Какой-то строительный блок висит. Не разберешь, ночь ли день – фонарь горит, значит, ночь или вечер. Но, может быть, и утро – дворник Родригес забыл потушить фонарь. Бутылка красного вина на столе. Графиня Л. К. уже похожа на простую заморенную Элку с типичными чертами Соньки, Верки, Катьки, Маньки и Файки, вместе взятых. Эта картина до 80-х годов висела в мадридском Прадо, потом какие-то эфиопы ее украли и тайно продали эфиопской социалистической хунте. Менгисту Хайле Мариам повесил ее в своем кабинете, чтобы помнить подробности раннего неудавшегося покушения на Муссолини – когда Гитлер еще прыгал ефрейтором на столе в мюнхенской пивной и размахивал граненой кружкой, Гамилькар со своей Узейро в особнячке на тихой окраине Бонцаниго готовили покушение на Бенито Муссолини. Их гнездышко мало чем напоминало кривую Люськину хату в севастопольской слободке. У Люськи стояли новый диван и запах милого невинного провинциального разврата, здесь же несло царской водкой, кристаллическим йодом и азотнокислым запахом террора. Разврат пах застиранными простынями, террор – нитроглицерином и глыной. Русская графиня-бомбистка готовила снаряды из пироксилина, азотной кислоты и какой-то вонючей глыны. Это называлось «начинять снаряды». Боялись случайного взрыва. Были сделаны три бомбы – первая, самая лучшая, предназначалась для Муссолини, вторую, похуже, передали в тюрьму для коммунистического побега Грамши и Тольятти, третью, самую надежную, графиня оставила для себя, на всякий случай.
Холод он везде холод, но зимний холод Италии не был похож на российский мороз, потому что в Италии нет культа мороза, культуры холода, узейро Кустодиева околевала от холода, куталась в шубу, камин дымил и не грел, а тут еще сиди обнаженной перед Модильяни – графиня давно уже не стеснялась мужчин, но так, голой, и копыта можно отбросить от холода.
День через день поближе к ночи к домику на горе взбирались какие-то поцарапанные эфиопы и всякие темные личности, похожие кто па Пушкина, кто па средиземноморских воров с «Лиульты Люси», а кто на русскую матросню с «Портвейна-Таврического». Сашко открывал им дверь, и они, по-английски ломая язык, проговаривали пароль:
– Monsieur N. N. teaches the french language on a new and easy system of rapid proficiency .
Сашко по– немецки отвечал:
– Sind sie ein Deutscher? И получал ответ:
– О, nein, mein Herr. Ich bin beinah ihr Landsmann, ich bin ein Pole .
Сашко по– испански кричал в темноту, будил графиню:
– Otro loco mas эфиоп, твою мать, явился!
Эфиопы, воры и матросня с «Портвейна-Таврического» приносили в домик бутылки, аптекарские сулеи, реторты, что-то стеклянное, деревянное, оловянное, что-то железное и подозрительное, какие-то мешки из дерюги, от которых в доме пахло говном и навозом. Сашку наконец-то поручили серьезное задание – отправили его в Рим, и он сидел с аккордеоном у пиццерии перед Венецианским дворцом, пел частушки, торговал eboun-травой и вел за дуче наружное наблюдение – что Муссолини, когда Муссолини, куда Муссолини?
Стаканчики,
Тараканчики!
Разбегаются клопы
По диванчику!
Сейчас в пиццерии за рюмкой тиринтини сидел политический эмигрант батька Махно со своим неизменным телохранителем Жириновским. Махно был седой, дрожащий, весь израненный, облысевший – свою длинногривую прическу он потерял в последнем бою, прорываясь из Украины на Запад через румынскую границу. Его синие глаза давно выцвели, они уже смотрели не куда-то вдаль, но в стол или бегали где-то под ногами . Он прорвался. Но был недоволен собой. Батька чуть не заплакал, услышав родные мотивы. Он узнал Сашка, приветливо помахал дрожащей рукой бывшему однополчанину, дал Жириновскому несколько лир, и тот бросил их хлопчику в мешок с eboun-травой.
– Пусть сыграет «Интернационал», – заказал батька. Сашка чуть не стошнило при этом слове.
– Что ты, Нестор Иваныч… – пугливо сказал Жириновский, оглядываясь по сторонам. – Фашисты кругом.
– Боишься? – ухмыльнулся Махно.
– Боюсь. За мальца боюсь, – ответил Жириновский. Жирный боров Муссолини не очень-то любил выбегать из своего загона, но иногда был труслив до храбрости. Сегодня в обеденный перерыв под охраной чернорубашечников дуче вышел на площадь выпить стаканчик вина, съесть горяченькую пиццу и пообщаться с итальянским народом. Тут он был уязвим. Сашко обалдел. Муссолини стоял перед ним, а у Сашка не было ни бомбы, ни кинжала. «У каждого своя карма и своя кучма», – хмуро и загадочно подумал Сашко.
– Ну, спой что-нибудь, – благосклонно сказал Муссолини и купил у Сашка кулечек с eboun-травой.
Сашко, чуть ли не рыгая, машинально заиграл «Вставай, проклятьем заклейменный».
– Мам-ма миа! – пробормотал Муссолини и вошел в пиццерию.
В эту пиццерию в разные времена иногда заходили перекусить сам папа римский, маршал Бадольо, Антонио Грамши и даже Пальмиро Тольятти. Все итальянцы любили ходить сюда. Они тоже любили слушать «Маруську», «Кирпичики», «Как на Дерибасовской». Коммунистический писатель Джанни Родари в виде показательной забастовки жил у пиццерии в большой пивной бочке. Мимо бочки проходили буржуазные сеньоры Помидоры, мафиозные доны Карлеоны и богемные музыканты Джузеппы Верди, смотрели па новоявленного Диогена. Муссолини тоже посмотрел на Джанни Родари, купил ему пиццу. «Работать, – сказал, – надо». Посоветовал ему добровольно угодить в тюрьму, если жить негде. «Фашизм – большая семья, – сказал Муссолини, – всем место найдется».
– Свободно, батька? – спросил Муссолини у батьки Махно.
– Сідай, дуче, – ответил батька, сделал знак Жириновскому, и тот слинял.
Муссолини грузно подсел к столу батьки Махно и заказал бутылку тиринтини и пиццу.
– Не пойму, батька, – покровительственно сказал дуче, насыщаясь и рассеянно оглядывая пиццерию, – кто ты такой есть, батька Махно? За что я предоставил тебе политическое убежище?
Сейчас Муссолини был толстожопым (sik! слова не выбросить) итальянским бюрократическим шкафом, Махно – маленьким украинским сраным (тоже не выбросишь) потертым веником. Муссолини не очень-то понимал, чем он рискует, – и правильно понимал – батька Махно был уже не тем артистом, который, переодевшись в женское платье, умел войти в дом когда-то обидевшего его польского полковника Ковальского, выпить с ним, а потом расстрелять его и всю семью. Не тот был батька Махно, не здесь был батька Махно.
– Сам не пойму. Вот почитай, – ответил Махно, вынул из кармана потертую вырезку из газеты «Всеукраїнські вєдомості» и протянул Муссолини. Тот облизал жирные пальцы, надел очки и прочитал:
«Неможливо з певністю сказати нічого навіть про таку відому постать у повстанськомуpyxoвi, як батько Махно. 3 оповщань одних він ідейнийaнapxicт, свідомий українець, з романтичним устроем свого війська, на зразок запорозького;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Холод он везде холод, но зимний холод Италии не был похож на российский мороз, потому что в Италии нет культа мороза, культуры холода, узейро Кустодиева околевала от холода, куталась в шубу, камин дымил и не грел, а тут еще сиди обнаженной перед Модильяни – графиня давно уже не стеснялась мужчин, но так, голой, и копыта можно отбросить от холода.
День через день поближе к ночи к домику на горе взбирались какие-то поцарапанные эфиопы и всякие темные личности, похожие кто па Пушкина, кто па средиземноморских воров с «Лиульты Люси», а кто на русскую матросню с «Портвейна-Таврического». Сашко открывал им дверь, и они, по-английски ломая язык, проговаривали пароль:
– Monsieur N. N. teaches the french language on a new and easy system of rapid proficiency .
Сашко по– немецки отвечал:
– Sind sie ein Deutscher? И получал ответ:
– О, nein, mein Herr. Ich bin beinah ihr Landsmann, ich bin ein Pole .
Сашко по– испански кричал в темноту, будил графиню:
– Otro loco mas эфиоп, твою мать, явился!
Эфиопы, воры и матросня с «Портвейна-Таврического» приносили в домик бутылки, аптекарские сулеи, реторты, что-то стеклянное, деревянное, оловянное, что-то железное и подозрительное, какие-то мешки из дерюги, от которых в доме пахло говном и навозом. Сашку наконец-то поручили серьезное задание – отправили его в Рим, и он сидел с аккордеоном у пиццерии перед Венецианским дворцом, пел частушки, торговал eboun-травой и вел за дуче наружное наблюдение – что Муссолини, когда Муссолини, куда Муссолини?
Стаканчики,
Тараканчики!
Разбегаются клопы
По диванчику!
Сейчас в пиццерии за рюмкой тиринтини сидел политический эмигрант батька Махно со своим неизменным телохранителем Жириновским. Махно был седой, дрожащий, весь израненный, облысевший – свою длинногривую прическу он потерял в последнем бою, прорываясь из Украины на Запад через румынскую границу. Его синие глаза давно выцвели, они уже смотрели не куда-то вдаль, но в стол или бегали где-то под ногами . Он прорвался. Но был недоволен собой. Батька чуть не заплакал, услышав родные мотивы. Он узнал Сашка, приветливо помахал дрожащей рукой бывшему однополчанину, дал Жириновскому несколько лир, и тот бросил их хлопчику в мешок с eboun-травой.
– Пусть сыграет «Интернационал», – заказал батька. Сашка чуть не стошнило при этом слове.
– Что ты, Нестор Иваныч… – пугливо сказал Жириновский, оглядываясь по сторонам. – Фашисты кругом.
– Боишься? – ухмыльнулся Махно.
– Боюсь. За мальца боюсь, – ответил Жириновский. Жирный боров Муссолини не очень-то любил выбегать из своего загона, но иногда был труслив до храбрости. Сегодня в обеденный перерыв под охраной чернорубашечников дуче вышел на площадь выпить стаканчик вина, съесть горяченькую пиццу и пообщаться с итальянским народом. Тут он был уязвим. Сашко обалдел. Муссолини стоял перед ним, а у Сашка не было ни бомбы, ни кинжала. «У каждого своя карма и своя кучма», – хмуро и загадочно подумал Сашко.
– Ну, спой что-нибудь, – благосклонно сказал Муссолини и купил у Сашка кулечек с eboun-травой.
Сашко, чуть ли не рыгая, машинально заиграл «Вставай, проклятьем заклейменный».
– Мам-ма миа! – пробормотал Муссолини и вошел в пиццерию.
В эту пиццерию в разные времена иногда заходили перекусить сам папа римский, маршал Бадольо, Антонио Грамши и даже Пальмиро Тольятти. Все итальянцы любили ходить сюда. Они тоже любили слушать «Маруську», «Кирпичики», «Как на Дерибасовской». Коммунистический писатель Джанни Родари в виде показательной забастовки жил у пиццерии в большой пивной бочке. Мимо бочки проходили буржуазные сеньоры Помидоры, мафиозные доны Карлеоны и богемные музыканты Джузеппы Верди, смотрели па новоявленного Диогена. Муссолини тоже посмотрел на Джанни Родари, купил ему пиццу. «Работать, – сказал, – надо». Посоветовал ему добровольно угодить в тюрьму, если жить негде. «Фашизм – большая семья, – сказал Муссолини, – всем место найдется».
– Свободно, батька? – спросил Муссолини у батьки Махно.
– Сідай, дуче, – ответил батька, сделал знак Жириновскому, и тот слинял.
Муссолини грузно подсел к столу батьки Махно и заказал бутылку тиринтини и пиццу.
– Не пойму, батька, – покровительственно сказал дуче, насыщаясь и рассеянно оглядывая пиццерию, – кто ты такой есть, батька Махно? За что я предоставил тебе политическое убежище?
Сейчас Муссолини был толстожопым (sik! слова не выбросить) итальянским бюрократическим шкафом, Махно – маленьким украинским сраным (тоже не выбросишь) потертым веником. Муссолини не очень-то понимал, чем он рискует, – и правильно понимал – батька Махно был уже не тем артистом, который, переодевшись в женское платье, умел войти в дом когда-то обидевшего его польского полковника Ковальского, выпить с ним, а потом расстрелять его и всю семью. Не тот был батька Махно, не здесь был батька Махно.
– Сам не пойму. Вот почитай, – ответил Махно, вынул из кармана потертую вырезку из газеты «Всеукраїнські вєдомості» и протянул Муссолини. Тот облизал жирные пальцы, надел очки и прочитал:
«Неможливо з певністю сказати нічого навіть про таку відому постать у повстанськомуpyxoвi, як батько Махно. 3 оповщань одних він ідейнийaнapxicт, свідомий українець, з романтичним устроем свого війська, на зразок запорозького;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89