Ольга заплакала и налила мужу полную рюмку. Спирт неожиданно хорошо подействовал, пульс восстановился, негр с бульдогом исчезли, Чехов уснул. Случилось чудо, в ночь с 1 на 2 июля 1904 года произошел переломный момент в смертельной болезни. Утром дела пошли на поправку, врач удивленно развел руками – этих русских не поймешь, а Чехов, очнувшись, слабо пошутил: «Что для русского здорово, для немца – смерть».
Что же случилось в эту ночь? Чудесное исцеление или природное, по редчайшее совпадение множества случайных обстоятельств – целебный воздух Баденвейлера, рюмка чистого спирта, бестолковый врач-немец, видение негра в тельняшке, бросок и укус крылатого бульдога – целебная слюна или, наоборот, яд от его клыков спасли больного? Был ли этот негр ангелом-хранителем Чехова? Вот что еще поразительно: в эту же ночь на второе июля четвертого года в Москве умер от туберкулеза друг Чехова, молодой, но уже очень известный русский писатель Алексей Пешков-Горький, «bourevestnik revouluthii» {предвестник революции}, как оценивали его современники. У них осталось впечатление, что КТО-ТО в ту ночь стоял перед трудным выбором, разменивал, сомневался – кого оставить, кого забрать, кто здесь нужнее: предвестник революции или земский врач? Мистика или совпадение? Алексей Пешков так и остался в истории русской литературы молодым романтическим писателем, преждевременно сошедшим в могилу на самом взлете, а Чехов остался жить.
Чем вызвано столь трепетное отношение интеллигенции к личности Чехова? Безусловно, высочайшим писательским мастерством – но не только. Я внимательно разглядывал его фотографии. В самом деле, «Чеховых было много». Вот сонный студент с одутловатым лицом, вот простой деревенский парень с голубыми глазами, вот хитрый богатырь, похожий на васнецовского Алешу Поповича, а вот замордованный пациентами земский врач. Поражает, что некоторые портреты молодого Чехова удивительно похожи на изображения Иисуса Христа – худощавый молодой человек с высоким лбом, усами и бородкой, длинными волосами. В Чехове мы ощущаем какую-то высшую тайну, о его миссии в истории человечества ничего не говорилось, – наверное, потому, что слово «миссия» к Чехову мало подходит. Верил ли Чехов в Бога, в потусторонний мир? Кажется, пет. Не верил. Веру в Бога ему в детстве отбил религиозный отец. Но иногда сомневался. Иван Бунин вспоминал, что Чехов «много раз старательно, твердо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме – сущий вздор. Но в другом настроении еще тверже говорил противоположное: „Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие – факт“. Смерть, жизнь, бессмертие. Чехов вроде бы допускал возможность двух противоположных решений.
День 2 июля 1904 года навсегда остался в памяти Чехова. Им уже был написан «сюрреалистический» {Чехов посмеивался над литературоведческими терминам} рассказ «Черный монах», в котором главного героя преследует видение какого-то монаха в черной сутане, предвестника смерти. Подобным видением для самого Чехова стал негр в тельняшке, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем с печаткой «С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ» па указательном пальце и трубкой в зубах. Негр-матрос с черным летающим бульдогом на плече появлялся обычно в дни обострения болезни, пугал его, но и вызывал острый интерес до конца жизни.
ГЛАВА 13. Экологически чистая страница
А сверх всего, сын мой, остерегись: много книг писать – конца не будет, и много читать – утомительно для плоти.
Экклесиаст
ГЛАВА 14. От винта!
Я не боюсь мнения неискушенных читателей, но все же прошу их щадить мой роман – моим намерением было переходить от шуток к серьезному и наоборот – от серьезного к шуткам.
И. Соресбергский, епископ Лиона
Гайдамака открыл глаза.
– Ну, отямився , Командир? – спросила Люська. – Оттянулся?
В потолке над его головой зияла здоровенная дыра, суперцементный потолок был разрушен какой-то офиногенной силой, куски суперцемента валялись на полу, на его животе, на диване.
– Люсь!…
– Ась?
– Что произошло?
Он был весь в цементной пыли, Люська – тоже. Она, вся довольная и ублаготворенная, сидела в кресле, накрывшись зеленым одеялом, икала и курила «Мальборо». Гайдамаке никогда так не было хорошо и спокойно.
– Кажется, потолок обвалился, – сказал Гайдамака.
– Точно, обвалился, – сказала Люська.
– Люся, мы где?
– В звезде.
– Не ругайся, Люся, – усмехнулся Гайдамака. – Не оскверняй рот и влагалище.
Люська захохотала. Командир шутил! Наконец-то Командир был в форме!
– Все вернулись? – спросил Гайдамака.
– Никто не уходил. Ждут вас.
– Что бы мне надеть?
– А хоть голым ходи.
– Время есть?
– Еще полчаса.
– Много. Я еще полежу.
Гайдамака встал, отряхнул, вытрусил от цементной пыли махровый халат, надел и опять улегся на диван.
– Мы где…
– В дыре…
– Мы в какой реальности?
– Тебе это важно?
– Не важно. Все проверили? Никого не осталось? Элка где?
– Уже там. Знаешь, как бабы на метле летают? Это вам, мужикам, хорошо на переднем пропеллере летать. А нам? Засовываем метлу себе в… и от винта!
– Знаю.
– Нуразбеков все проверил – никого из нас не было.
– Откуда же мы взялись? Откуда что взялось? Что они будут о нас думать?
– В каком смысле? В биологическом?
– Пусть в биологическом.
– Мы были, каждый из нас был. Но вы, Командир, погибли под Киевом в 41-м году. Вы сапером были, вспомните. Мосты взрывали. Нуразбеков же – служил у батьки Махно, моя судьба после Донбасса вообще неизвестна – лень было архивы переворачивать.
И я там була,
Вуголь добувала,
Колы б не собственна дыра,
З голоду б пропала.
– Ну?
– Не было Гуляй-града. И нету. Никто не знает и не помнит такого города. Ни прописки вашей нету, пи Элеоноры Кустодиевой вашей нету, ни первого секретаря Шепилова – никогда не было. Не было таковых. Паспорт у вас настоящий, по вот вы родились и прописаны в Гуляй-граде, а такого города не существует. Его нет на карте. Нет на карте Украины. Нет на карте России. Нет на карте Союза. Вам некуда возвращаться. Автобуса в Гуляй-град нет. Нету его в расписании одесского автовокзала. Нет в природе. Кто там у вас районный прокурор? Андрей Януарьевич Вышинский? Руководитель московских процессов, что ли? Да он же умер черт знает когда, за год до Джугашвили!
Гайдамака слушал.
– А Трясогуз? – вспомнил он. – Спросите Ваньку Трясогуза! Он из Гуляя, он подтвердит.
– И Трясогуза тоже нет. Нет его в вытрезвителе.
– Вы его вызывали? Вы с ним говорили? Я помню – я с ним утром в бадэге коньяк пил! Вы его в вытрезвитель отправили!
– Нету.
– Надьку-винарщицу допросите! Она на него орала, она его хорошо запомнила.
– Не помнит, дура! – усмехнулась Люська.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Что же случилось в эту ночь? Чудесное исцеление или природное, по редчайшее совпадение множества случайных обстоятельств – целебный воздух Баденвейлера, рюмка чистого спирта, бестолковый врач-немец, видение негра в тельняшке, бросок и укус крылатого бульдога – целебная слюна или, наоборот, яд от его клыков спасли больного? Был ли этот негр ангелом-хранителем Чехова? Вот что еще поразительно: в эту же ночь на второе июля четвертого года в Москве умер от туберкулеза друг Чехова, молодой, но уже очень известный русский писатель Алексей Пешков-Горький, «bourevestnik revouluthii» {предвестник революции}, как оценивали его современники. У них осталось впечатление, что КТО-ТО в ту ночь стоял перед трудным выбором, разменивал, сомневался – кого оставить, кого забрать, кто здесь нужнее: предвестник революции или земский врач? Мистика или совпадение? Алексей Пешков так и остался в истории русской литературы молодым романтическим писателем, преждевременно сошедшим в могилу на самом взлете, а Чехов остался жить.
Чем вызвано столь трепетное отношение интеллигенции к личности Чехова? Безусловно, высочайшим писательским мастерством – но не только. Я внимательно разглядывал его фотографии. В самом деле, «Чеховых было много». Вот сонный студент с одутловатым лицом, вот простой деревенский парень с голубыми глазами, вот хитрый богатырь, похожий на васнецовского Алешу Поповича, а вот замордованный пациентами земский врач. Поражает, что некоторые портреты молодого Чехова удивительно похожи на изображения Иисуса Христа – худощавый молодой человек с высоким лбом, усами и бородкой, длинными волосами. В Чехове мы ощущаем какую-то высшую тайну, о его миссии в истории человечества ничего не говорилось, – наверное, потому, что слово «миссия» к Чехову мало подходит. Верил ли Чехов в Бога, в потусторонний мир? Кажется, пет. Не верил. Веру в Бога ему в детстве отбил религиозный отец. Но иногда сомневался. Иван Бунин вспоминал, что Чехов «много раз старательно, твердо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме – сущий вздор. Но в другом настроении еще тверже говорил противоположное: „Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие – факт“. Смерть, жизнь, бессмертие. Чехов вроде бы допускал возможность двух противоположных решений.
День 2 июля 1904 года навсегда остался в памяти Чехова. Им уже был написан «сюрреалистический» {Чехов посмеивался над литературоведческими терминам} рассказ «Черный монах», в котором главного героя преследует видение какого-то монаха в черной сутане, предвестника смерти. Подобным видением для самого Чехова стал негр в тельняшке, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем с печаткой «С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ» па указательном пальце и трубкой в зубах. Негр-матрос с черным летающим бульдогом на плече появлялся обычно в дни обострения болезни, пугал его, но и вызывал острый интерес до конца жизни.
ГЛАВА 13. Экологически чистая страница
А сверх всего, сын мой, остерегись: много книг писать – конца не будет, и много читать – утомительно для плоти.
Экклесиаст
ГЛАВА 14. От винта!
Я не боюсь мнения неискушенных читателей, но все же прошу их щадить мой роман – моим намерением было переходить от шуток к серьезному и наоборот – от серьезного к шуткам.
И. Соресбергский, епископ Лиона
Гайдамака открыл глаза.
– Ну, отямився , Командир? – спросила Люська. – Оттянулся?
В потолке над его головой зияла здоровенная дыра, суперцементный потолок был разрушен какой-то офиногенной силой, куски суперцемента валялись на полу, на его животе, на диване.
– Люсь!…
– Ась?
– Что произошло?
Он был весь в цементной пыли, Люська – тоже. Она, вся довольная и ублаготворенная, сидела в кресле, накрывшись зеленым одеялом, икала и курила «Мальборо». Гайдамаке никогда так не было хорошо и спокойно.
– Кажется, потолок обвалился, – сказал Гайдамака.
– Точно, обвалился, – сказала Люська.
– Люся, мы где?
– В звезде.
– Не ругайся, Люся, – усмехнулся Гайдамака. – Не оскверняй рот и влагалище.
Люська захохотала. Командир шутил! Наконец-то Командир был в форме!
– Все вернулись? – спросил Гайдамака.
– Никто не уходил. Ждут вас.
– Что бы мне надеть?
– А хоть голым ходи.
– Время есть?
– Еще полчаса.
– Много. Я еще полежу.
Гайдамака встал, отряхнул, вытрусил от цементной пыли махровый халат, надел и опять улегся на диван.
– Мы где…
– В дыре…
– Мы в какой реальности?
– Тебе это важно?
– Не важно. Все проверили? Никого не осталось? Элка где?
– Уже там. Знаешь, как бабы на метле летают? Это вам, мужикам, хорошо на переднем пропеллере летать. А нам? Засовываем метлу себе в… и от винта!
– Знаю.
– Нуразбеков все проверил – никого из нас не было.
– Откуда же мы взялись? Откуда что взялось? Что они будут о нас думать?
– В каком смысле? В биологическом?
– Пусть в биологическом.
– Мы были, каждый из нас был. Но вы, Командир, погибли под Киевом в 41-м году. Вы сапером были, вспомните. Мосты взрывали. Нуразбеков же – служил у батьки Махно, моя судьба после Донбасса вообще неизвестна – лень было архивы переворачивать.
И я там була,
Вуголь добувала,
Колы б не собственна дыра,
З голоду б пропала.
– Ну?
– Не было Гуляй-града. И нету. Никто не знает и не помнит такого города. Ни прописки вашей нету, пи Элеоноры Кустодиевой вашей нету, ни первого секретаря Шепилова – никогда не было. Не было таковых. Паспорт у вас настоящий, по вот вы родились и прописаны в Гуляй-граде, а такого города не существует. Его нет на карте. Нет на карте Украины. Нет на карте России. Нет на карте Союза. Вам некуда возвращаться. Автобуса в Гуляй-град нет. Нету его в расписании одесского автовокзала. Нет в природе. Кто там у вас районный прокурор? Андрей Януарьевич Вышинский? Руководитель московских процессов, что ли? Да он же умер черт знает когда, за год до Джугашвили!
Гайдамака слушал.
– А Трясогуз? – вспомнил он. – Спросите Ваньку Трясогуза! Он из Гуляя, он подтвердит.
– И Трясогуза тоже нет. Нет его в вытрезвителе.
– Вы его вызывали? Вы с ним говорили? Я помню – я с ним утром в бадэге коньяк пил! Вы его в вытрезвитель отправили!
– Нету.
– Надьку-винарщицу допросите! Она на него орала, она его хорошо запомнила.
– Не помнит, дура! – усмехнулась Люська.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89