.. м-ме... перегорела! Я так не
играю, что за игры -- в темноте?! -- заявил мой мучитель. -- Ударчик за мной.
Тюхин...
И Рихард Иоаннович мягко, но властно подхватил меня под локоток и, как тогда, в
подвале, в самом начале моих бесконечных злоключений, повел меня, униженного и
оскорбленного, страдающего, как вам известно, куриной слепотой и проклятой
слабохарактерностью, куда-то прочь, прочь от невиданного позора...
О!.. О, если бы вы знали, если бы вы только представить себе могли! Я
решительным образом ничего не видел. Дважды я задевал рукой, по-слепчески
простертой вперед, какую-то посуду. Один раз рука моя так и вмялась во что-то
теплое, пугающее большое. Темнота взвизгнула, хохотнула. Щеку мою ожгла
дружеская затрещина.
-- Молодцом, Тюхин! -- одобрил Рихард Иоганнович. -- Как всегда, ухватили самую
суть!
Где-то впереди раздалось лошадиное ржание. "Товарищ комбат!" -- екнуло мое
несчастное сердце. Что ж, и на этот раз я не ошибся. Мы куда-то вошли. "Мене,
текел, упарсин!" -- шепнул мой поводырь, и я тотчас же прозрел.
Мы стояли у буфетной стойки столовой комнаты. В двух шагах, за освещенным
свечами столиком маячили взметнувшиеся при виде нас и взявшие руки по швам
товарищи Хапов, Кикимонов, Копец (все подполковники) и товарищ майор Василий
Максимович Лягунов.
-- Вольно, вольно, господа заговорщики! -- снисходительно приветствовал их
Рихард Иоганнович, и, заложив одну руку за спину, а другую за борт кителя,
направился к служебному столику на двоих у окошка.
-- Ах да! -- внезапно остановившись на полпути, воскликнул он. -- Прошу любить
и жаловать: это Тюхин, мой ассистент. Помните я давеча предупреждал вас?.. Да
вы садитесь, садитесь, в ногах... м-ме... правды нет, как, впрочем, и во всем
прочем.
Я оцепенел, как кролик, на которого уставились сразу четыре отгороженных
стеклом террариума удава. "Господи, Господи, Господи! -- запульсировало в
мозгу, -- и чего он там, мерзавец, наговорил обо мне?.."
Товарищи офицеры, к счастью, рассиживаться в служебное время не стали. Подняв
опрокинутые стулья, они дружно заторопились по делам, причем каждый счел своим
долгом пожать мне руку перед выходом.
-- Как же!.. Честь имею -- Хапов!.. Можно просто -- Афанасий, -- моргая белыми
свинячьими ресницами, отрекомендовался бригадный начхоз.
Промелькнул весь бледный, спавший с лица начфин Кикимонов. Рука у него была
мокрая, губы тряслись.
Копец, попутно пощупав мой пульс, заглянул мне в глаза, попросил раскрыть рот и
сказать "а-а".
-- Изжоги, отрыжки воздухом нет? -- бережно дотронувшись до моего живота,
справился он.
Товарищ комбат, сверкнув золотой фиксой, радостно оскалился, гоготнул в кулак,
дружески потрепал меня за плечо.
-- Ловко это вы нас из ведра, -- загундел он, не сводя с меня теплого
отеческого взора. -- С ног и до головы включительно!.. На вечернем построении
будете?.. Это хорошо, это заслуживает!.. Какие-нибудь распоряжения по батарее
будут?
Поснимав фуражки с вешалки, они на цыпочках, почтительно оглядываясь на
засмотревшегося в окно Рихарда Иоганновича, удалились.
О, белая, в складочках скатерка, тугие, крахмальные, куклуксклановскими
колпаками, салфетки, мельхиоровые приборы, ромашки в хрустальной вазочке,
дымящееся жаркое на фарфоровой, с золотыми вензельками, тарелке, две порции
масла, компот!.. Из окна открывался вид на туманный, подсвеченный фонарями и
небесными сполохами, плац с марширующим под барабан музыкантским взводом:
"Р-ряды сдвой! Раз-два!.. Правое плечо вперед шаго-ом арш!.." Вот и я так же --
два с половиной года: "Ы-рас! Ы-рас! Ы-рас-тфа-три-и!.." Господи, да неужто не
приснилось, неужто и вправду было?! Вон там, у клуба, майор Лягунов приказал
натянуть проволоку "на высоте 25 --30 сантиметров от плоскости земли", это
чтобы не сачковали, такие-сякие, чтобы тянули носочки! Товарищ комбат лично
ложился на бетон и, придирчиво соизмеряя, утробно стонал: "Выше, выше ногу,
мазурик! Еще выше!.. Вот так!" Однажды вечером, торопясь в кино, Василий
Максимыч ненароком зацепился в темноте за незримую препону и упал на бетон,
получив тяжелое сотрясение. Проволоку мы, разумеется, тут же сняли, а он,
вернувшись из госпиталя, про нее почему-то даже и не вспомнил... Вон там, у
трибуны, недоуменно поигрывая своей бородавкой на лбу, старшина пожелал
поглазеть на мою, еще не выдранную Митькой. И я сел на бетонку, я стянул сапог
и, размотав портянку, сунул пятку под самый старшинский нос: "Вона, видите
какая здоровенная!" И товарищ старшина, брезгливо принюхавшись, пробурчал:
"Нугу нада чаще мыть, рудувуй Мы!" С тех пор и мою, все мою, мою и мою
зачем-то, как закашпированный, а вымыв и вытерев, нет-нет да и шепчу: "Нуга,
нуга все это, Иона Варфоломеевич, по самую шею отчекрыженная хирургом, с
бородавкой на пятке, нуга!.." А как маршировали мы здесь по праздникам! "К
торжественному маршу! Па-батарейно! На одного линейного дистанции!.." Господи,
до сих пор мороз по коже! "Бат-тарея!" И печатая шаг, да так, что по всей
Европе дребезжали оконные стекла, елки зеленые! -- с автоматами на груди мы
проходили мимо взявшего под козырек на трибуне бати, полковника Федорова.
"Равнение на пра-у!.. И-и-и -- раз!" -- стошейный взмет, двухсотподошвое --
чах!чах!чах!чах! И его, батино, басистое, на весь, бля, испуганно притихший
континент: "Молодцы, связисты!" "Служ... Свет... Сьюз!" И такое счастье, такое
молодое, лопоухое, безоглядное, беззаветное! И хоть в огонь, хоть в полымя,
хоть на Кубу добровольцем!.. Ведь было же, всем святым в себе клянусь было!..
Эй, Колюня, если еще слышишь меня, -- подп...подтверди!..
-- Все рефлексируете, друг мой? -- катая хлебный шарик, задумчиво вопросил мой
неизбывный товарищ по несчастьям.
-- Сполохи-то, сполохи какие! Прямо как под Кингисеппом! -- прошептал я. -- Как
на войне, только канонады не хватает...
-- Парадигма Амнезиана. Тут всегда так: туманно, вспышечно, этакими
спорадическими проблесками. Это что, Тюхин! Следующая станция -- Парадигма
Трансформика, вот там повеселимся от души! Или наплачемся. Это уж как
повезет.
-- И... и много их?
-- Парадигм? Как у дурака махорки -- несчетно, Тюхин! Парадигму Четвертой
Пуговицы вы уже лицезрели, а есть еще Парадигмы Эмпирея, Каприччиозо,
Перипатетика, Примитивика, Мфуси...
-- Мфуси?! -- вздрогнул я.
-- Мфуси, Мфуси, батенька. Парадигма Мфуси-бис с перпендикулярным ей миром
Малой Лемурии. Как же -- бывал-с, и неоднократно...
-- Так мы что -- мы летим, что ли?!
-- Еще как летим! А вы что не чувствуете этакого подсасывания в желудке,
точнее, под ложечкой?
-- А я думал это с голодухи, думал -- опять, как тогда, язва... Так вот оно
что!.. Значит, летим...
-- В Тартарары, несусветный вы мой! -- Лицо Рихарда Иоганновича озарилось
небесным багрянцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
играю, что за игры -- в темноте?! -- заявил мой мучитель. -- Ударчик за мной.
Тюхин...
И Рихард Иоаннович мягко, но властно подхватил меня под локоток и, как тогда, в
подвале, в самом начале моих бесконечных злоключений, повел меня, униженного и
оскорбленного, страдающего, как вам известно, куриной слепотой и проклятой
слабохарактерностью, куда-то прочь, прочь от невиданного позора...
О!.. О, если бы вы знали, если бы вы только представить себе могли! Я
решительным образом ничего не видел. Дважды я задевал рукой, по-слепчески
простертой вперед, какую-то посуду. Один раз рука моя так и вмялась во что-то
теплое, пугающее большое. Темнота взвизгнула, хохотнула. Щеку мою ожгла
дружеская затрещина.
-- Молодцом, Тюхин! -- одобрил Рихард Иоганнович. -- Как всегда, ухватили самую
суть!
Где-то впереди раздалось лошадиное ржание. "Товарищ комбат!" -- екнуло мое
несчастное сердце. Что ж, и на этот раз я не ошибся. Мы куда-то вошли. "Мене,
текел, упарсин!" -- шепнул мой поводырь, и я тотчас же прозрел.
Мы стояли у буфетной стойки столовой комнаты. В двух шагах, за освещенным
свечами столиком маячили взметнувшиеся при виде нас и взявшие руки по швам
товарищи Хапов, Кикимонов, Копец (все подполковники) и товарищ майор Василий
Максимович Лягунов.
-- Вольно, вольно, господа заговорщики! -- снисходительно приветствовал их
Рихард Иоганнович, и, заложив одну руку за спину, а другую за борт кителя,
направился к служебному столику на двоих у окошка.
-- Ах да! -- внезапно остановившись на полпути, воскликнул он. -- Прошу любить
и жаловать: это Тюхин, мой ассистент. Помните я давеча предупреждал вас?.. Да
вы садитесь, садитесь, в ногах... м-ме... правды нет, как, впрочем, и во всем
прочем.
Я оцепенел, как кролик, на которого уставились сразу четыре отгороженных
стеклом террариума удава. "Господи, Господи, Господи! -- запульсировало в
мозгу, -- и чего он там, мерзавец, наговорил обо мне?.."
Товарищи офицеры, к счастью, рассиживаться в служебное время не стали. Подняв
опрокинутые стулья, они дружно заторопились по делам, причем каждый счел своим
долгом пожать мне руку перед выходом.
-- Как же!.. Честь имею -- Хапов!.. Можно просто -- Афанасий, -- моргая белыми
свинячьими ресницами, отрекомендовался бригадный начхоз.
Промелькнул весь бледный, спавший с лица начфин Кикимонов. Рука у него была
мокрая, губы тряслись.
Копец, попутно пощупав мой пульс, заглянул мне в глаза, попросил раскрыть рот и
сказать "а-а".
-- Изжоги, отрыжки воздухом нет? -- бережно дотронувшись до моего живота,
справился он.
Товарищ комбат, сверкнув золотой фиксой, радостно оскалился, гоготнул в кулак,
дружески потрепал меня за плечо.
-- Ловко это вы нас из ведра, -- загундел он, не сводя с меня теплого
отеческого взора. -- С ног и до головы включительно!.. На вечернем построении
будете?.. Это хорошо, это заслуживает!.. Какие-нибудь распоряжения по батарее
будут?
Поснимав фуражки с вешалки, они на цыпочках, почтительно оглядываясь на
засмотревшегося в окно Рихарда Иоганновича, удалились.
О, белая, в складочках скатерка, тугие, крахмальные, куклуксклановскими
колпаками, салфетки, мельхиоровые приборы, ромашки в хрустальной вазочке,
дымящееся жаркое на фарфоровой, с золотыми вензельками, тарелке, две порции
масла, компот!.. Из окна открывался вид на туманный, подсвеченный фонарями и
небесными сполохами, плац с марширующим под барабан музыкантским взводом:
"Р-ряды сдвой! Раз-два!.. Правое плечо вперед шаго-ом арш!.." Вот и я так же --
два с половиной года: "Ы-рас! Ы-рас! Ы-рас-тфа-три-и!.." Господи, да неужто не
приснилось, неужто и вправду было?! Вон там, у клуба, майор Лягунов приказал
натянуть проволоку "на высоте 25 --30 сантиметров от плоскости земли", это
чтобы не сачковали, такие-сякие, чтобы тянули носочки! Товарищ комбат лично
ложился на бетон и, придирчиво соизмеряя, утробно стонал: "Выше, выше ногу,
мазурик! Еще выше!.. Вот так!" Однажды вечером, торопясь в кино, Василий
Максимыч ненароком зацепился в темноте за незримую препону и упал на бетон,
получив тяжелое сотрясение. Проволоку мы, разумеется, тут же сняли, а он,
вернувшись из госпиталя, про нее почему-то даже и не вспомнил... Вон там, у
трибуны, недоуменно поигрывая своей бородавкой на лбу, старшина пожелал
поглазеть на мою, еще не выдранную Митькой. И я сел на бетонку, я стянул сапог
и, размотав портянку, сунул пятку под самый старшинский нос: "Вона, видите
какая здоровенная!" И товарищ старшина, брезгливо принюхавшись, пробурчал:
"Нугу нада чаще мыть, рудувуй Мы!" С тех пор и мою, все мою, мою и мою
зачем-то, как закашпированный, а вымыв и вытерев, нет-нет да и шепчу: "Нуга,
нуга все это, Иона Варфоломеевич, по самую шею отчекрыженная хирургом, с
бородавкой на пятке, нуга!.." А как маршировали мы здесь по праздникам! "К
торжественному маршу! Па-батарейно! На одного линейного дистанции!.." Господи,
до сих пор мороз по коже! "Бат-тарея!" И печатая шаг, да так, что по всей
Европе дребезжали оконные стекла, елки зеленые! -- с автоматами на груди мы
проходили мимо взявшего под козырек на трибуне бати, полковника Федорова.
"Равнение на пра-у!.. И-и-и -- раз!" -- стошейный взмет, двухсотподошвое --
чах!чах!чах!чах! И его, батино, басистое, на весь, бля, испуганно притихший
континент: "Молодцы, связисты!" "Служ... Свет... Сьюз!" И такое счастье, такое
молодое, лопоухое, безоглядное, беззаветное! И хоть в огонь, хоть в полымя,
хоть на Кубу добровольцем!.. Ведь было же, всем святым в себе клянусь было!..
Эй, Колюня, если еще слышишь меня, -- подп...подтверди!..
-- Все рефлексируете, друг мой? -- катая хлебный шарик, задумчиво вопросил мой
неизбывный товарищ по несчастьям.
-- Сполохи-то, сполохи какие! Прямо как под Кингисеппом! -- прошептал я. -- Как
на войне, только канонады не хватает...
-- Парадигма Амнезиана. Тут всегда так: туманно, вспышечно, этакими
спорадическими проблесками. Это что, Тюхин! Следующая станция -- Парадигма
Трансформика, вот там повеселимся от души! Или наплачемся. Это уж как
повезет.
-- И... и много их?
-- Парадигм? Как у дурака махорки -- несчетно, Тюхин! Парадигму Четвертой
Пуговицы вы уже лицезрели, а есть еще Парадигмы Эмпирея, Каприччиозо,
Перипатетика, Примитивика, Мфуси...
-- Мфуси?! -- вздрогнул я.
-- Мфуси, Мфуси, батенька. Парадигма Мфуси-бис с перпендикулярным ей миром
Малой Лемурии. Как же -- бывал-с, и неоднократно...
-- Так мы что -- мы летим, что ли?!
-- Еще как летим! А вы что не чувствуете этакого подсасывания в желудке,
точнее, под ложечкой?
-- А я думал это с голодухи, думал -- опять, как тогда, язва... Так вот оно
что!.. Значит, летим...
-- В Тартарары, несусветный вы мой! -- Лицо Рихарда Иоганновича озарилось
небесным багрянцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53