..
Только здесь, на "коломбине" в ее ночной, бутылочно-резонирующей тишине я
наконец-то понял, где зарыта собака. И если я только догадаться мог, кто спер
боеголовку, колеса и черные очки, то касательно владельца последних,
фигурирующего на этих страницах под псевдонимом Рихарда Иоганновича Соркина,
никаких иллюзий у меня уже не было. Это ведь именно он, господа, сбрив для
маскировки свою мерзкую троцкистско-бухаринскую бородку и оставив одни лишь
патриотические усики, фигурировал (и победил, победил!) на последних выборах. В
ужасе, дабы оповестить и предостеречь, я, едва лишь догадавшись об этом,
попытался связаться с Москвой, но увы, увы -- связи по-прежнему так и не
было...
Вот такие невеселые мысли посетили меня по дороге к пищеблоку. Размахивая
руками, я до такой степени увлекся, что даже не заметил товарища старшего
лейтенанта Бдеева, стоявшего рядом с гуашной, на фанерном щите, надписью:
"Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!" Я уже почти
свернул за угол, но тут вдогонку прозвучал до боли родной -- у меня от него аж
мурашки по спине побежали! -- голос:
-- Харо-ош! Ах, до чего харо-ош! Ноги длинные, глаза так и сверкают, ничего по
сторонам не видят!..
-- Виноват! -- запоздало козырнул я. -- Задумался!..
-- Думать надо раньше было, рядовой М., когда вы с дерева падали!
Товарищ Бдеев, по всей видимости только что выписавшийся из санчасти, со
странной, не предвещающей ничего хорошего улыбочкой, смотрел на меня.
Трехмесячный курс интенсивной терапии благотворно повлиял на моего незабвенного
замполита: снявший гипс, почти избавившийся от возникшего в результате
черепно-мозговой травмы косоглазия, он стоял передо мной в халате и в тапочках,
поигрывая пояском. Лицо у товарища старшего лейтенанта было интенсивно румяное,
губы пунцовые, в ухе у него красовалась неуставная, но очень хорошо
контрастировавшая с первой сединой на висках, большая алая клипса.
-- И вы что же, шалунишка вы этакий, вы думаете, я забыл о вас? -- с глубокой
укоризной в голосе, покачал головой замполит. -- О нет, ошибаетесь! Три месяца
подряд долгими бессонными ночами я только и мечтал об этой встрече...
-- Вы имеете в виду сатисфакцию? -- голос мой дрогнул, сердце сжалось.
-- Я имею в виду свою потребность в немедленном и безусловном удовлетворении!
-- отчеканил товарищ старший лейтенант и щека у него задергалась.
Я что-то там пролепетал ему про чудовищную занятость: боевое дежурство, роман,
общественные нагрузки, я попросил его повременить хотя бы недельку, пока
положение в части не стабилизируется, но мой визави, к несчастью, был
непреклонен:
-- Я требую полного и безоговорочного удовлетворения! -- Дергаясь теперь уже
всем телом, вскричал товарищ замполит. -- Жду вас в пятницу, без тринадцати
тринадцать, в известном вам месте: на чердаке казармы! И это уже не просьба,
это -- приказание! Слышите, рядовой?!
Щелкнув шпорами, я вытянулся в струнку:
-- Яволь, майн херр гауптман!
Нехитрая лесть -- я повысил его в звании на одну звездочку несколько разрядила
сгустившуюся было атмосферу. Тик у товарища старшего лейтенанта прекратился. Он
опять заулыбался, заиграл поясочком.
-- Как относительно оружия, секундантов? -- поинтересовался я.
-- Секундантов? -- не переставая улыбаться, удивился товарищ Бдеев. -- Вы
должно быть имеете в виду свидетелей и очевидцев? Но зачем же, к чему этот
неуместный эксгибиционизм, друг мой?..
Я смешался, не находя что ответить, разинул рот, а он, придерживая полы халата
двумя пальчиками, кружась и напевая, устремился на спортивную площадку, скорее
всего с целью физической тренировки своего совершенно несостоятельного, как
утверждала Виолетточка, мускула.
В офицерском кафе было непривычно людно. За столиками, с чувством распевая
"Подмосковные вечера", восседали хорошо позавтракавшие салаги. Некоторые из
них, завидя меня, повскакивали с мест.
-- А у нас теперь демократия! -- радостно сообщил мне рядовой Гусман. --
Претворяем в жизнь ваши ценные указания, дорогой господин Тюхин! На завтра
намечена переоценка фондов спецхранилища и приватизация продовольственного
склада. Компотику не желаете?
Мне было не до компотика.
-- Где начальство? -- хмуро спросил я.
-- Начальство?! Это вы что-то путаете, господин Тюхин. Всех начальников
Христина Адамовна отменила первым же указом.
-- А вторым?
-- А вторым она присвоила себе высшее на свете звание -- Мать. Так что теперь
наша дорогая и любимая Христина Адамовна Лыбедь -- Мать Полка, а мы, все, как
один, ее самые родные дети!..
Отцов-командиров я обнаружил в подсобке. Трое из четверых, сидевших за
служебным, покрытым вылесевшей клеенкой, столиком товарищи Фавианов, Скворешкин
и Сундуков были совершенно трезвы, четвертый -- товарищ Лягунов, Василий
Максимович был пьян, как надувшийся браги колхозный конь. Он то и дело
встряхивал свисавшей на лоб сивой челкой и весело ржал, сверкая золотой, в
правом верхнем углу челюсти, фиксой. Когда я приблизился, товарищ майор,
всхрапнув, восколикнул:
-- И-и-го-го-го-го-го-гой!
Кровь отхлынула от лица моего! Будучи от природы человеком крайне щепетильным и
самолюбивым, я, Тюхин, в одном из своих совсем недавних воплощений 100%-й
ашкенази, был кровно оскорблен этой, унижающей мою национальную гордость,
кличкой и хотя в своей нынешней, тюхинской, ипостаси я был существом до мозга
костей русским, а стало быть этих самых финкельштейнов время от времени на дух
не переносил, подобного рода выпад -- это ж надо же: "гой"! -- я оставить без
ответа не мог. По инерции, я хотел было, подобно товарищу старшему лейтенанту,
потребовать немедленной сатисфакции, но, на мое счастье, пьяный лошак Василий
Максимович, в очередной раз всхрапнув, уронил свое офицерское достоинство прямо
в тарелку с солдатской "кирзой" и смолк. Я медленно сосчитал в уме на
церковнославянском от одного до тридцати и наоборот, и категорически потребовал
у этих незадачливых путчистов освободить из-под стражи моих арестованных
товарищей.
Товарищи Фавианов, Скворешкин и Сундуков грустно переглянулись.
И тут за спиной раздался вздох, от которого шевельнулись мои пресловутые,
Тюхин, пейсы:
-- Это кто же у нас тут права-то качает?! Это что же это за плевака прямо-таки
в душу мою материнскую плюет?! -- вопросила Христина Адамовна глубоким грудным
голосом.
Я хотел было прояснить ситуацию, я уже сказал было "а...", но она шлепнула меня
по затылку своей нежной рученькой, да так, что я едва успел поймать на лету
злосчастную пластмассовую челюсть.
Христинолюбивое воинство в соседнем зале разразилось дружными аплодисментами.
-- Отставить разговорчики!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Только здесь, на "коломбине" в ее ночной, бутылочно-резонирующей тишине я
наконец-то понял, где зарыта собака. И если я только догадаться мог, кто спер
боеголовку, колеса и черные очки, то касательно владельца последних,
фигурирующего на этих страницах под псевдонимом Рихарда Иоганновича Соркина,
никаких иллюзий у меня уже не было. Это ведь именно он, господа, сбрив для
маскировки свою мерзкую троцкистско-бухаринскую бородку и оставив одни лишь
патриотические усики, фигурировал (и победил, победил!) на последних выборах. В
ужасе, дабы оповестить и предостеречь, я, едва лишь догадавшись об этом,
попытался связаться с Москвой, но увы, увы -- связи по-прежнему так и не
было...
Вот такие невеселые мысли посетили меня по дороге к пищеблоку. Размахивая
руками, я до такой степени увлекся, что даже не заметил товарища старшего
лейтенанта Бдеева, стоявшего рядом с гуашной, на фанерном щите, надписью:
"Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!" Я уже почти
свернул за угол, но тут вдогонку прозвучал до боли родной -- у меня от него аж
мурашки по спине побежали! -- голос:
-- Харо-ош! Ах, до чего харо-ош! Ноги длинные, глаза так и сверкают, ничего по
сторонам не видят!..
-- Виноват! -- запоздало козырнул я. -- Задумался!..
-- Думать надо раньше было, рядовой М., когда вы с дерева падали!
Товарищ Бдеев, по всей видимости только что выписавшийся из санчасти, со
странной, не предвещающей ничего хорошего улыбочкой, смотрел на меня.
Трехмесячный курс интенсивной терапии благотворно повлиял на моего незабвенного
замполита: снявший гипс, почти избавившийся от возникшего в результате
черепно-мозговой травмы косоглазия, он стоял передо мной в халате и в тапочках,
поигрывая пояском. Лицо у товарища старшего лейтенанта было интенсивно румяное,
губы пунцовые, в ухе у него красовалась неуставная, но очень хорошо
контрастировавшая с первой сединой на висках, большая алая клипса.
-- И вы что же, шалунишка вы этакий, вы думаете, я забыл о вас? -- с глубокой
укоризной в голосе, покачал головой замполит. -- О нет, ошибаетесь! Три месяца
подряд долгими бессонными ночами я только и мечтал об этой встрече...
-- Вы имеете в виду сатисфакцию? -- голос мой дрогнул, сердце сжалось.
-- Я имею в виду свою потребность в немедленном и безусловном удовлетворении!
-- отчеканил товарищ старший лейтенант и щека у него задергалась.
Я что-то там пролепетал ему про чудовищную занятость: боевое дежурство, роман,
общественные нагрузки, я попросил его повременить хотя бы недельку, пока
положение в части не стабилизируется, но мой визави, к несчастью, был
непреклонен:
-- Я требую полного и безоговорочного удовлетворения! -- Дергаясь теперь уже
всем телом, вскричал товарищ замполит. -- Жду вас в пятницу, без тринадцати
тринадцать, в известном вам месте: на чердаке казармы! И это уже не просьба,
это -- приказание! Слышите, рядовой?!
Щелкнув шпорами, я вытянулся в струнку:
-- Яволь, майн херр гауптман!
Нехитрая лесть -- я повысил его в звании на одну звездочку несколько разрядила
сгустившуюся было атмосферу. Тик у товарища старшего лейтенанта прекратился. Он
опять заулыбался, заиграл поясочком.
-- Как относительно оружия, секундантов? -- поинтересовался я.
-- Секундантов? -- не переставая улыбаться, удивился товарищ Бдеев. -- Вы
должно быть имеете в виду свидетелей и очевидцев? Но зачем же, к чему этот
неуместный эксгибиционизм, друг мой?..
Я смешался, не находя что ответить, разинул рот, а он, придерживая полы халата
двумя пальчиками, кружась и напевая, устремился на спортивную площадку, скорее
всего с целью физической тренировки своего совершенно несостоятельного, как
утверждала Виолетточка, мускула.
В офицерском кафе было непривычно людно. За столиками, с чувством распевая
"Подмосковные вечера", восседали хорошо позавтракавшие салаги. Некоторые из
них, завидя меня, повскакивали с мест.
-- А у нас теперь демократия! -- радостно сообщил мне рядовой Гусман. --
Претворяем в жизнь ваши ценные указания, дорогой господин Тюхин! На завтра
намечена переоценка фондов спецхранилища и приватизация продовольственного
склада. Компотику не желаете?
Мне было не до компотика.
-- Где начальство? -- хмуро спросил я.
-- Начальство?! Это вы что-то путаете, господин Тюхин. Всех начальников
Христина Адамовна отменила первым же указом.
-- А вторым?
-- А вторым она присвоила себе высшее на свете звание -- Мать. Так что теперь
наша дорогая и любимая Христина Адамовна Лыбедь -- Мать Полка, а мы, все, как
один, ее самые родные дети!..
Отцов-командиров я обнаружил в подсобке. Трое из четверых, сидевших за
служебным, покрытым вылесевшей клеенкой, столиком товарищи Фавианов, Скворешкин
и Сундуков были совершенно трезвы, четвертый -- товарищ Лягунов, Василий
Максимович был пьян, как надувшийся браги колхозный конь. Он то и дело
встряхивал свисавшей на лоб сивой челкой и весело ржал, сверкая золотой, в
правом верхнем углу челюсти, фиксой. Когда я приблизился, товарищ майор,
всхрапнув, восколикнул:
-- И-и-го-го-го-го-го-гой!
Кровь отхлынула от лица моего! Будучи от природы человеком крайне щепетильным и
самолюбивым, я, Тюхин, в одном из своих совсем недавних воплощений 100%-й
ашкенази, был кровно оскорблен этой, унижающей мою национальную гордость,
кличкой и хотя в своей нынешней, тюхинской, ипостаси я был существом до мозга
костей русским, а стало быть этих самых финкельштейнов время от времени на дух
не переносил, подобного рода выпад -- это ж надо же: "гой"! -- я оставить без
ответа не мог. По инерции, я хотел было, подобно товарищу старшему лейтенанту,
потребовать немедленной сатисфакции, но, на мое счастье, пьяный лошак Василий
Максимович, в очередной раз всхрапнув, уронил свое офицерское достоинство прямо
в тарелку с солдатской "кирзой" и смолк. Я медленно сосчитал в уме на
церковнославянском от одного до тридцати и наоборот, и категорически потребовал
у этих незадачливых путчистов освободить из-под стражи моих арестованных
товарищей.
Товарищи Фавианов, Скворешкин и Сундуков грустно переглянулись.
И тут за спиной раздался вздох, от которого шевельнулись мои пресловутые,
Тюхин, пейсы:
-- Это кто же у нас тут права-то качает?! Это что же это за плевака прямо-таки
в душу мою материнскую плюет?! -- вопросила Христина Адамовна глубоким грудным
голосом.
Я хотел было прояснить ситуацию, я уже сказал было "а...", но она шлепнула меня
по затылку своей нежной рученькой, да так, что я едва успел поймать на лету
злосчастную пластмассовую челюсть.
Христинолюбивое воинство в соседнем зале разразилось дружными аплодисментами.
-- Отставить разговорчики!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53