..
Признаться, поначалу меня просто покоробило от такого безудержного популизма,
но вдруг я вспомнил, как пару часов назад из диких зарослей бурьяна за
штурмовой полосой выскочил невесть откуда взявшийся здоровенный боров, я
вспомнил его хрюканье, его маленькие, с белесыми, как у Хапова, ресницами,
глазки, искательно устремленные на меня, я вспомнил это вполне упитанное,
невзирая на всеобщий пост, неотступно следовавшее за мной аж до клуба животное,
вспомнил -- и вдруг... и вдруг поверил выступающей.
-- Кореша, не боись! Порошочков в компотике нету, сам пробовал! -- громко, на
весь плац, оповестил я.
-- Налетай -- подешевело! -- заржал Василий Максимович. -- Уклоняющимся --
триста тридцать три благодарности, вне очереди!
Волнение пошло по рядам. Первым из контингента выщепился проныра Шпырной.
Отхлебнув из предложенного Виолетточкой ополовника, он задумчиво почмокал
губами и подтвердил:
-- Он! Девяностошестиградусный!
Мгновенно сформировалась очередь. Пользуясь возникшей суматохой, я сволок
Рихарда Иоганновича с трибуны на клумбу с настурциями. Мой несчастный спутник
был плох: взор его блуждал, бороденка подергивалась.
-- Шестьсот шестьдесят шестой, я -- тринадцатый. Как слышите меня? Прием! --
бормотал он.
... И вот уже час, как я сменил на "коломбине" Кольку-Артиллериста, и мы ждем,
и Кочумая все нет и нет, и слышно, как на плацу пляшут цыганочку: "Эй,
чавэла!.." А вот и Христина Адамовна. Ай да голосище! Вот это да, вот это я
понимаю!
Дывлюсь я на нэбо
Тай думку гадаю:
Чому я... не лебедь, (Гы-гы-гы!)
Чому не литаю?..
Кто,
кто сказал, что и на том свете тоже скучно, господа?..
Ефрейтор Кочумаев разбудил нас в шестом часу утра. Он был на удивление трезв, а
новости его были самые неутешительные. Пятнадцать минут назад умер в санчасти
Ваня Блаженный. Полученное им на третьем посту пулевое ранение в рот оказалось
смертельным. В отсутствие сбежавшего к противнику подполковника Копца
санинструктор Бесмилляев и фельдшер Негожий сделали все, что могли: они
загипсовали ногу, сломанную часовым при падении с вышки, ввели ему магнезию
внутривенно и положили раненого под кварцевую лампу, где он и скончался, не
приходя в сознание.
-- Смерть героя была легкой, -- сказал батарейный писарь Женька Кочумай. --
Умер он, улыбаясь. Я сам видел.
Он всегда улыбался, наш бригадный свинарь. На гулянке, устроенной в честь его
проводов в Армию, захмелевший дружок ахнул его по уху подвернувшейся под руку
чугунной сковородкой. Ваня начал глохнуть. Уже на пятом месяце службы после
каждой команды а мы стояли с ним в строю плечо к плечу, на самом что ни на есть
правом фланге! -- после каждой команды он переспрашивал меня: "Чего-чего он
сказал?!" А в кино с ним и вовсе было невозможно: однажды, после очередного
неуместного вопроса я, не выдержав, рявкнул ему в ухо: "Смейся, елки зеленые!"
И Ваня, один-единственный в зале, радостно захохотал, глядючи на экран, где
Никита Сергеевич Хрущев агитировал колхозников произращивать кукурузу.
Целый год из него пытались сделать классного радиста: с передачей на ключе еще
кое-как получалось, а вот с приемом не заладилось. Улыбаясь, он, как
зачарованный, сидел с наушниками на голове и с карандашом в руке, даже когда
тренажер отключали. "Ты чего там слушаешь, Маркони?" -- как-то поинтересовался
Боб, в прошлом моряк.
От рядового М. -- свидетелю и очевидцу В. Т.
Но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом решительно неизвестно.
Н. В. Гоголь. "Нос"
Ну
что, поди, думал, уже и не напишу? Чего греха таить кое-какие предпосылки к
этому были: дошло до того, что вчера среди бела дня с "коломбины" свинтили
передние колеса. Бежал на обед -- были, а когда, налопавшись свининки,
вернулся, их не стало, как Германской Демократической Республики. Да и вообще
тут творится такое -- Шекспир бледнеет!.. Впрочем, об этом как-нибудь в другой
раз, в иной, более располагающей к патетике, обстановке. А сейчас о земном, о
нашем с тобой, Тюхин, самом насущном: о творчестве. Ты как там -- хорошо
сидишь? Стул под тобой, часом, не ломаный? Ну, все одно -- возьмись, на всякий
случай, за стол, а лучше за стеночку, а то еще, неровен час, упадешь.
Романчик-то я, в некотором смысле, завершил ! И слово "Конец", как
ведется, написал и "ай да, сукин сын!" воскликнул, только вот в пляс не
пустился, да и то исключительно из опасения нарушить равновесие на лишившейся
колес "коломбине"... Чувствуешь слог? Это все он -- мой роман о Зеленом Зюзике!
А может и не о Зюзике, может, и вовсе не о нем, совершенно не о нем, правда,
выяснилось это, Тюхин, в самый последний момент и так странно, так вопреки
задуманному... Ну да -- все по порядку!..
Итак, мы остановились на том, что юный наш герой, по странному совпадению, тоже
Тюхин, так и не повесился. Более того, -- он обрел друга, и такого, бля,
задушевного, что хоть стой, хоть падай, а полежавши, поднимайся и тащись опять
на чердак с веревочкой. То и дело часики на руке у Витюши чирикали и он слышал
канифольный, за душу берущий голосок Зеленопупого Зануды: "Застегни пуговицу! У
тебя пуговица на гимнастерке расстегнута!", или -- "Ты почему не отдал честь
товарищу сержанту Филину? Это нарушение Устава! Немедленно вернись назад и
отдай ему честь!", а то и того хлеще: "Ты не забыл с какой ноги нужно начинать
движение в строю?.. Нет, назови конкретней! Я боюсь ты опять все перепутаешь!"
А однажды после отбоя эти чокнутые часики щебетнули засыпающему Тюхину: "У тебя
опять кака!" -- "Какая еще "кака"?!" -- подскочил Витюша. "Внимание, цитирую:
"И был рассвет, как атомный удар..." "Как а..." Получается -- "кака". Неужели
не слышишь? У тебя что, поэтический слух отсутствует?" -- "Доста-ал!" --
зеленея от злобы, простонал Витюша и в сердцах засунул этого новоявленного
Крыщука* в голубую пластмассовую мыльницу.
Одним словом, дошло до того, что когда однажды солдатик открыл мыльницу и не
обнаружил в ней часиков, он даже вроде как и обрадовался. "Ну что ж, значит,
так надо, -- философски подумал рядовой Тюхин... Минуточку-минуточку! Да что же
это я! Не Тюхин, а конечно же -- Эмский!.. "Ну что ж, значит так надо, --
подумал рядовой Эмский, чуть было не ставший, по причине на глазах
прогрессирующего авторского склероза, Тюхиным. -- Пропали и пропали. Мало ли!
Вон из клуба беккеровский рояль пропал -- и ничего! И небо на землю не рухнуло,
советская власть не кончилась!.."
Впрочем, ровно через сутки часики обнаружились у Витюши под подушкой. После
команды "подъем" он, зевая, сунул туда руку и аж вздрогнул, нащупав нечто
круглое, шибанувшее его электрическим током. "Меня Шпырной украл! -- зашипел
Зюзик на ухо солдатику. -- Это неслыханно! Надо немедленно доложить товарищу
майору Лягунову!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Признаться, поначалу меня просто покоробило от такого безудержного популизма,
но вдруг я вспомнил, как пару часов назад из диких зарослей бурьяна за
штурмовой полосой выскочил невесть откуда взявшийся здоровенный боров, я
вспомнил его хрюканье, его маленькие, с белесыми, как у Хапова, ресницами,
глазки, искательно устремленные на меня, я вспомнил это вполне упитанное,
невзирая на всеобщий пост, неотступно следовавшее за мной аж до клуба животное,
вспомнил -- и вдруг... и вдруг поверил выступающей.
-- Кореша, не боись! Порошочков в компотике нету, сам пробовал! -- громко, на
весь плац, оповестил я.
-- Налетай -- подешевело! -- заржал Василий Максимович. -- Уклоняющимся --
триста тридцать три благодарности, вне очереди!
Волнение пошло по рядам. Первым из контингента выщепился проныра Шпырной.
Отхлебнув из предложенного Виолетточкой ополовника, он задумчиво почмокал
губами и подтвердил:
-- Он! Девяностошестиградусный!
Мгновенно сформировалась очередь. Пользуясь возникшей суматохой, я сволок
Рихарда Иоганновича с трибуны на клумбу с настурциями. Мой несчастный спутник
был плох: взор его блуждал, бороденка подергивалась.
-- Шестьсот шестьдесят шестой, я -- тринадцатый. Как слышите меня? Прием! --
бормотал он.
... И вот уже час, как я сменил на "коломбине" Кольку-Артиллериста, и мы ждем,
и Кочумая все нет и нет, и слышно, как на плацу пляшут цыганочку: "Эй,
чавэла!.." А вот и Христина Адамовна. Ай да голосище! Вот это да, вот это я
понимаю!
Дывлюсь я на нэбо
Тай думку гадаю:
Чому я... не лебедь, (Гы-гы-гы!)
Чому не литаю?..
Кто,
кто сказал, что и на том свете тоже скучно, господа?..
Ефрейтор Кочумаев разбудил нас в шестом часу утра. Он был на удивление трезв, а
новости его были самые неутешительные. Пятнадцать минут назад умер в санчасти
Ваня Блаженный. Полученное им на третьем посту пулевое ранение в рот оказалось
смертельным. В отсутствие сбежавшего к противнику подполковника Копца
санинструктор Бесмилляев и фельдшер Негожий сделали все, что могли: они
загипсовали ногу, сломанную часовым при падении с вышки, ввели ему магнезию
внутривенно и положили раненого под кварцевую лампу, где он и скончался, не
приходя в сознание.
-- Смерть героя была легкой, -- сказал батарейный писарь Женька Кочумай. --
Умер он, улыбаясь. Я сам видел.
Он всегда улыбался, наш бригадный свинарь. На гулянке, устроенной в честь его
проводов в Армию, захмелевший дружок ахнул его по уху подвернувшейся под руку
чугунной сковородкой. Ваня начал глохнуть. Уже на пятом месяце службы после
каждой команды а мы стояли с ним в строю плечо к плечу, на самом что ни на есть
правом фланге! -- после каждой команды он переспрашивал меня: "Чего-чего он
сказал?!" А в кино с ним и вовсе было невозможно: однажды, после очередного
неуместного вопроса я, не выдержав, рявкнул ему в ухо: "Смейся, елки зеленые!"
И Ваня, один-единственный в зале, радостно захохотал, глядючи на экран, где
Никита Сергеевич Хрущев агитировал колхозников произращивать кукурузу.
Целый год из него пытались сделать классного радиста: с передачей на ключе еще
кое-как получалось, а вот с приемом не заладилось. Улыбаясь, он, как
зачарованный, сидел с наушниками на голове и с карандашом в руке, даже когда
тренажер отключали. "Ты чего там слушаешь, Маркони?" -- как-то поинтересовался
Боб, в прошлом моряк.
От рядового М. -- свидетелю и очевидцу В. Т.
Но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом решительно неизвестно.
Н. В. Гоголь. "Нос"
Ну
что, поди, думал, уже и не напишу? Чего греха таить кое-какие предпосылки к
этому были: дошло до того, что вчера среди бела дня с "коломбины" свинтили
передние колеса. Бежал на обед -- были, а когда, налопавшись свининки,
вернулся, их не стало, как Германской Демократической Республики. Да и вообще
тут творится такое -- Шекспир бледнеет!.. Впрочем, об этом как-нибудь в другой
раз, в иной, более располагающей к патетике, обстановке. А сейчас о земном, о
нашем с тобой, Тюхин, самом насущном: о творчестве. Ты как там -- хорошо
сидишь? Стул под тобой, часом, не ломаный? Ну, все одно -- возьмись, на всякий
случай, за стол, а лучше за стеночку, а то еще, неровен час, упадешь.
Романчик-то я, в некотором смысле, завершил ! И слово "Конец", как
ведется, написал и "ай да, сукин сын!" воскликнул, только вот в пляс не
пустился, да и то исключительно из опасения нарушить равновесие на лишившейся
колес "коломбине"... Чувствуешь слог? Это все он -- мой роман о Зеленом Зюзике!
А может и не о Зюзике, может, и вовсе не о нем, совершенно не о нем, правда,
выяснилось это, Тюхин, в самый последний момент и так странно, так вопреки
задуманному... Ну да -- все по порядку!..
Итак, мы остановились на том, что юный наш герой, по странному совпадению, тоже
Тюхин, так и не повесился. Более того, -- он обрел друга, и такого, бля,
задушевного, что хоть стой, хоть падай, а полежавши, поднимайся и тащись опять
на чердак с веревочкой. То и дело часики на руке у Витюши чирикали и он слышал
канифольный, за душу берущий голосок Зеленопупого Зануды: "Застегни пуговицу! У
тебя пуговица на гимнастерке расстегнута!", или -- "Ты почему не отдал честь
товарищу сержанту Филину? Это нарушение Устава! Немедленно вернись назад и
отдай ему честь!", а то и того хлеще: "Ты не забыл с какой ноги нужно начинать
движение в строю?.. Нет, назови конкретней! Я боюсь ты опять все перепутаешь!"
А однажды после отбоя эти чокнутые часики щебетнули засыпающему Тюхину: "У тебя
опять кака!" -- "Какая еще "кака"?!" -- подскочил Витюша. "Внимание, цитирую:
"И был рассвет, как атомный удар..." "Как а..." Получается -- "кака". Неужели
не слышишь? У тебя что, поэтический слух отсутствует?" -- "Доста-ал!" --
зеленея от злобы, простонал Витюша и в сердцах засунул этого новоявленного
Крыщука* в голубую пластмассовую мыльницу.
Одним словом, дошло до того, что когда однажды солдатик открыл мыльницу и не
обнаружил в ней часиков, он даже вроде как и обрадовался. "Ну что ж, значит,
так надо, -- философски подумал рядовой Тюхин... Минуточку-минуточку! Да что же
это я! Не Тюхин, а конечно же -- Эмский!.. "Ну что ж, значит так надо, --
подумал рядовой Эмский, чуть было не ставший, по причине на глазах
прогрессирующего авторского склероза, Тюхиным. -- Пропали и пропали. Мало ли!
Вон из клуба беккеровский рояль пропал -- и ничего! И небо на землю не рухнуло,
советская власть не кончилась!.."
Впрочем, ровно через сутки часики обнаружились у Витюши под подушкой. После
команды "подъем" он, зевая, сунул туда руку и аж вздрогнул, нащупав нечто
круглое, шибанувшее его электрическим током. "Меня Шпырной украл! -- зашипел
Зюзик на ухо солдатику. -- Это неслыханно! Надо немедленно доложить товарищу
майору Лягунову!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53