Автор романа в заботах о композиции «Эфиопа» (так называемой «архитектонике»), отказавшись от идеи прямо ввести в текст изложение литературного эссе Сомерсета Моэма «Второе июля четвертого года», которое напрямую перекликается с «Эфиопом» и даже разъясняет его, считал абсолютно необходимым опубликовать это эссе в ПРОЛОГЕ романа, но т. к. относительно законное место ПРОЛОГА оказалось занято ПРЕДИСЛОВИЕМ, то в распоряжении автора остался один ЭПИЛОГ, который начнется после следующей ГЛАВЫ. Автор еще раз повторит мысль о принципе относительности в литературе, которую высказал в ПРЕДИСЛОВИИ:
«Когда я понял, – рассказывал Эйнштейн, – что человек, летящий с крыши, остается неподвижным относительно здания, во мне все оборвалось, со мною говорила сама Природа, мне захотелось залезть на крышу и провести этот эксперимент». Эйнштейн так и не прыгнул с крыши, чтобы проверить теорию относительности, но в литературе – почему бы не прыгнуть с крыши и не поставить рядом ПРОЛОГ с ЭПИЛОГОМ, которые все равно останутся неподвижны по отношению друг к другу.
Это эссе С. Моэма на английском языке с примечанием «для англичан, изучающих русский язык и литературу» и с подстрочным русским переводом было найдено в архивах КГБ в том же несгораемом сейфе с «Делом» Акимушкииа – Нуразбекова. Оно было приобщено к «Делу», потому что С. Моэм внес в биографию Чехова необходимые дополнения в свете ранее не известных и абсолютно неожиданных документов из Фонда Чехова в Лондоне, которые имеют прямое отношение к «Делу». Подстрочник был выполнен штатным переводчиком КГБ вполне добросовестно, автор «Эфиопа» лишь сократил его и литературно обработал. Цитаты из книги С. Моэма в дальнейшем не оговариваются, примечания переводчика (для высших чипов КГБ, иногда излишне простоватые и подробные, но всегда уважительные к Чехову) даются петитом в квадратных скобках {…}.
Гонорар – Сомерсету Моэму.
ГЛАВА 9. Мотор!
Заблудился я в небе – что делать.
О. Мандельштам
Гайдамака очнулся голым и отмытым от блевоты в какой-то теплой ванне и услышал над собой такие разговоры:
«Люсь, жалко тебе, что ли, ему дать? – говорил майор Нуразбеков. – Смотри, какая красота в ванне плавает! Если по справедливости, если по Фрейду – надо дать. Доктор прописал, Владимир Апполинариевич. Он проверил у Командира мотор – мотор нормально работает».
«Да я же не отказываюсь. Я с Командиром всегда с удовольствием. Но пусть и он со своей стороны зоологией пошевелит, – отвечала Люська. – Он же не стоит, а плавает».
«Ну вот, начинается! – недовольно сказал генерал Акимушкин. – Не шевелится у него зоология. А у тебя все есть для этого, все приспособлено, чтоб у мужика шевелилось. Не он не хочет, а ты не умеешь. Уволю!»
– Чрм… чрм… – прочмокал Гайдамака.
– Стоп, он, кажется, пришел в себя.
Над Гайдамакой склонились Люська, Нуразбеков и Акимушкин.
– Чер… Чер…
– Что, Командир?
– Чертыхается. Давайте, Командир, материтесь, облегчите душу!
– Чрнмрц… – силился сказать Гайдамака.
– Что? Что он говорит? – спросил Акимушкип.
– Фтбл мтч чримрц дпм…
– Что? Что он говорит?
– Все в порядке, Командир, – ответил Нуразбеков. – Матч смерти уже закончился. Три-три. Блохин два гола забил.
– Дался ему этот футбол! – с досадой сказал Акимушкин.
– Ничего, хорошо. Футбол – это воля к жизни.
– Ну, Сашко?… Вставай, поднимайся, рабочий парод! – сказала Люська.
Гайдамаку чуть опять не стошнило.
– В какой вы реальности, Командир? – спросил майор
Нуразбеков.
– На взлет! – пробормотал Гайдамака.
– Вот это разговор! – воскликнул майор Нуразбеков. – Передать по селектору: «Командир приказал: па взлет!» Когда взлетаем, Командир?
– В 21:43, когда Луна взойдет над морем, – пробормотал Гайдамака, абсолютно не соображая, что он говорит.
– Наконец-то! – вскричал генерал Акимушкин. – Где Семэн и Мыкола?! Тащите Командира в люкс!
Гайдамака чувствовал, как его бережно вынимают из ванны, надевают па него теплый махровый халат и то ли ведут, то ли несут по коридору.
– Чому ты такый дурный? – слышал он голоса, как из другого мира.
– Тому що багато думаю.
– Отставить разговорчики! – приказал генерал Акимушкин. – Ну, Люсьена Михайловна, теперь все в ваших руках.
Гайдамаку ввели в комнату с двумя скособоченными окошками, земляным полом, с ободранными обоями на стенах и уложили на дореволюционный кожаный диван с зеркальными прибамбасами. Он уставился на фотографии императрицы Марии Федоровны и Победоносцева.
– Опять потерял реальность… – сказал Нуразбеков.
– А теперь: пошли все вон! – приказала Люська.
И все, кроме Люськи, на цыпочках вышли из комнаты.
– Это ты, Люська? – неуверенно спросил Гайдамака.
– Садись, Командир, – сказала Люська.
– Мы где, Люська? В Севастополе, что ли?
– Садись. Снимай халат. Снимай, снимай. Потом ложись. Полежим. Поспишь. Потом поднимемся. Лететь надо.
Гайдамака сел, вылез из халата, опять лег. Люська перевернулась у него перед глазами, платье сползло с нее, как на американской авторучке, и ему открылся вид на Мадрид – она осталась в чем мать родила со всеми своими обнаженными украшениями.
– Ты что, командир, меня не помнишь? – спросила Люська, впиваясь коготками в его интимные подробности.
Гайдамака вздрогнул.
Он вспомнил Люську. «Траханьки», – говаривал Гайдамака в реальности (ОСЕФ) А. В той реальности он любил это дело, но велосипед – как конь, как женщина, как водка, как всякое серьезное дело – требовал полной отдачи, надо было выбирать: траханьки, водку или велосипед, а Гайдамака уже не тянул сразу па столько фронтов, завалы лбом об асфальт давали о себе знать. Он вспомнил, как Люська его спасла. Однажды ночью остановилось сердце. Он уже лежал бездыханный. Люська выбежала на балкон и вызвала без телефона «скорую помощь» – кричала на весь Гуляй-град: «Горим! Пожар!» Пожарники приехали минут через пять, на удивление трезвые, узнали Гайдамаку и спасли – сделали искусственное дыхание и (главное) налили сто пятьдесят.
– Помню. Вспоминаю… – сказал Гайдамака, напрягаясь всеми фибрами, чтобы помочь Люське.
– Не напрягайся, лежи спокойно. Все у тебя получится, уже получается. Смотри, какой красавец! А себя ты помнишь, Командир?
– Плохо помню, – пробормотал он.
– Провалы в памяти? Черные дыры?
– Да. Пил по-черному.
– Не вспоминай, лежи спокойно. Сейчас он за тебя все вспомнит, у него своя голова есть.
Люська гуляла коготками снизу-доверху, сверху-донизу но гайдамакиному громоотводу, заряжая его энергией {автор напоминает, что намерен оставаться в рамках приличия даже в самых пикантных ситуациях}, и он уже поднимался – поднимался слабо, мучительно, как утром в понедельник поднимается перепивший в праздники уважающий себя работник, которому пора на работу, которому сегодня обязательно надо быть на работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89