Глаза у
него при этом закатились под лоб, а чудовищно опухшее лицо посинело. "Эти
опихиль!" -- квалифицировал взволнованный Бесмилляев.
Увы, увы! -- с начальником нашей медчасти случилось самое ужасное из всего, что
только могло с ним произойти: он сам стал пациентом своего же собственного
лечебного учреждения. Для начала его доблестные подчиненные попытались, как они
выразились, запустить пульс с помощью электрошока, для чего неоднократно
подводили к телу через посредство электрического провода электричество от
электрической розетки. После каждого сеанса товарищ подполковник проявлял явные
признаки жизни: моргал, энергично встряхивался, крякал, впрочем, признаки эти,
к сожалению, с каждым разом проявлялись все слабей, все неотчетливей.
"Эти -- упадик сил!" -- констатировал санинструктор Бесмилляев, после чего
больного положили под капельницу и для подкрепления организма ввели ему через
вену пятьсот кубиков мясного, как впоследствии выяснилось, зараженного вирусом
СПИД бульона.
Курс лечения закончился кварцевыми процедурами. После капельницы пациент
окончательно успокоился и даже, как заявил все тот же Бесмилляев, "ширико
зивнул" -- тут Негожий показал обеими руками широту этого фантастического
зевка: "Во так вот!" товарищ Копец зевнул и, как это ни прискорбно, так и
остался лежать с разинутым ртом, весь такой тихий и совершенно уже не похожий
на себя. "Бели такой, биледни!" -- покачал головой сокрушенный санинструктор. И
тут они, гады, подвели меня к кровати, к той самой, на которой недавно лежал
тяжело травмированный товарищ Бдеев, они подвели меня к пустующему с виду ложу
скорби и осторожно откинули одеяло. Никакого такого Копца я, то есть, пардон,
Тюхин, а если еще точнее -- рядовой М. под одеялом не увидел. На простыне
лежало судно. Большое. Белое. Но вовсе не какой-нибудь там поэтический "Теодор
Нетте", а самое что ни на есть заурядное -- больничное эмалированное, какими
Тюхину, да и мне тоже, не раз приходилось пользоваться в Лейпцигском госпитале
после операции.
-- И это что, это по-вашему товарищ Копец?! -- ахнул рядовой М.
Трое суток подряд Тюхин пил без просыпу. В пьяном угаре возникали неопознанные
летающие лица с широко разинутыми ртами. Голубая радиофицированная мыльница
издавала интродукции и враждебные делу социализма голоса. На плацу вокруг
обрезанной ракеты происходили фаллические оргии. Однажды, совершенно обезумев,
Тюхин завопил с торжественной трибуны: "Это не они, это мы пришельцы, мы --
лимонианцы и мфусиане!" По этому поводу было назначено импровизированное
факельное шествие со специально для этого случая взятой напрокат у Хромого
Пауля овчаркой (немецкой). Главного военного преступника Рихарда Иоганновича
тщательно искали, но так, к сожалению, и не смогли найти. Зато в спецхранилище
нашли еще три канистры, а чуть глубже под ними -- находка имела место в
пожарном ящике с песком -- обнаружили сразу три партийных билета: товарища
Хапова, товарища Кикимонова, товарища Копца, все с неуплаченными аж за год
партвзносами.
Ловили петуха. И хотя после реабилитации Христины Адамовны харч улучшился --
опять, как по волшебству, появились макароны, тушенка, сосиски и даже (sic!)
бифштексы с кровью , -- вышеупомянутого недожареного петуха ловили всем
контингентом, но тоже без особого успеха.
Христину Адамовну провозгласили Всеобщей Матушкой-Кормилицей. Однажды с пьяных
глаз Тюхин полез на нее, но утром обнаружилось, что это вовсе не Матушка, а
мешок с мукой, тоже неизвестно откуда взявшийся в чулане.
По утрам вообще было так плохо, что и пробуждаться-то не хотелось. Но после
завтрака уже пели хором, а к вечеру Тюхина так и подмывало сходить в санчасть и
использовать находившегося там на излечении товарища Копца по его прямому
назначению.
Так продолжалось, повторяю, целых три дня. А впрочем, может, и больше, и все
три месяца -- и все запоем, без продыху. Пил Тюхин всегда точно так же, как и
писал -- вдохновенно.
Вечером 14 декабря, когда совершенно очумевший Витюша высунул голову из окошка
"коломбины" и попытался исполнить арию Риголетто, из дикого бурьяна, каковым
поросла штурмовая полоса, высунулся долгожданный черт. Только на этот раз
никакой не аллегорический, а самый натуральный: с мефистофельской бородкой, с
рогами, с копытами и, что самое поразительное, с хвостом в виде шнура от
батарейного утюга, украденного, как подозревали, все тем же Ромкой Шпырным.
-- Ну-с, гражданин хороший, -- с укоризной сказал Тюхин, -- или вы тоже
считаете, что там, в санчасти, Копец?..
-- А что же еще может быть после шоковой терапии? -- искренне удивился
нечистый, немытик и одновременно аксютка. -- Да ведь только копец и
получится, ваше высокопревосходительство!..
На этом Тюхин и вырубился...
Была ночь. За фанерными стенами "коломбины" стенал норд-ост.
-- Нет, голубчик, -- меняя рядовому М. компресс на лбу, выговаривал Рихард
Иоганнович, -- так ведь... м-ме... и спятить недолго. Мыслимое ли дело -- три
недели на кочерге?!
Пластом лежавший на полу, бледный, как покойник, Тюхин слабо сопротивлялся:
-- Я это... я однажды полтора года пил...
-- Эх, и нашли же чем хвастаться! Тоже ведь, поди, до чертиков допились?..
Э-м-мме... А я опять, опять, минхерц, в опале! Тяготы подполья, ищейки,
конспирация... -- Черный, как черт, слепец-провиденциалист, дохнув могилкой,
склонился над Витюшей.
-- Поверите ли: всю прошлую ночь провел в кочегарке, под угольными брикетами!..
Что творится, что творится, Тюхин, развал, анархия, вакханалия!.. Полный и
безоговорочный, извините за выражение, бардак-с! -- Он заморгал. -- Ви-ижу!
Третьим глазом вижу: не сегодня-завтра эти недоумки произведут ее в живые
богини! Вот помяните мое слово, Тюхин: вы ей: "Матушка-Кормилица!..", а она,
чертова перечница: "Нишкни, червь! Ты кто таков, чтобы меня, бессмертную, -- по
матушке?! Зови меня отныне -- Христина Муттер Клапштос!.." Вы с ней, Тюхин, на
бильярде не игрывали? И не вздумайте, не рекомендую, батенька, она ведь мне,
мне, Григорию Ивановичу Зоргенфренду, четырежды носившему титул "Золотого кия
Внутренних Органов", она мне, верите ли, три шара форы дает!..
Тягостно вздохнув, Зоркий еще ниже нагнулся над Тюхиным.
-- Эка ведь вас, наказание вы мое, высушило! В чем только душа держится! Будете
еще так пить?!
И Тюхин, с трудом расцепивший зубы, смертельно бледный, похмельно трясущийся
Тюхин, блуждая взором, мученически выстонал в ответ одно-единственное слово:
-- Бу-уду!..
Как это ни странно, последним гадом Рихард Иоганнович все-таки не оказался: сам
догадался поднести болящему граммулечку, да еще и уважительно чокнулся с ним. С
неописуемыми страданиями, давясь, рядовой М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
него при этом закатились под лоб, а чудовищно опухшее лицо посинело. "Эти
опихиль!" -- квалифицировал взволнованный Бесмилляев.
Увы, увы! -- с начальником нашей медчасти случилось самое ужасное из всего, что
только могло с ним произойти: он сам стал пациентом своего же собственного
лечебного учреждения. Для начала его доблестные подчиненные попытались, как они
выразились, запустить пульс с помощью электрошока, для чего неоднократно
подводили к телу через посредство электрического провода электричество от
электрической розетки. После каждого сеанса товарищ подполковник проявлял явные
признаки жизни: моргал, энергично встряхивался, крякал, впрочем, признаки эти,
к сожалению, с каждым разом проявлялись все слабей, все неотчетливей.
"Эти -- упадик сил!" -- констатировал санинструктор Бесмилляев, после чего
больного положили под капельницу и для подкрепления организма ввели ему через
вену пятьсот кубиков мясного, как впоследствии выяснилось, зараженного вирусом
СПИД бульона.
Курс лечения закончился кварцевыми процедурами. После капельницы пациент
окончательно успокоился и даже, как заявил все тот же Бесмилляев, "ширико
зивнул" -- тут Негожий показал обеими руками широту этого фантастического
зевка: "Во так вот!" товарищ Копец зевнул и, как это ни прискорбно, так и
остался лежать с разинутым ртом, весь такой тихий и совершенно уже не похожий
на себя. "Бели такой, биледни!" -- покачал головой сокрушенный санинструктор. И
тут они, гады, подвели меня к кровати, к той самой, на которой недавно лежал
тяжело травмированный товарищ Бдеев, они подвели меня к пустующему с виду ложу
скорби и осторожно откинули одеяло. Никакого такого Копца я, то есть, пардон,
Тюхин, а если еще точнее -- рядовой М. под одеялом не увидел. На простыне
лежало судно. Большое. Белое. Но вовсе не какой-нибудь там поэтический "Теодор
Нетте", а самое что ни на есть заурядное -- больничное эмалированное, какими
Тюхину, да и мне тоже, не раз приходилось пользоваться в Лейпцигском госпитале
после операции.
-- И это что, это по-вашему товарищ Копец?! -- ахнул рядовой М.
Трое суток подряд Тюхин пил без просыпу. В пьяном угаре возникали неопознанные
летающие лица с широко разинутыми ртами. Голубая радиофицированная мыльница
издавала интродукции и враждебные делу социализма голоса. На плацу вокруг
обрезанной ракеты происходили фаллические оргии. Однажды, совершенно обезумев,
Тюхин завопил с торжественной трибуны: "Это не они, это мы пришельцы, мы --
лимонианцы и мфусиане!" По этому поводу было назначено импровизированное
факельное шествие со специально для этого случая взятой напрокат у Хромого
Пауля овчаркой (немецкой). Главного военного преступника Рихарда Иоганновича
тщательно искали, но так, к сожалению, и не смогли найти. Зато в спецхранилище
нашли еще три канистры, а чуть глубже под ними -- находка имела место в
пожарном ящике с песком -- обнаружили сразу три партийных билета: товарища
Хапова, товарища Кикимонова, товарища Копца, все с неуплаченными аж за год
партвзносами.
Ловили петуха. И хотя после реабилитации Христины Адамовны харч улучшился --
опять, как по волшебству, появились макароны, тушенка, сосиски и даже (sic!)
бифштексы с кровью , -- вышеупомянутого недожареного петуха ловили всем
контингентом, но тоже без особого успеха.
Христину Адамовну провозгласили Всеобщей Матушкой-Кормилицей. Однажды с пьяных
глаз Тюхин полез на нее, но утром обнаружилось, что это вовсе не Матушка, а
мешок с мукой, тоже неизвестно откуда взявшийся в чулане.
По утрам вообще было так плохо, что и пробуждаться-то не хотелось. Но после
завтрака уже пели хором, а к вечеру Тюхина так и подмывало сходить в санчасть и
использовать находившегося там на излечении товарища Копца по его прямому
назначению.
Так продолжалось, повторяю, целых три дня. А впрочем, может, и больше, и все
три месяца -- и все запоем, без продыху. Пил Тюхин всегда точно так же, как и
писал -- вдохновенно.
Вечером 14 декабря, когда совершенно очумевший Витюша высунул голову из окошка
"коломбины" и попытался исполнить арию Риголетто, из дикого бурьяна, каковым
поросла штурмовая полоса, высунулся долгожданный черт. Только на этот раз
никакой не аллегорический, а самый натуральный: с мефистофельской бородкой, с
рогами, с копытами и, что самое поразительное, с хвостом в виде шнура от
батарейного утюга, украденного, как подозревали, все тем же Ромкой Шпырным.
-- Ну-с, гражданин хороший, -- с укоризной сказал Тюхин, -- или вы тоже
считаете, что там, в санчасти, Копец?..
-- А что же еще может быть после шоковой терапии? -- искренне удивился
нечистый, немытик и одновременно аксютка. -- Да ведь только копец и
получится, ваше высокопревосходительство!..
На этом Тюхин и вырубился...
Была ночь. За фанерными стенами "коломбины" стенал норд-ост.
-- Нет, голубчик, -- меняя рядовому М. компресс на лбу, выговаривал Рихард
Иоганнович, -- так ведь... м-ме... и спятить недолго. Мыслимое ли дело -- три
недели на кочерге?!
Пластом лежавший на полу, бледный, как покойник, Тюхин слабо сопротивлялся:
-- Я это... я однажды полтора года пил...
-- Эх, и нашли же чем хвастаться! Тоже ведь, поди, до чертиков допились?..
Э-м-мме... А я опять, опять, минхерц, в опале! Тяготы подполья, ищейки,
конспирация... -- Черный, как черт, слепец-провиденциалист, дохнув могилкой,
склонился над Витюшей.
-- Поверите ли: всю прошлую ночь провел в кочегарке, под угольными брикетами!..
Что творится, что творится, Тюхин, развал, анархия, вакханалия!.. Полный и
безоговорочный, извините за выражение, бардак-с! -- Он заморгал. -- Ви-ижу!
Третьим глазом вижу: не сегодня-завтра эти недоумки произведут ее в живые
богини! Вот помяните мое слово, Тюхин: вы ей: "Матушка-Кормилица!..", а она,
чертова перечница: "Нишкни, червь! Ты кто таков, чтобы меня, бессмертную, -- по
матушке?! Зови меня отныне -- Христина Муттер Клапштос!.." Вы с ней, Тюхин, на
бильярде не игрывали? И не вздумайте, не рекомендую, батенька, она ведь мне,
мне, Григорию Ивановичу Зоргенфренду, четырежды носившему титул "Золотого кия
Внутренних Органов", она мне, верите ли, три шара форы дает!..
Тягостно вздохнув, Зоркий еще ниже нагнулся над Тюхиным.
-- Эка ведь вас, наказание вы мое, высушило! В чем только душа держится! Будете
еще так пить?!
И Тюхин, с трудом расцепивший зубы, смертельно бледный, похмельно трясущийся
Тюхин, блуждая взором, мученически выстонал в ответ одно-единственное слово:
-- Бу-уду!..
Как это ни странно, последним гадом Рихард Иоганнович все-таки не оказался: сам
догадался поднести болящему граммулечку, да еще и уважительно чокнулся с ним. С
неописуемыми страданиями, давясь, рядовой М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53