Вот она, поблекла в окне! Главарх расправляет крылья пошире. Пусть лицезрит в натуре эту штуковину, пусть знает, как это выглядит! Не может оторвать взгляд. Смотри! Знай: есть гордая птица главарх! Между тучами и морем гордо реет эта птица. И не боится никаких синиц. Смотри внимательно, синица, запоминай зоологические приметы: на шее главарха болтается синий галстук в белый горошек, но этот галстук уже не аркан, а опознавательный знак, не более. Прощевай, Синица! Что лучше: синица в руках или в небе? Лучше в небе.
Полет продолжается. Теперь круг над базар-вокзалом. Ветер надувает рубаху, над Южно-Российском летит голый человек в свисающем синем галстуке в белый горошек. Главарх пролетает над Приморской лестницей, над портом, над маяком и летит над заливом. Древний инстинкт гонит его над морем к теплым проливам, а потом к одному из одиссеевых островков Средиземного моря. Внизу ошеломленные пограничники на торпедном катере сопровождают летящего над ними обнаженного человека. «Гражданин в галстуке, вернитесь!» Выходят в открытое море. «Вернитесь, гражданин в галстуке!» Главарх летит к Босфору. «Предупреждаем: откроем огонь на поражение!» Главарх рвется к Дарданеллам. Его не решаются сбить.
Возможно, главарх долетел бы до цели, если бы поднялся повыше к лучам заходящего солнца. Слишком низко… Инстинкт рыболова-птеродактиля внезапно швыряет его вниз на стайку беззаботной кефали, рубаха трещит по швам от этой фигуры высшего пилотажа, главарх надает и пребольно ударяется головой о морскую поверхность в нейтральных водах. Пограничники вылавливают его за галстук, составляют протокол о нарушении морской государственной границы и отправляют в военный госпиталь. Там его навещают представители разных оборонных организаций. Их интересует: это как? Как это так? Не сможет ли главарх повторить эксперимент в тех же условиях? В разных условиях? При каких условиях? Но главарх молчит. Он уже не гордый главарх, а какая-то нелетающая птица – нет, не страус, не индюк, и даже не глупый пингвин, а какой-то снулый дрожащий петух с галстуком – лапки кверху, ножки врозь. Выйдя из госпиталя, он занимается черт те чем – месит глину в мастерских Худфонда, пишет буквы на афишах кинотеатра «Амурские волны», работает помощником приемщика стеклопосуды (в том самом складе, где умер Эрнст Неизвестный), собирает на пляже выброшенные волной монетки от прошлогодних курортников. На жизнь хватает.
Но вдруг бросит стеклопосуду, выскочит из приемного пункта, расставит руки, как самолетные крылья, и помчится через де'Рюжную, сбивая пешеходов и сея панику у колес машин. Добежит до угла де'Рибасовской, замашет крыльями и закудахчет: «Куда-куда-куда-куда-куда?»
Потом начинает срывать с себя рубаху, штаны, туфли и т.д. Местные обыватели в приемный пункт: «Ваш опять полетел!» Выходит старший приемщик и бережно уводит главарха отдыхать в логово стеклопосуды, где тот спит 36 часов подряд. Синий галстук в белый горошек всегда на нем. Завязан насмерть, не снять.
Зато хоть Синицу сняли и перевели на другую работу.
ГЛАВА 14. Советы итальянским солдатам, или кое-что из области орнитологии
Все толковое, что ему удалось написать, он выдумал сам.
Э. Хемингуэй
ВТОРОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЭРНЕСТО ХЕМИНГУЭЯ ПО РАДИОСТАНЦИИ «ЭХО ЭДЕМА»
– Смотрите, я вам объясню, что такое война, – сказал мне один итальянский капитан.
Он растопырил пальцы. Пламя свечи отбросило на стену их тень. Он начал с большого и назвал по порядку все пять пальцев: большой – sotto-tenente , указательный – tenente , средний – capitano , безымянный – maggiore и, наконец, мизинец – tenente-colonello .
– Вы уезжаете на войну sotto-tenente! – сказал капитан. – Вы возвращаетесь tenente-colonnello! Вот что такое война!»
«Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати», – вот что я скажу этому капитану. Итальянские солдаты, не верьте ему! Через Суэцкий канал недавно прошло шесть пароходов с 9476 больными и ранеными итальянскими солдатами с полей брани на границе Эфиопии с Офиром. Их везут не в Италию, а в один из госпиталей-концлагерей на островах в Средиземном море. Деморализовать итальянца так же легко, как и воодушевить. Муссолини не желает, чтобы итальянцы видели скорлупу от яиц, разбитых для его имперской яичницы. «О, mamma mia!» – вот слова, которые чаще всего различаешь в стонах раненых итальянцев. Это итальянское mamma-mia'ньe совсем не та русская матерщина, которая поднимает дух армии; это жалобное поминанье матери допустимо в армии лишь в известных пределах, иначе армия может развалиться, и уж Муссолини предусмотрительно следит за тем, чтобы подобные песни исполнялись тихо и без аккомпанемента. Если итальянский солдат получит сравнительно безболезненное ранение – в ягодицу, икру или мякоть бедра, – то он сохранит способность испытывать благородные чувства и патетически восклицать: «Дуче! Приветствую тебя, дуче! Идущие на смерть приветствуют тебя, дуче!» Но если пуля заденет нерв, раздробит кость, разворотит живот, дуче сразу вылетит из головы и солдат только будет твердить: «О, mamma mia!» Малярия, дизентерия и вши тоже не способствуют усилению патриотического пыла.
Но есть еще кое-что. Война в Африке имеет одну особенность, о которой дуче знает, но молчит. Речь идет о птицах.
В Эфиопии насчитывается пять пород птиц, делающих убитых и раненых своей добычей (есть еще один вид летающих, о нем разговор особый). Есть черно-белый ворон, который летает низко над землей и находит раненого или труп по запаху. Есть сарыч обыкновенный, он тоже летает невысоко и ориентируется как обонянием, так и зрением. Есть красноголовый маленький сап, похожий на худого индюшонка; этот летает сравнительно высоко и высматривает добычу. Есть громадный, омерзительный гриф с лысой головой и голой шеей, который парит па высоте, почти недоступной глазу; завидев неподвижно лежащего человека, он падает вниз, словно снаряд в перьях, со свистом рассекающий воздух, и вразвалку-вприпрыжку осторожно подбирается по земле к человеку, готовый клевать и мертвую, и живую плоть – была бы только она беззащитна. И еще есть большой безобразный марабу; он парит еще выше, откуда уже ничего не видно. Он наблюдает за грифами и бросается вниз, когда вниз бросаются грифы. Основных пород пять, но не меньше пятисот могильщиков слетаются, сбегаются и сползаются на одного раненого, если он лежит на открытом месте.
Ладно, мертвому все равно, ему не важно, что случится с его телом, но что делать раненому? Я видел, как за двадцать минут от убитой зебры не осталось ничего, кроме костей. А за ночь гиены с шакалами растащили, разгрызли и сожрали кости, так что утром даже места, где лежала зебра, нельзя было найти. А с трупом человека расправляются гораздо быстрее – он меньше и не защищен толстой шкурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Полет продолжается. Теперь круг над базар-вокзалом. Ветер надувает рубаху, над Южно-Российском летит голый человек в свисающем синем галстуке в белый горошек. Главарх пролетает над Приморской лестницей, над портом, над маяком и летит над заливом. Древний инстинкт гонит его над морем к теплым проливам, а потом к одному из одиссеевых островков Средиземного моря. Внизу ошеломленные пограничники на торпедном катере сопровождают летящего над ними обнаженного человека. «Гражданин в галстуке, вернитесь!» Выходят в открытое море. «Вернитесь, гражданин в галстуке!» Главарх летит к Босфору. «Предупреждаем: откроем огонь на поражение!» Главарх рвется к Дарданеллам. Его не решаются сбить.
Возможно, главарх долетел бы до цели, если бы поднялся повыше к лучам заходящего солнца. Слишком низко… Инстинкт рыболова-птеродактиля внезапно швыряет его вниз на стайку беззаботной кефали, рубаха трещит по швам от этой фигуры высшего пилотажа, главарх надает и пребольно ударяется головой о морскую поверхность в нейтральных водах. Пограничники вылавливают его за галстук, составляют протокол о нарушении морской государственной границы и отправляют в военный госпиталь. Там его навещают представители разных оборонных организаций. Их интересует: это как? Как это так? Не сможет ли главарх повторить эксперимент в тех же условиях? В разных условиях? При каких условиях? Но главарх молчит. Он уже не гордый главарх, а какая-то нелетающая птица – нет, не страус, не индюк, и даже не глупый пингвин, а какой-то снулый дрожащий петух с галстуком – лапки кверху, ножки врозь. Выйдя из госпиталя, он занимается черт те чем – месит глину в мастерских Худфонда, пишет буквы на афишах кинотеатра «Амурские волны», работает помощником приемщика стеклопосуды (в том самом складе, где умер Эрнст Неизвестный), собирает на пляже выброшенные волной монетки от прошлогодних курортников. На жизнь хватает.
Но вдруг бросит стеклопосуду, выскочит из приемного пункта, расставит руки, как самолетные крылья, и помчится через де'Рюжную, сбивая пешеходов и сея панику у колес машин. Добежит до угла де'Рибасовской, замашет крыльями и закудахчет: «Куда-куда-куда-куда-куда?»
Потом начинает срывать с себя рубаху, штаны, туфли и т.д. Местные обыватели в приемный пункт: «Ваш опять полетел!» Выходит старший приемщик и бережно уводит главарха отдыхать в логово стеклопосуды, где тот спит 36 часов подряд. Синий галстук в белый горошек всегда на нем. Завязан насмерть, не снять.
Зато хоть Синицу сняли и перевели на другую работу.
ГЛАВА 14. Советы итальянским солдатам, или кое-что из области орнитологии
Все толковое, что ему удалось написать, он выдумал сам.
Э. Хемингуэй
ВТОРОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЭРНЕСТО ХЕМИНГУЭЯ ПО РАДИОСТАНЦИИ «ЭХО ЭДЕМА»
– Смотрите, я вам объясню, что такое война, – сказал мне один итальянский капитан.
Он растопырил пальцы. Пламя свечи отбросило на стену их тень. Он начал с большого и назвал по порядку все пять пальцев: большой – sotto-tenente , указательный – tenente , средний – capitano , безымянный – maggiore и, наконец, мизинец – tenente-colonello .
– Вы уезжаете на войну sotto-tenente! – сказал капитан. – Вы возвращаетесь tenente-colonnello! Вот что такое война!»
«Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати», – вот что я скажу этому капитану. Итальянские солдаты, не верьте ему! Через Суэцкий канал недавно прошло шесть пароходов с 9476 больными и ранеными итальянскими солдатами с полей брани на границе Эфиопии с Офиром. Их везут не в Италию, а в один из госпиталей-концлагерей на островах в Средиземном море. Деморализовать итальянца так же легко, как и воодушевить. Муссолини не желает, чтобы итальянцы видели скорлупу от яиц, разбитых для его имперской яичницы. «О, mamma mia!» – вот слова, которые чаще всего различаешь в стонах раненых итальянцев. Это итальянское mamma-mia'ньe совсем не та русская матерщина, которая поднимает дух армии; это жалобное поминанье матери допустимо в армии лишь в известных пределах, иначе армия может развалиться, и уж Муссолини предусмотрительно следит за тем, чтобы подобные песни исполнялись тихо и без аккомпанемента. Если итальянский солдат получит сравнительно безболезненное ранение – в ягодицу, икру или мякоть бедра, – то он сохранит способность испытывать благородные чувства и патетически восклицать: «Дуче! Приветствую тебя, дуче! Идущие на смерть приветствуют тебя, дуче!» Но если пуля заденет нерв, раздробит кость, разворотит живот, дуче сразу вылетит из головы и солдат только будет твердить: «О, mamma mia!» Малярия, дизентерия и вши тоже не способствуют усилению патриотического пыла.
Но есть еще кое-что. Война в Африке имеет одну особенность, о которой дуче знает, но молчит. Речь идет о птицах.
В Эфиопии насчитывается пять пород птиц, делающих убитых и раненых своей добычей (есть еще один вид летающих, о нем разговор особый). Есть черно-белый ворон, который летает низко над землей и находит раненого или труп по запаху. Есть сарыч обыкновенный, он тоже летает невысоко и ориентируется как обонянием, так и зрением. Есть красноголовый маленький сап, похожий на худого индюшонка; этот летает сравнительно высоко и высматривает добычу. Есть громадный, омерзительный гриф с лысой головой и голой шеей, который парит па высоте, почти недоступной глазу; завидев неподвижно лежащего человека, он падает вниз, словно снаряд в перьях, со свистом рассекающий воздух, и вразвалку-вприпрыжку осторожно подбирается по земле к человеку, готовый клевать и мертвую, и живую плоть – была бы только она беззащитна. И еще есть большой безобразный марабу; он парит еще выше, откуда уже ничего не видно. Он наблюдает за грифами и бросается вниз, когда вниз бросаются грифы. Основных пород пять, но не меньше пятисот могильщиков слетаются, сбегаются и сползаются на одного раненого, если он лежит на открытом месте.
Ладно, мертвому все равно, ему не важно, что случится с его телом, но что делать раненому? Я видел, как за двадцать минут от убитой зебры не осталось ничего, кроме костей. А за ночь гиены с шакалами растащили, разгрызли и сожрали кости, так что утром даже места, где лежала зебра, нельзя было найти. А с трупом человека расправляются гораздо быстрее – он меньше и не защищен толстой шкурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89