комиссар ставил ударение на «у»: «глыну».
Нуразбеков пожал плечами и развел ручищами,
– Ладно, сам разберусь. Поздно уже. Принеси чаю. Два стакана, – приказал комиссар.
Графиня наконец вспомнила, на кого похож этот итальянский комиссар: на генерала Акимушкина, которого она мельком видела на севастопольских улицах и в штабе Врангеля. Она уже ничему не удивлялась.
Графиня с благодарностью подумала, что один из двух стаканов чая предназначен ей, но комиссар выпил оба. Вот хам. Его рабочий день заканчивался. Графиню отвели в другой кабинет. Там расхаживал тот самый Нуразбеков с громадными кулаками. Видимо, он был приспособлен специально для битья подследственных. Они остались одни. Графиня без приглашения присела на стул, и за это Нуразбеков дал графине несильно по уху.
– Козел, – равнодушно сказала графиня и получила, уже больно, по второму уху.
– Слабо бьешь, – сказала графиня и поднялась.
– Заткнись, сука! – сказал Нуразбеков по-русски. И опять ударил.
– Ну, бей, бей!… – И графиня раскрыла шубу. – Что же так слабо? Бей еще!
Нуразбеков смотрел, зверел и бил, но не в грудь; бил и зверел. Наконец хрипло выдавил опять по-русски:
– Замолчи же, сволочь, не провоцируй, ведь изобью до смерти!
Наконец успокоился.
Графиню опять вернули в комнату с комиссаром полиции, тот приказал ей стоять в шубе до утра, не прислоняясь к стене. Приглядывать за ней назначил того же Нуразбекова, а сам отправился в национальную библиотеку выяснять значение слова «глыну».
Графиня стояла. Ноги отнимались, ее качало, шуба сползала с плеч. Нуразбеков сидел за столом, подперев свою небольшую монгольскую голову большим кулаком. Графине вспомнился Менделеев Дмитрий Иваныч. Химия – могучая всепроникающая наука, говорил он. Дмитрий Иваныч прочитал в Смольном институте всего лишь несколько лекций по неорганической химии, но очень запомнился ей. Он был настоящим русским богатырем, секс-символом той предреволюционной эпохи, если к мужчине возможно применить такое определение. Старику приходилось подрабатывать на стороне, надо было кормить большую семью, да и самому кушать. Он обладал огромной, поражающей своими размерами головой – – высокий бледный выпуклый лоб, циклопическая лобная кость гения – Сократа, Леонардо да Винчи, Ульянова-Ленина; такой вместительной головой удобно думать – не то, что у этого Нураза. Копна золотистых волос до плеч. В косых лучах заходящего солнца волосы сверкали и переливались, над ними чудился маленький золотистый нимб. Он поставил графине Л. К. «очхор» но химии – иногда он нюхал табак и троекратно чихал с диким воплем не «апчхи!», а «очхор!». Курсистки пугались, некоторые падали в обморок. Это был богатырский чих «на правду»: «Очхор!… Очхор!… Очхор!…», что означало «Очень хорошо».
Поздней ночью Нуразбеков опять сказал по-русски:
– Вы ведь не ели ничего.
Вышел в коридор, принес из своего кабинета сверток с пиццей и чашку кофе.
– Я воды хочу, – прохрипела графиня.
– Тебя как зовут?
– Зови Элка.
– Элеонора, значит. А по отчеству?
– Как-нибудь.
Нуразбеков принес графин с водой и, пока графиня жадно ела и пила, закурил и стал объяснять:
– Мне приказано бить вас, Элеонора Ивановна, я не могу отказаться, работа такая. Вы только молчите, когда я вас бью. Ведь я зверею. Зачем подначивать? Я бью несильно, а ты подначиваешь. Видишь, что я зверею, а ты – «еще бей, еще!». Ведь я могу тебе все почки и печенки отбить. Если б ты не была русская, я б тебя тут сделал. Ты молчи… Не хочешь признаваться, давать показания – молчи.
Графине стало жалко его. Хороший парень, но работа у него такая.
– Ты кто – русский? таджик? еврей? – спросила графиня.
– Не знаю. Русский, наверно. Нуразбеков. Нураз. В Чека сначала работал, у Менжинского. В Ярославле. Потом у батьки Махно. А потом у Врангеля в контрразведке. В Бахчисарае.
– Тоже бил?
– Ага. Для того и брали. Но пытался несильно. Никому не говори, что я тебя накормил. Да оставь ты эту Библию, положи на стол. И сиськи прикрой. А то разжигаешь, боюсь за себя. Я ж дурной, когда сиськи вижу – зверею.
Но графиня еще крепче прижала Библию к груди. Библия в кожаном переплете была ее единственной защитой, потому что в Библии была бомба.
– Что, сильно верующая? – спросил Нуразбеков.
– Верую, Нураз.
– Слушай, Элка, – вдруг быстро сказал Нуразбеков. – Нам все равно тут всю ночь маяться… Я из России удрал, я по русской бабе соскучился. Но я не люблю силой брать… Ненавижу! Смотри, какие у меня руки! Тебя, да в такие руки! У меня не только руки длинные, у меня еще кое-что… Увидишь – Удивишься. Не бойся. Когда еще увидишь?
– Ладно, давай, – индифферентно согласилась графиня.
– Только шубу сними и на стол постели. И Библию отложи, – сказал Нуразбеков. Он не ожидал такого простого и быстрого согласия.
Шубу графиня сняла, но Библию не выпустила из рук, так всю ночь и провели на столе с Библией.
ГЛАВА 12 Обрывки из летописи от*** в женском туалете дома с химерами (продолжение)
Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89